XII «Благодаря нашему рвению»
Весной 1624 г., после того как закончилась полоса холодных дождей и дороги вновь стали проезжими, Галилей наконец отправился в Ватикан. 1 апреля он покинул Флоренцию в конном экипаже, предоставленном ему от имени тринадцатилетнего великого герцога Тосканского Фердинандо II. Хотя Галилей все еще наслаждался привилегиями, даруемыми его близостью к палаццо Питти, и продолжал получать стипендию от Университета Пизы, поскольку числился придворным математиком и философом семейства Медичи, это не мешало ему искать еще больших милостей у нового папы. Возможно даже, Галилей надеялся, что протекция со стороны Урбана VIII обеспечит ему благосклонность набожных дам-регентш, правивших от имени юного Фердинанда: мадам Кристины и эрцгерцогини Марии Маддалены.
По пути в Рим Галилей остановился на две недели в Акваспарте, у своего друга и покровителя князя Чези, с которым они не виделись уже восемь лет. Чези предпочитал проводить как можно больше времени в загородном имении, где имел удовольствие посвящать свой досуг ботанике, сочинению книг и составлению энциклопедии по естественной истории - главного (хотя так и не завершенного) труда Академии-деи-Линчеи.
Князя Чези, конечно же, заинтересовал проект публикации новой книги Галилея - той, что была посвящена описанию системы и строения Вселенной. Придворный философ мечтал о ее написании вот уже пятнадцать лет, с момента первых наблюдений в Падуе за звездами в телескоп. Однако эдикт 1616 г. все эти годы препятствовал воплощению идеи в жизнь, хотя теперь перемены в Риме, казалось, сулили ученым небывалую интеллектуальную свободу. Прежде всего Галилей должен был представить проект папе Урбану, дабы тот одобрил содержание будущей работы. Князь Чези специально пригласил Галилея в свой дом, расположенный за пределами Рима, где готовил его к аудиенции - он хотел, чтобы ученый достиг Ватикана «не во мраке, неведения, но хорошо информированным в отношении того, что может быть необходимым» в связи с возвращением к теории Коперника.
11 апреля, как раз когда князь Чези и Галилей обсуждали эти перспективы, из Рима пришли печальные новости: Виржинио Чезарини, кузен князя и их приятель по Академии, увековеченный в посвящении «Оценщика», скончался в возрасте двадцати семи лет от туберкулеза.
Достославнеиший и возлюбленный господин отец! Для меня огромным счастьем было получить новости (из письма, которое Вы поручили послать через господина Бенедетто [Ландуччи] о благополучном ходе Вашего путешествия до Акваспарты, и за все это мы благодарим Господа Бога нашего. Мы также рады, были узнать о милостях, предоставленных Вам князем Чези, и надеемся на еще большее счастье, когда услышим о Вашем, достославнейший господин отец, прибытии в Рим, где лица самого высокого ранга с нетерпением ждут Вас, хотя я знаю, что радость, должно быть, сильно омрачена печалью из-за внезапной смерти синьора дона Виржинио Чезарини, столь высоко ценимого и любимого Вами. Я также опечалена его уходом и думаю лишь о горе, которое Вы испытываете, достославнейший господин отец, в связи с потерей столь дорогого друга, даже если и стоите на грани того, чтобы вскоре вновь увидеть его; конечно, это событие предоставляет нам случай задуматься об обманчивости и тщетности всех наших надежд касающихся этого бренного мира.
Но, поскольку я не хотела бы, достославнейший господин отец, чтобы Вы подумали, будто я собираюсь поучать в сим письме, не стану больше писать об этом. Хочу лишь дать Вам знать, что у нас все в порядке и что здесь поживают хорошо, и все монахини посылают Вам искренний привет. Что касается меня, я молю Господа даровать Вам исполнение всех Ваших желаний.
Писано в Сан-Маттео, апреля, 26-го дня, в год 1624-й от Рождества Христова.
Самая любящая дочь, Сестра Мария Челесте
Князь Федерико Чези.
Институт и Музей истории науки, Флоренция
Это единственное письмо сестры Марии Челесте, которое Галилей сохранил в бурных перипетиях 1624 г. Более года отделяет его от следующего, сохранившегося в собрании корреспонденции, так что переписка, посвященная хлопотам ученого в интересах обители Сан-Маттео, о чем упоминалось в предыдущей главе, как раз и попала в эту лакуну. (Однако тот факт, что Галилей выполнил поручение и добился успеха, очевиден из более поздних писем, в которых с глубоким почтением упоминается «наш отец-исповедник» как человек, появлению которого обитель обязана Галилею; более того, новый исповедник даже присматривал за домом Галилея, когда тот уезжал в город, и однажды попросил ученого помочь ему с решением одного личного дела в Риме.)
Галилей прибыл в Рим 26 апреля. На следующий день папа Урбан в первый раз принял его у себя дома, а затем, на протяжении нескольких недель, которые Галилей провел в Риме, встречался с ним еще пять раз. Обычно старые друзья прогуливались в садах Ватикана приблизительно в течение часа, поднимая в разговорах все темы, которые Галилей и надеялся обсудить с Его Святейшеством.
Несмотря на то, что на сей счет не сохранилось никаких письменных свидетельств, почти нет сомнения, что весной 1624 г. они говорили о последствиях давнего эдикта. Многие итальянские ученые чувствовали себя связанными по рукам эдиктом 1616 г., тогда как за пределами Италии мало кто признавал действие запрета на теорию Коперника. Галилей, вероятно, знал из писем своих европейских коллег, что ни один астроном во Франции, Испании, Германии или Англии не потрудился внести в трактат «De revolutionibus» предписанные изменения, опубликованные в 1620 г. Вообще-то эдикт этот явно навредил Италии. Ходили упорные слухи - заставлявшие Урбана недовольно морщиться, - что многие немцы вернулись бы в католицизм, если бы не этот эдикт.
Прошло уже почти полгода понтификата Урбана, и он мог с гордостью сказать, что никогда не поддерживал этот эдикт, да и во время издания документа ему и в голову не могло прийти, что он станет папой. Будучи тогда кардиналом, он успешно вмешивался в ход дебатов и вместе с кардиналом Бонифацио Каэтани сумел добиться, чтобы из окончательной редакции эдикта исключили слово «ересь». Таким образом, несмотря на то что советники Святейшего Престола в своем февральском докладе 1616 г. заявляли, что идея неподвижного Солнца является «формально еретической», эдикт 5 марта назвал это учение всего лишь «ложным и противоречащим Священному Писанию».
Почему Маттео Барберини, никогда не проявлявший особого интереса к гелиоцентрической концепции Вселенной, предпринял такие действия? Разумеется, его восхищение Галилеем могло повлиять на образ мыслей кардинала. Но без сомнения, у него были и другие причины. Оба кардинала - и Барберини, и Каэтани - изучали в свое время астрономию и не входили в число богословов, поднимавших взор к небесам исключительно в молитве. Эти кардиналы, конечно, не верили в физическую реальность гелиоцентрической Вселенной, но признавали преимущества этой концепции с точки зрения размышлений о космологии. Они также ценили трактат «De revolutionibus» как своего рода математическую игру и хотели сохранить интеллектуальную свободу католических ученых - вплоть до определенного пересмотра базовых понятий. (Кардинал Каэтани, например, так горячо спорил, отстаивая книгу, что позднее именно ему поручили внести в текст поправки.)
Восемь лет, миновавших со времен издания эдикта, не изменили отношение Урбана к Копернику. Он по-прежнему не видел вреда в использовании коперниковской системы как инструмента для астрономических расчетов и предсказаний. Гелиоцентрическая система оставалась лишь гипотезой - как считал Урбан, без малейших перспектив быть доказанной в будущем. Следовательно, если Галилей хотел направлять свои научные знания и красноречие на обсуждение теории Коперника, он мог получить на это папское благословение, но при условии, что будет считать ее гипотезой, и не более того.
К моменту, когда Галилей собрался назад во Флоренцию - а это было 8 июня, - он не только заручился обещанием дать пенсион Винченцо и обустроить дела в Сан-Маттео, но и располагал личным письмом Урбана к молодому герцогу Фердинандо, в котором папа воздал хвалы его придворному философу: «С отеческой любовью обнимаем мы этого великого человека, чья слава сияет на небесах и идет по всей земле вдаль и вширь»[43].
