Пол интерпретировал довольно резкую заключительную часть письма как следствие компульсивной нервозности его автора. Антонио сгорал от нетерпения, не понимая, почему Марк не отвечает на его письма. Тем не менее, прочитай адресат эти послания, и его хрупкое психологическое равновесие было бы нарушено еще раньше, а последствия этого были бы столь же трагичными. Пол все больше убеждался в том, что эти письма были написаны с одной лишь целью – убить адресата, то есть заставить его сделать непоправимый шаг. Никакого другого объяснения столь странному и специфическому изменению интонации писем Пол не находил. Их неплохо просчитанное, нервирующее воздействие не могло не отразиться на Марке, человеке в общем-то нездоровом, самым неблагоприятным образом.
Третье письмо отличалось еще большей злобой и едкостью стиля. Судя по почерку, автор послания изливал свои ядовитые мысли на бумаге с еще большим рвением, чем прежде.
Ты, значит, все молчишь, разыгрываешь из себя глухонемого или вовсе покойника, ну и что – ты своего не добьешься. Мне на твои игры в молчанку наплевать. Я прекрасно знаю, что ты вовсе не хочешь, чтобы я замолчал именно сейчас, когда тебе предстоит узнать самое главное в истории ожившей деревянной куклы. Нет, я, конечно, мог бы прервать свой рассказ на этом месте, но ты меня никогда не простишь. Тебе эта история интересна не меньше, чем мне, а может быть, даже больше. Ты наверняка так же, как и я, хотел бы поцеловать этот череп и заставить его самого рассказать нам о тех успехах, которых он добился в жизни, о пережитых им приключениях, о женщинах, которыми он обладал, когда его кости были покрыты мягкой плотью, а плутоватая улыбка на губах сводила с ума множество представительниц женского пола, вплоть до старух. Нет, ничто из того, что происходит с нами, не сможет изменить его поступков. Жизнь, прожитая нашим знакомым, останется его жизнью. Мы ничего не можем ни изменить, ни даже представить себе, какие именно события были в этой жизни самыми главными.
Синьор Пиноккио, выпускник университета, доктор химических наук, тайно мечтал выступать на сцене. Обретенная им смертность истребила в нем изначальную актерскую сущность. Сухое дерево его души вспыхнуло как спичка в отражениях зеркал гримерных самых известных актрис. Именно туда устремлял он свой взгляд охотника и победителя. Именно благодаря своим актерским способностям он узнавал величайшие секреты современной ему политики. В постели ему не было равных, и он, как принц эпохи Возрождения, врывался в спальни жен всех каудильо своей эпохи. Женщины говорили с ним о жизни, о смерти, о тех, кто должен был прийти, и о тех, кто уже был осужден и приговорен. Шпионы, герои, воры и бродяги обнажались под балдахинами кроватей актрис – повелительниц сцены, которые сами подчинялись лишь воле своего единственного короля.
Наш друг никогда не упускал возможности воспользоваться преимуществами обретенной им человеческой привлекательности. Даже став человеком из плоти и крови, он по-прежнему был лишен великого дара испытывать усталость и сомневаться в себе. Очаровывая женщин, он открывал свой собственный путь к расположению со стороны мужчин, которые в те годы правили страной, готовившейся стать еще одним сухим поленом, брошенным в пекло огромного европейского пожара. Все удовольствия жизни он постигал лишь для того, чтобы быть настоящим сыном театра. Его путь к сцене не был ни легким, ни беспорядочным. По этой дороге его вела путеводная звезда, которую он сам зажег своим мрачным желанием побеждать и подчинять себе других.
Он казался триумфатором, звездой, спустившейся на землю, живым свидетельством Божественной природы человека, но именно эта уверенность в себе его в конце концов и погубила. Но, друг мой, как это произошло, ты сегодня не узнаешь. Я каждый день что-то рассказываю тебе, а взамен не получаю ничего. Я делюсь с тобой самыми сокровенными секретами, а в ответ – одно молчание!.. Марк, скажи честно: у тебя что, очень некрасивая жена? Вот взять, например, Федерико: девушка из шкатулки, которую он купил на Гаити, материализовалась в его жизни, и он с восторгом обладает теперь не только ее портретом, но и ее живым телом. Их отношения – я имею в виду те самые, которые касаются только их двоих, – их безудержный секс присутствует теперь во всем, что делает Федерико. Этот роман накладывает отпечаток буквально на каждый его поступок, причем воздействие его весьма благотворно. Так что подумай об этом на досуге, а заодно постарайся найти время и ответить на мои письма.
Пол Харпер чуть не покраснел, прочитав письмо, тон которого свидетельствовал, что человек, его написавший, отлично знал Марка и умело играл на самых чувствительных струнах его характера. Не слишком любезные, на грани приличия, намеки в адрес Ады Маргарет совсем сбили Пола с толку. Соучастие Федерико в травле Марка тоже становилось все менее очевидным; впрочем, Пол понимал, что ему следовало оставаться начеку, ибо все, что было написано в этих письмах, вполне могло оказаться ложью, не имеющей никакого отношения к реальным событиям.
Непрочитанными остались еще два письма, и Пол решил отложить их на некоторое время. Он почувствовал, что ему просто необходимо выйти на свежий воздух, чтобы отдышаться и прийти в себя. Письма, словно пропитанные ядом, отравляли его, дурманили голову. Он переобулся и набросил на плечи свое неизменное пальто – серое, прямое, с крохотной бабочкой на уголке воротника. На улице шел дождь, но в доме оставаться было невозможно. Письма Антонио просто душили Пола. Зонтик стоял на привычном месте в углу перед входной дверью. Пол выключил свет и вышел из квартиры. Буквально на лестнице он уже вздохнул свободно. Итак, из разговоров с Адой и на основании прочитанных писем он пришел к выводу, что страшная смерть Марка не была случайностью и кто-то приложил немало усилий, чтобы подтолкнуть молодого человека к непоправимому шагу. Складывалось впечатление, что самоубийство было задумано кем-то заранее и вставлено в сценарий, снимаясь в котором актеры по прихоти режиссера узнают свои роли прямо по ходу работы.
В четыре часа дня на улицах было не слишком многолюдно. Между тучами время от времени показывалось прохладное анемичное солнце. Воздух был чист и если не холоден, то по крайней мере свеж. Пол уже много часов ничего не ел, но, поглощенный чтением писем и размышлениями над своим не то обмороком, не то путешествием в иной мир, почти не чувствовал голода. Даже сейчас, зайдя по пути в первое попавшееся кафе, он лишь подошел к стойке и, не садясь за столик, просто заказал себе пиво. Покопавшись в записной книжке, он нашел координаты Федерико Канали. Звонок по домашнему телефону ничего не дал – на том конце провода никто не ответил. Немного подумав, Пол набрал рабочий телефон итальянца. На филологическом факультете университета ему сообщили, что преподаватель Канали уже три дня не появляется на кафедре, его коллеги и сами хотели бы получить какое-то объяснение этой странной ситуации. Синьор Канали не появлялся ни на занятиях, ни в фонетической лаборатории. Не видели его и в том кафе, где традиционно собирались после работы его друзья и коллеги. Федерико искали где только могли и попросили Пола сообщить в университет любую информацию, которая могла бы помочь в обнаружении пропавшего преподавателя. Пол даже не удивился. Повесив трубку, он подумал и решил, что настал и его черед связаться с флорентийскими актерами, хотя доверия к ним у него не было. Впрочем, после всего, что произошло с ним за последние дни, он не доверял в полной мере даже самому себе и своей памяти.
Он решил прогуляться по парку. Там по мокрым после дождя веткам весело прыгали дрозды, и стряхиваемые ими с листьев капли легко и изящно, как ножки танцовщицы, ударялись о влажный газон. Надо было набраться духу и поговорить наконец с отцом и дочерью де Лукка. Пол говорил себе, что одного телефонного разговора ему хватит, чтобы убедиться в правоте своих неприятных предположений или же опровергнуть их. Еще раз хорошо все продумав, он решительным шагом направился к кабине телефона-автомата, стоявшей на углу аллеи рядом со скульптурой Генри Мура.
