Только холодный, замедленный, студенисто-зеленый мир, где плавают всякие существа – туда и сюда, над или под тобой. Она простила Майка, но простить себя оказалось трудней. Не то чтобы ее проступок был из того же разряда, как и его, нет, но она нуждалась в самопрощении за то, что поверила в простой, естественный мир вроде существовавшего под водой. Преступлением было верить, что существует одна огромная рыба, плавающая по водам, по сравнению с которой все другое – мелочь. Рыба под названием Любовь, и ты на ее спине, как девочка на дельфине, и машешь миру.

Манусос сидел на гребне горы и смотрел сверху на дом старухи, ожидая возвращения Майка. Скоро стемнеет, и, если Майк не вернется, тогда придется ему, Манусосу, идти в Камари одному. Он не мог пройти за Майка его путь; не мог сразиться вместо Майка; не мог жить за него его жизнью. Он уже решил: если англичанин не вернется и через час после заката, значит, он совсем не придет.

Но он не мог избавиться от ощущения, будто случилось что-то очень плохое. Однако догадаться, что именно случилось, не мог. Манусос уже спрашивал себя, не совершил ли он ошибки. Возможно, англичанину такая задача не по силам. Возможно, англичанин живет в мире других духов – духов, для борьбы с которыми нужны иные способы.

Но все равно уже слишком поздно, Майк ступил на тропу. Манусос помог ему, как только мог. Остальное в руках судьбы.

Он закрыл глаза и представил себе Майка, идущего к кладбищу в Палиохоре. Что-то в этой картине заставило его подумать о рое крохотных огоньков. А рой огоньков напомнил о том, что случилось в доме той ночью.

Конечно, он не рассказал Майку всего. Разве такое возможно? Майк не поверил бы ему. Он бы рассказал Ким, но деревенские женщины вовлекли бы Ким в заговор молчания, чтобы скрыть правду. А если двадцать человек признают, что ты лжец, тогда чего будет стоить правда?

Как душно было в тот вечер, когда это произошло! Сирокко. Ни прежде, ни позже он не видел, чтобы ветер был так горяч и так отвратителен, как в тот год. Он сводил людей с ума. Изводил людей, выворачивал наизнанку, выл в уши, как демон, заставлял совершать безрассудные и безумные вещи.

Все было точно так, как он рассказал Майку. Мужчины ушли на другой конец острова на праздник Лошади, подальше от этого гнусного ветра, от своих жен, просто отдохнуть от всего.

Но не Манусос, потому что он слышал об этом доме. Видел вечеринки, видел ту женщину, Еву. Он следил за ней с горы позади дома. И эта Ева была красивая женщина. Уверенная в себе, веселая, поднимающая дух, как деревянная наяда на носу корабля. И, подобно всем мужчинам деревни, он завидовал этому ослу Лакису, который не заслуживал ее любви. Он хотел эту женщину. Больше того, думал, что знает, как завоевать ее.

Разве он не ждал этого момента? Ждал. И дождался: спустился к дому, лишь когда все мужчины ушли на праздник. Он взял с собой брата, своего младшего брата Димитриса.

Димитрис собирался в Салоники, в семинарию, учиться на священника. Для чего Манусос взял его? Он спрашивал себя об этом много, много раз. Возможно, со зла. Из какой-то зависти, потому что Димитрис тянулся к святости. Кто знает? Так или иначе, он убедил его, что нужно кое-что повидать в жизни, если собираешься стать священником. Пошли, и увидишь кое-что, Димитри! Кое-что поймешь! Какой из тебя выйдет священник, если ты совсем не знаешь жизни!

И они пошли, и увидели, как она сидит в желтом свете масляных ламп, читая книгу. Она постоянно читала, эта Ева. Как Ким. Она была образованная, культурная. Дразнила мужчин, говоря, что наслаждение, которое они дарят ей, длится краткий миг и быстро забывается; наслаждение же, которое доставляют ей книги, длится и после того, как они уходят. Хотя получала удовольствие от того и от другого.

Уходите, мальчишки, сказала она, когда они пришли. Убирайтесь. Идите с остальными на конский праздник. Оставьте меня в покое. Стеснительный Димитрис готов был послушаться, но он, Манусос, был настойчив. Они остались и делали все, чтобы понравиться ей. У Манусоса получилось рассмешить ее. Заставь женщину смеяться, говорил ему отец, дальше все пойдет само собой.

Потом он сказал Еве, что станцует для нее.

Потому что таков был его план. Он знал, как взять верх над ее проклятыми книгами. И он начал танцевать. Это был один из тех танцев, которым он отказался учить англичанина. Танец желания – и тот едва не убил его.

Майк почувствовал укол в икру, словно иглой. Когда змея уползла под ближайший камень, он понял, что это не галлюцинация – тварь была реальной. Первые мгновения он ничего не чувствовал, потом ногу ниже колена словно окатила горячая волна. Он слишком плохо разбирался в змеях, чтобы знать, насколько опасен укус или, может, даже смертелен, но понял, что должен поскорей добраться до Палиохоры и получить помощь.

Солнце торопилось к закату, но по-прежнему было очень жарко. Он прикинул, что сейчас должно быть около четырех часов. Он надеялся, что до деревни не больше получаса пути. Левая нога и ступня начали быстро распухать, и он сильно захромал. Через десять минут отек распространился уже на всю ногу. Следом подскочила температура, стало знобить. Майк покрылся потом.

Когда он почти выбрался из долины, идти стало намного трудней, поскольку оставалось преодолеть крутой скат, чтобы достичь проселочной дорога. Майк думал, что дорога ведет в Палиохору, но отчетливая полоса тумана пересекала ее и уходила дальше по каменистой земле. Скат, по которому надо было забраться наверх, покрывала мягкая белая пыль: ноги тонули в ней, и это замедляло движение. Левая нога уже почти не действовала. Достигнув края дороги, он вынужден был остановиться и, задыхаясь, лег на землю.

Он лежал на животе в белой дорожной пыли, не в силах пошевелиться. Измученный до предела. Голова кружилась. Все плыло перед глазами; он почти чувствовал, как яд расходится по венам. Встань! –сказал он себе. – Поднимись! Нельзя просто лежать здесь и дожидаться смерти!Тело отказывалось повиноваться мозгу. Манчестер! Мне определено умереть в Манчестере, а не на пыльной дороге на греческом острове.

Затем он услышал приближающиеся шаги. Манусос! Это Манусос! Ты шел за мной! Манцеста! [25]Пастух Манусос! На миг он увидел в небе кружащийся сияющий остров. Пастух Манусос махал ему с этого острова. Шаги приблизились и замерли возле его головы.

Он открыл глаза. Губы пересохли от пыли. Воздух, поднимавшийся от дороги, дрожал от зноя. Сквозь это дрожание он увидел башмаки.

Металлические башмаки.

Ким заметила, как поднимается дно, и поняла, что подплывает к скале. Она выбралась на узкую полоску берега и села на песок, где лишь несколько дней назад они устраивали пикник с барбекю.

Она обсохла на солнце, получая небольшое удовольствие от того, что она одна на островке. На той стороне виднелся их дом – белым пятном на пустом берегу. Он казался одиноким, и печальным, и заброшенным. В тишине сиротливо покачивалась на волнах крохотная лодка. Ким взяла подводное ружье и вошла в воду.

Она нарочно плыла медленно, и минут через десять или пятнадцать берег и дом были уже близко. На мелководье она заметила, как что-то махнуло из-под камня на дне. Она развернулась и поплыла обратно, посмотреть, что это такое. Оказалось – порядочных размеров осьминог. Он уставился на нее странными, выпуклыми глазами и глубже забился под камень. Ким обнаружила, что может стоять, вода доходила ей только до подбородка. Она набрала воздуху и снова ушла под воду, получше рассмотреть осьминога. Он свернулся под большим, покрытым водорослями валуном, два из его щупальцев торчали наружу. От головы до кончиков щупалец было добрых три фута: отличный ланч для любителя осьминожьего мяса.

Верните мне мужа, подумала она шутливо, и я сделаю ему такой подарок.

Она поднялась на поверхность, продула дыхательную трубку и нырнула вторично. Осьминог осторожно следил за ней одним глазом, забившись в водоросли, покрывавшие камень. Она прицелилась и выстрелила. Стрела скользнула по боку валуна и завязла в водорослях ярдах в двух от цели. Ким поплыла за стрелой и, обогнув камень, увидела два осьминожьих щупальца, торчащих наружу. Она ухватилась за них.