– Но ведь ты… ты не профессиональная актриса, – сказал он уверенным тоном.

– Нет, я актриса, – возразила она столь же уверенно, – актриса от рождения. Я никогда не работала в театре, не играла в обычных спектаклях, не демонстрировала свой талант на публике. Но можешь не сомневаться – я самая настоящая актриса.

У Федерико вспотели ладони; он чувствовал, что усталость и растерянность свели на нет его способность отличать правду от лжи. Ада казалась ему каким-то чудовищем, от которого Марк должен был бы бежать без оглядки, если бы понял, что происходит. Сейчас нетрудно было представить себе эту женщину исполняющей любую предложенную ей роль – от любящей жены до безжалостной ведьмы. Каждый из этих образов был бы абсолютно реальным и убедительным. Как ведьма, так и жена вполне могли бы привести его друга на грань безумия. Оставшееся время разговора было потрачено практически впустую. Федерико не удалось вытянуть из Ады больше никакой информации – ничего, что помогло бы ему разобраться в хитросплетениях человеческих страстей и отношений, которые так или иначе были связаны с носатым черепом. Эта проклятая костяная игрушка притягивала к себе все эксцентричные натуры, они жаждали обладать ею так, словно кусок кости с необычным отростком был сокровищем необычайной ценности. И все же какая связь могла существовать между этой жаждой обладания и заговором против него и его друзей, судя по всему, имевшим целью погубить их всех?

Коломбина, его милая «садовница», также затащила его в свои сети и очаровала настолько, что он перестал замечать, что происходит. Оказывается, никому были не нужны ни его клятвы, ни обеты. Все было затеяно лишь для того, чтобы подчинить его разум и чувства чьей-то чужой воле. Вероятно, и любовь Коломбины вспыхнула не сама по себе, а была зажжена специально – с целью вызнать у возлюбленного самый главный его секрет, играть его рассудком и эмоциями. Марк погиб именно из-за этого, он не выдержал напряжения, которое испытывал, как актер-дебютант, пытающийся на равных участвовать в спектакле, который разыгрывают опытные мастера. Они создают один придуманный мир за другим, эти миры вспыхивают как звезды и бесследно исчезают в непроглядной темноте Вселенной. У этого спектакля нет ни конца, ни начала. Мертвые и живые вместе произносят слова, написанные рукой неведомого драматурга. Вот и наследница Гая Фокса научилась у своего далекого предка изображать боль, не чувствуя ее. Что же за чудовища встретились на пути бедного Пиноккио? В какую борьбу вступил он, исполняя свою роль деревянной игрушки, и какой ценой ему удалось добиться, чтобы у него не отобрали роль человека? Смерть Пиноккио на тонущем корабле, будь то у берегов Гаити, в зеркале или в мраморных мозаиках во флорентийском дворце, являлась составной частью крушения какого-то огромного пустого здания. Сатис-хаус, о котором постоянно вспоминал Марк, возможно, и был фрагментом той сцены, где действовали все привидения и призраки театра, где они собирались, чтобы разыграть новый, еще не исполнявшийся эпизод бесконечной пьесы – сцену воскрешения деревянной куклы.

В самолете, по пути во Флоренцию, Федерико наконец смог немного поспать. Усталость и печаль настолько глубоко проникли в его тело, что он фактически перестал воспринимать окружающую действительность. Думать о чем бы то ни было, задавать себе все новые вопросы у него тоже не было сил. Ада призналась ему в том, кто она такая, но это признание ни в коей мере не могло помочь решить навалившиеся на него проблемы. Через несколько часов он вернется домой, где его ждет Антонио. Кто знает, в каком он состоянии, что с ним происходит. Коломбине доверять не приходится: Федерико прекрасно понимал, что появление во Флоренции его друга лишь возбудит еще сильнее алчность тех, кто больше всего на свете жаждет обладать носатым черепом. В какой-то момент он не на шутку испугался, предположив, что мексиканец привез реликвию с собой, что голова Пиноккио, совершая трансатлантический перелет в кожаном чемодане, вдруг ожила там, на высоте, в результате низкого давления. Огромным усилием воли он заставил себя забыть об этом кошмаре, после чего заснул как убитый, прислонившись к иллюминатору, за которым сияло столь близкое солнце. Смерть M арка причинила такую огромную боль и страдание его оставшимся в живых друзьям, что, узнав о случившемся, они словно зачеркнули у себя в памяти часть молодости, часть уже прожитой жизни. Федерико догадывался, как тяжело было Марку в последние часы жизни, но не отдавал себе отчета, в каком состоянии находится он сам, как трудно далась ему эта двухдневная поездка. Двое суток он почти не ел и не спал. Ему казалось: он покрыт слоем пыли, грязи и пота. В полусне-полубреду он начал понимать, что заболевает, – сначала его охватил жар, а потом начала бить лихорадка. Губы у него задрожали, дыхание стало прерывистым и учащенным.

Выйдя из самолета, он едва не упал на трапе, потому что с трудом держался на ногах. Машинально руководствуясь указаниями светящихся стрелок, он сумел пройти в здание терминала. Багажа у него не было, и он сразу же вышел на улицу. Там, буквально у самых дверей, нежная и заботливая, как самая близкая родственница, его ждала Андреа де Лукка. Именно ее приветственные взмахи руками Федерико увидел, едва выйдя за порог аэровокзала. Он не стал сопротивляться и, положившись на милость судьбы, подошел к своей Коломбине. Она чмокнула его в щеку и, взяв за руку, повела к машине.

– Да у тебя жар. Тебе обязательно нужно сходить к врачу, нет, лучше вызовем врача на дом. Тебе нужно выспаться. Отец уже ждет нас и готовит ужин.

Профессор Канали поблагодарил ее и не стал задавать вопросов. Лишь уже на подъезде к городу он умоляющим тоном спросил Коломбину:

– А где Антонио? Я хочу повидаться с ним. Он прилетел с другого конца света, и нужно сообщить ему, что я здесь.

Андреа ответила совершенно непринужденным тоном, как будто ее вовсе не пугала перспектива встречи двух друзей:

– С Антонио все в порядке, ты за него не беспокойся. Он остановился в отеле в центре города. Он в курсе, что ты сегодня приезжаешь, но прекрасно понимает, как тяжело далась тебе эта поездка, и тоже считает, что тебе нужно сначала отдохнуть. Увидитесь завтра.

С точки зрения Федерико, все нужно было сделать наоборот: сначала встретиться с Антонио, а уж потом отдыхать, но он понимал, что сейчас бесполезно сопротивляться планам старого актера и его дочери. Все же он нашел в себе силы спросить:

– Ты знакома с женой Марка? Она тоже актриса. В тот день, когда я присягал на верность ордену, она была в большом зале вместе с нами.

– Правда? – спросила Андреа, зловеще улыбаясь. – Вполне возможно, что мы знакомы. В нашей профессии все знают друг друга.

Федерико больше ни о чем не спрашивал, понимая, что Коломбина будет отвечать невпопад, как ей вздумается или как ляжет карта. Его всегда покоряла эта способность жить, повинуясь лишь порывам собственного настроения. Неожиданно он осознал, что больше всего на свете хочет сейчас обнять ее, сделать своим ее тело – тело, скрывающее какую-то неведомую ему реальность. Как знать, может быть, на самом деле она мертва и ее теплая ласковая плоть, так хорошо угадываемая под одеждой, – это всего лишь еще одна ловушка на его пути.

Старый Винченцо распахнул дверь дома; на нем был элегантный домашний халат. Седые волосы аккуратно уложены; он явно только что принял ванну и теперь распространял вокруг себя тонкий аромат какого-то незнакомого одеколона. Он хлопнул сухими ладонями и громко произнес:

– Добро пожаловать, мой друг! Ты помнишь день, когда впервые переступил порог этого дома? Ты был уверен в себе и рассчитывал найти здесь старого отставного вояку, немного пьяного, немного хвастливого. И как же мы все с тех пор изменились! Столько событий – и все из-за какой-то деревяшки…

Эта риторика синьора де Лукки уже не могла ни заинтересовать, ни обеспокоить Федерико. Он с трудом стоял на ногах. Андреа отмахнулась от отца:

– Не приставай к человеку. Не видишь, как он устал? Пусть сначала поужинает и поспит, а завтра видно будет.