— Зачем кому-то?..

— Все дело в вечной жизни. Умереть мучеником — значит обеспечить себе место в раю.

Фрэнк опускает глаза и снова принимается расхаживать по комнате.

— Но если целью этих преступлений было разыграть, воспроизвести казнь святого Петра, то почему в случае с первой жертвой убийца не повторил ритуал с большей точностью? И зачем ему понадобилось оставлять на месте преступления запись «Гольдберг-вариаций»?

— Не знаю. Но ты прав. Нам нужно побольше разузнать об этом произведении. — Саманта берет со стола карандаш и задумчиво вертит его. — Вот почему сегодня я позвонила Дону. Попросила выяснить для меня кое-что.

— Дону? Дону Тарнасу?

— Да.

— Тому самому Дону, профессору истории, парню, с которым мы частенько выпивали в колледже? Но он-то ко всему этому какое имеет отношение?

Саманта чуть заметно улыбается, перебрасывая карандаш с ладони на ладонь.

— Дон преподает сейчас в университете Северной Каролины в Чапел-Хилл.

— И что?

— Из тех материалов, которые ты мне дат, явствует, что Кэтрин с подругами ездила в Чапел-Хилл. — Саманта нервно пожимает плечами. — Может быть, он разговаривал с ними…

— Бога ради, Саманта, не надо посвящать в это дело посторонних.

— Дон не посторонний. Он наш друг и к тому же эксперт. Исчезновение Кэтрин, смерть Фиби, убийство того мужчины — все это как-то связано с «Гольдберг-вариациями». Чтобы разобраться в нашем деле, необходимо побольше узнать о музыке Баха.

Не поднимая глаз от пола, Фрэнк качает головой.

— Дон — лучший из всех, кого можно об этом попросить, — продолжает Саманта.

— Ладно. Пусть покопается в библиотеке, а там посмотрим, что у него получится. Но у него нет никаких законных прав расспрашивать…

— А у меня? Я получила доступ к материалам только потому, что представилась сотрудницей корпорации «Паличи». Дон может сделать то же самое. Например, сказать, что он консультант.

— Конечно, почему бы и нет? Он даже может взять в помощь парочку выпускников. Для большей, знаешь ли, убедительности.

— Никто ничего не узнает.

Фрэнк громко вздыхает.

— Послушай, нам нужно получить эту информацию. И лучше раньше, чем позже. Кто знает, сколько у нас времени до того, как полиция обнаружит еще одно тело.

— Ладно. Сообщи мне, что раскопает Дон, а я подумаю, как быть дальше. О'кей?

Саманта кивает и кладет карандаш на стол. Фрэнк — парень наблюдательный и, конечно, заметил фарфоровую лягушку. Она пытается придумать, как можно оправдаться, но опускаться до лжи ей не хочется. Он всегда смотрит на людей с такой искренностью, словно ждет от них только правды. Интересно, а что будет в его глазах, когда он состарится? Ясность и бодрость? Или пустота и печаль? А может, слезы? Саманте кажется, что во взгляде Фрэнка уже сейчас присутствует грусть. Он так и не сказал ничего о лягушке.

— А теперь расскажи мне о своей бессоннице.

11

СВЯЗИ

Фрэнк везет Саманту в клинику сна, радуясь тому, что она рассказывает о какой-то бумажной работе и неотправленной электронной почте. О чем угодно, только не о бессоннице и том беспокойстве, которое причиняет ей расстройство сна и которое лишь усиливается, когда она заговаривает на эту тему. Саманта, насколько он знает, всегда отличалась способностью засыпать где угодно и когда угодно, в любых обстоятельствах. Среди ночи ее не могли разбудить ни гудки машин, ни лай собаки. Она спала в кино, засыпала над книгами в библиотеке, отключалась на занятиях и даже начинала посапывать, разговаривая с кем-то по телефону. Ее клонило ко сну, когда они целовались. Он не мог поднять ее после растянувшейся на восемнадцать часов поездки в Версаль. Сон был для Саманты чем-то вроде кислорода и давался так же легко, как дыхание. Восемь часов в сутки были для нее нормой. Что изменилось? Может, сказались напряжение, постоянные усилия забыть, заблокировать прошлое? Может, причиной стал его переезд в Вашингтон?

Нет. Это она бросила его. Пусть он уехал, но еще раньше она закрыла для него сердце. Его отъезд только упростил ситуацию.

Свою первую ночь в округе Колумбия Фрэнк провел на холодном и жестком полу, в спальном мешке со сломанной застежкой. В студии приятеля возле Дюпон-Сёкл не было ничего, кроме хлипкого диванчика, огромного телевизора и сломанной напольной лампы. В холодильнике нашлись три бутылки «Роллинг рок» и наполовину пустая банка «Грей пупон».

Прежде чем уснуть, Фрэнк долго прислушивался к окружавшим его звукам. В оконное стекло тихонько постукивал дождь. Приятель храпел, как перебравший старик. Потом его разбудил сон.

В этом сне его сердце напоминало лунный пейзаж.

Они приезжают в клинику, и Саманта знакомит его с доктором Клеем. Еще в машине они решили, что Фрэнк расскажет доктору о смерти Фиби, но сейчас он видит усталые, запавшие глаза Клея и медлит, не зная, как начать. Длинный белый халат только подчеркивает худобу доктора, его поседевшие русые волосы растрепанны.

Они стоят друг против друга. Такой вот молчаливый треугольник.

— Мне очень жаль, что приходится говорить вам это… — начинает Фрэнк и продолжает, не вполне понимая, что именно говорит.

Он лишь видит, как доктор вздрагивает, словно от пощечины. Рот у него слегка приоткрывается, он мигает.

Фрэнк задает несколько вопросов, но из ответов следует, что Клей в общем-то и не знал Фиби. Лучше ли он знает Саманту? Наверное, нет. Интересно, думает Фрэнк, помогает ли такая отстраненность в работе?

В комнату входит медсестра, ей нужно подготовить Саманту. Доктор Клей кивает.

— Нам следует придерживаться графика, — говорит он и, повернувшись к Фрэнку, добавляет: — Вы позволите?

— Вообще-то я собираюсь заехать завтра. Спасибо. — Он смотрит на Саманту. — Спокойной ночи.

Она грустно улыбается. О чем она думает, задается вопросом Фрэнк. О Фиби, о долгой бессонной ночи впереди или о нем?

Фрэнк едет по знакомым улицам города, по продуваемым ветром переулкам. Просто едет. Ему не хочется ни останавливаться, ни сбрасывать скорость. Ночной воздух холоден, но он не поднимает стекло, слушая шум ветра и звуки города.

Быстро свернув за угол, Фрэнк видит прямо перед собой церковь Святого Петра, ту самую, рядом с которой он несколько дней назад встретил Саманту. У него не было цели приехать сюда, но он и не удивлен тем, что так получилось. Может, зайти? Мотор негромко урчит, а он смотрит на проступающие в темноте высокие шпили и тяжелые дубовые двери. Фрэнк не был в церкви почти пятнадцать лет.

После смерти Сюзанны церковь стала ему не нужна.

С затянутым на горле галстуком и в старых брюках, рассчитанных на другую талию, отец выглядел растерянным и чувствовал себя, наверное, неуютно. Уже утром, в половине двенадцатого, когда служба в кладбищенской часовне Святого Креста только началась, температура поднялась до восьмидесяти градусов по Фаренгейту.

Зеленые ухоженные холмики кладбища растянулись на несколько миль, и, куда бы ни смотрел Фрэнк, повсюду виднелись тысячи домов, окруженных заборами и рекламными щитами, опутанные телефонными проводами. Город, названный Городом Ангелов, разрастался. Безоблачное небо не сулило облегчения от зноя, и только прохладный ветерок остужал влажный от пота лоб. Фрэнк помнит, как с улыбкой встречал кузенов и кузин, которых никогда не знал, дядюшек и тетушек, которых успел позабыть, и друзей Сюзанны, большинство из которых видел впервые в жизни. Органист заиграл «Летнюю пору» Гершвина, но музыка звучала уныло-однотонно, как будто ноты рассеивались в сухом пыльном воздухе. Когда в часовне наконец все приготовили, мужчины и женщины из похоронной конторы взялись за дело, как билетеры на концерте: раздавали программки и гвоздики, сопровождали каждого приходящего к его месту, подсказывали мягкими голосами и поддерживали твердой рукой. Люди в костюмах. Улыбающиеся. Ободряющие. Сочувствующие. Смерть была их работой.