Тем летом Мария Челесте также лечила мальчика Джеппо - слугу Галилея, который из-за сильной лихорадки провел несколько дней в больнице во Флоренции. Несмотря на то, что юный возраст и физическая сила помогли ему быстро преодолеть кризис, Джеппо заразился от одного из соседей по палате кожным заболеванием. Сестра Мария Челесте исцелила его с помощью мази собственного изготовления.
Позднее, как раз когда началась невыносимая жара, слуги остались без муки. А поскольку в августе того года и речи не шло о том, чтобы топить дома плиту, Джеппо покупал хлеб для себя и Лa Пьеры в монастыре. Это обходилось им всего в восемь кваттрини за большую буханку, о чем сестра Мария Челесте и сообщала Галилею, Который теперь регулярно проверял все счета.
Несмотря на жару, ученый просто расцвел в благоприятном климате Сиены и принялся за новую книгу, Которую обдумывал в течение вот уже двадцати пяти лет.
Сначала, еще будучи профессором в Пизе, Галилей написал краткий трактат о движении, который никогда не публиковал. Затем он накопил данные новых экспериментальных наблюдений: за двадцать лет работы в Падуе, где замерял колебания маятника и выводил математический закон для их периодов, а также тысячи раз катал бронзовые шары по наклонной плоскости, чтобы определить ускорение свободного падения, - для этого Галилей использовал все свободное время, остававшееся у него после исполнения обязанностей преподавателя и изготовления военных компасов. Еще позднее, уже в качестве придворного философа во Флоренции, в 1618 г., получив гораздо больше досуга для научных исследований, ученый вернулся было к заметкам, сделанным в Падуе, - но тут его оторвали от работы сначала болезнь, а затем появление комет. Он снова вспомнил о давней задумке в 1631 г., пока ожидал разрешения на издание «Диалогов». Теперь же, не имея возможности покидать дворец архиепископа, Галилей пересмотрел свои прежние идеи о способах движения, изменениях траектории, разламывании и падении обычных тел.
Рукописная страница из книги Галилея «Две новые науки».
Институт и Музей истории науки, Флоренция
По поводу столь заурядной темы своей будущей книги Галилей заметил: «Вероятно, в Природе нет ничего древнее ДВИЖЕНИЯ, о котором философы написали целые тома, изобильные и по количеству, и по толщине». Но все ранние заметки теперь подвели его к размышлениям об источнике движения. Галилей предполагал избрать совершенно иной, оригинальный путь - отказаться от всех традиционных для последователей Аристотеля разговоров о том, почему происходит движение, и вместо этого сосредоточиться на том, как оно происходит, используя для этого результаты тщательных наблюдений и измерений. Таким способом ему удалось обнаружить и описать феномены, не отмеченные предыдущими поколениями философов. Например, траектория, прочерченная в пространстве брошенной или запущенной из пушки ракетой (ядром), как установил Галилей, представляла собой не «какую-либо кривую», как говорили его предшественники, но совершенно точную параболу. А когда лимоны падали с деревьев, а ядра - с башен, каждый предмет набирал скорость в соответствии с одной и той же схемой, связанной напрямую со временем его падения: какое бы расстояние ни преодолевал предмет за единицу времени - будь то удар пульса, длительность звучания ноты, капля в водных часах Галилея, - к концу двух таких единиц его движение ускорялось в четыре раза. После трех единиц времени скорость превышала изначальную в девять раз; после четырех - в шестнадцать, и так далее; всегда происходило ускорение, равное квадрату времени падения.
Аристотель исключал подобный математический подход к физике на основании того, что математика оперирует нематериальными понятиями, в то время как Природа состоит целиком из материи. Более того, он полагал, что нельзя ожидать, что Природа будет следовать точным математическим правилам.
Галилей оспаривал это утверждение: «Точно так же, как счетовод, имеющий дело с подсчетом сахара, шелка или шерсти, должен считать ящики, тюки, кипы и другие виды упаковки, так и ученый-математик, когда хочет осознать конкретные явления, доказанные им в абстрактном виде, должен учитывать некие материальные ограничения [такие как трение или сопротивление воздуха]; и если он способен сделать это, я уверяю вас, что предметы окажутся в не меньшем согласии, чем арифметические расчеты. Таким образом, проблема заключается не в абстрактности и конкретности, но в том, что счетовод не знает, как подвести баланс в своих книгах».
Галилей заложил основы экспериментального математического анализа Природы, получившего развитие в будущем. «Сей метод откроет дорогу к большой и совершенной науке, - предсказывал он, - границы которой умы, более острые, чем мой, раздвинут намного шире»[75].
А пока Галилей в основном занимался в Сиене написанием новой книги, посол Никколини в Риме неустанно хлопотал о его возвращении на родину. Однако папа не желал давать разрешения, и вопрос оставался открытым. Ходили слухи о возможном переводе Галилея из Сиены в Чертозу - обширный монастырь на холме, построенный в XIV веке южнее от Флоренции, в котором двенадцать монахов производили знаменитое местное вино. Такой переезд приблизил бы Галилея к Арчетри и облегчил переписку с дочерью, но лишил бы его шансов увидеть ее.
ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ ГОСПОДИН ОТЕЦ! Когда я писала Вам о Вашем скором приезде домой или о том, чтобы Вы оставались как можно дольше там, где теперь находитесь, я знала о прошении, которое Вы подали господину послу, но и понятия не имела о его ответе, который узнала недавно от синьора Джери: он приезжал сюда в прошлый вторник, как раз после того, как я написала Вам предыдущее письмо и вложила в него рецепт пилюль, который Вы должны были уже получить. Причина моего обращения к Вам по этому, казалось бы, весьма незначительному вопросу вырастает из моих частых разговоров с синьором Рондинелли, который на протяжении всего этого времени был мне опорой (потому что сей человек обладает практицизмом и опытом в делах сего мира, и он много раз облегчал мое волнение, давая прогноз развития Ваших дел, в особенности в тех случаях, которые представлялись мне самыми неуправляемыми, и потом все так и оборачивалось); однажды в ходе такого разговора синьор Рондинелли сказал мне, что во Флоренции ходят слухи, что если Вы покинете Сиену, то Вас поселят в Чертозе, где условия таковы, что могут только расстроить любого из Ваших друзей. Впрочем, он видел кое-что доброе в тех распоряжениях, которые, насколько я поняла, делает посол, потому что они оба подозревают, что слишком активное обращение с прошениями о Вашем, возлюбленный господин отец, возвращении сюда могло бы только усугубить положение, и, следовательно, они хотят выждать больше времени, прежде чем обращаться снова. Вследствие чего я, опасаясь худшего, а сие может легко случиться, и узнав, что Вы снова готовите прошение, решилась написать Вам, что и делаю.
Я непрестанно испытываю величайшее желание увидеть Вас снова, но повторяю: я тем не менее не хочу торопить Вас или докучать Вам. Чем идти на такой риск, поскольку все эти дни я строила воздушные замки, думая только о себе, предлагаю следующее: если через два месяца отсрочки Вы все еще не получите освобождение, я смогла бы вновь обратиться к госпоже супруге посла, чтобы та попробовала поговорить с невесткой Его Святейшества, и, может быть, ей удастся склонить его на Вашу сторону. Я знаю, и всегда признаюсь Вам в этом, что планы мои могут быть непродуманными, но все же не могу отвергнуть возможность, что мольбы благочестивой дочери способны перевесить даже протекцию сильных мира сего. Я теряюсь во всех этих схемах и планах и вижу по Вашему письму, возлюбленный господин отец, как Вы намекаете, что одна из причин, раздувающих мое желание Вашего возвращения, - это ожидание определенного подарка, который Вы можете доставить, о! Я могу сказать Вам, что сие сильно рассердило меня; в том смысле, в каком благословенный царь Давид увещевает нас в псалме, когда говорит:« Irascimini et nolite peccare » [76] . Потому что мне кажется, что Вы, возлюбленный господин отец, склонны верить, что лицезрение подарка может значить для меня больше, чем лицезрение Вашей особы; а это также сильно отличается от моих истинных чувств, как тьма от света. Возможно, я неправильно истолковала смысл Ваших слов, и этой вероятностью я себя успокаиваю, потому что, если Вы ставите под сомнение мою любовь, я бы даже не нашлась, что сказать или сделать. Довольно об этом, возлюбленный господин отец, но поймите, что, если Вам позволят вернуться сюда, в Вашу лачугу, Вы ужаснетесь, ибо вряд ли можете даже вообразить, насколько все пришло в запустение, особенно теперь, когда близится время заполнять винные бочки, которые в наказание за совершенное ими зло, то есть за попытку испортить вино, были выдворены на заднее крыльцо и там разбиты в соответствии с приговором, вынесенным им самыми главными экспертами по винопитию в наших краях: а сии указали, что главной ошибкой было то, что Вы, возлюбленный господин отец, никогда прежде не снимали ободы и не разбивали тем самым бочки для просушки, и те же самые эксперты уверяют, что теперь бочки не пострадают от того, что их планки впитают немного солнечного света.
