То, что я знаю об этих вещах, Пэм, я знаю хорошо. Саморазрушение — это не один акт. Это вообще не акт. Оно начинается исподволь и проявляется в мелких незначительных вещах, но когда оно набирает импульс, то человек разлетается во все стороны, на все триста шестьдесят градусов.

Аминь, Чарли. Как ты думаешь, не пора ли заказать двойной эспрессо?

Да, а чего стоит еще одно его замечание: мы в абсолютной растерянности, отец, видя, что происходит в твоей душе. Но я уверен, что ты не воспользуешься этой разрушительной силой.

Это может случиться, епископ, должен был ответить я. Но по крайней мере я пока не хожу к психоаналитику.

В полдень в мою дверь тихо постучали. Вначале она вела себя неловко и неуклюже, рассматривая книги, репродукции на стене и завалы бумаг на столе. Она пила только воду из-под крана. Очарованный ее умиротворенностью, я не стал много говорить. Она прошла в спальню и закрыла за собой дверь. Все происходило в полном молчании. Наконец я последовал за ней. Она лежала в постели, натянув простыню до подбородка. Вела себя застенчиво, неловко, все время отворачивая голову, уклоняясь от поцелуев, и мне пришлось принудить ее к ним. Пришлось держать ее для того, чтобы сделать то, ради чего она пришла ко мне.

После того, как все свершилось, я чувствовал себя так, словно к моей коже прилипли мокрые сине-зеленые лилии из пруда Моне.

Кража

Пятница

Все верно, старый мудрый пес Тиллих, Паулюс Тилликус. Как он строит проповедь? Подбирает текст и делает из него черт знает что. Обнюхивает слова, пробует их лапой: когда ты доберешься до сути, демон?Говоришь, что хочешь спастись? Что это означает? Когда ты молишь о вечной жизни,то, как ты думаешь, о чем ты, собственно, просишь? Паулюс, филолог Божий, Мерриэм-Вебстер докторов богословия, пастырь… немецкий. Неопределенность, в которой он нас держит, приводит нас на грань секуляризма — мы начинаем размахивать руками и бряцать оружием. Конечно, он каждый раз спасает нас, вытягивая из бездны, и все становится на свои места, мы вновь обретаем Иисуса. До следующей проповеди, до следующего урока. Потому что если Бог жив, то и слова нашей веры должны быть живыми. Слова должны возродиться.

Но мы для него просто паства. Запись продолжается.

Мы возвращаемся в лоно христианства, Паулюс. Возрождаются люди, а не слова. Ты можешь убедиться в этом, если посмотришь телевизор.

Суббота, утро

Ведомый интуицией, Божественный Детектив набрел на магазин ресторанного оборудования в Боуэри, ниже Хьюстона, где оживленно торгуют паровыми подогревателями, холодильниками, грилями, мойками, кастрюлями и наборами ножей. Куда до этой распродажи недавно открытой Тайпэйской торговой компании. Здесь продавали даже антикварный холодильник, работающий на газе. На его дверце остался отпечаток моей подошвы, дверь пришлось как следует пнуть — она никак не хотела закрываться. В одной из корзин мне удалось обнаружить набор чайных приборов из нашей буфетной, вспомоществование дорогих покойных дам. Приборы из светлого серебра, позеленевшие по краям.

Я сам назначил цену, Господи. С бесплатной доставкой. Ворованного.

Вечер

Выхожу на Томпкинс-сквер, нахожу своего друга-дилера на скамейке.

От такого зрелища можно остановиться, говорю я ему.

О, ну и намутил же ты воду.

А ты бы не намутил?

Мои знакомые попы так не поступают.

А я-то думал, что мы понимаем друг друга, что между нами взаимное уважение.

Да, так оно и есть. Садись.

В сумерках скамьи облеплены воробьями.

Я же говорил, что ты здесь даром теряешь время, но я поспрошал, как и обещал. Никто здесь не грабил Тим.

Никто?

Да, так точно, никто.

Почему ты так уверен?

Это управляемая территория.

Управляемая! Забавно.

Нет таких, кто выказывает неуважение. Те, о ком мы толкуем, мой приход. Церковь Приятного Прозрения. Они кормятся около меня, опираются на меня, слышишь, что я говорю? Я известен своим состраданием. Мне никто не лжет. Имеешь ведь дело с иностранцами и всякими подобными, вот что я тебе скажу.

Ах, черт. Наверное, ты прав.

Нет проблем.

Он открывает кейс.

Вот, мой персональный табак. Бесплатно. Расслабься.

Спасибо.

Следуют изъявления моей преданности.

Понедельник, ночь

Я ждал на балконе. Если что-то зашевелится, то я просто нажму кнопку своего шестивольтового пугающего медведей «Суперлуча», который ударит по алтарю со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду — крейсерской скоростью перста Божьего.

Янтарный, предупреждающий преступников свет уличных фонарей делал из моей церкви идеальное место преступления. Уединенное место, где сам воздух приглушает свет под сводчатыми потолками. Фигуры на цветных витражах пожелтели в своей мрачной древности. Сколько лет уже эта церковь является моим домом? Но все, что я должен был делать — это сидеть там по нескольку часов, чтобы постичь истину ее бесстрастного безразличия. Слышать, как скрипят дубовые скамьи. Как, подчиняясь эффекту Допплера, завывают в двух тональностях полицейские сирены, крик которых оседает в толще церковных стен.

Потом, признаюсь тебе, Боже, я задремал. Отец Браун никогда бы не позволил себе этого. Потом раздался грохот, словно кто-то уронил ящик с тарелками. Опять буфетная — я-то думал, что покушаться будут на алтарь. Подняв фонарь, словно дубину, бросился вниз по лестнице. Кажется, я что-то кричал. Что-то вроде: «Плачь, Господи, о Томми, Англии и святом Тиме!» Как долго я спал? Я остановился в дверях и нашел выключатель, но в этот момент у меня работало единственное чувство, которое работает в такие моменты, — чувство обоняния. В пустой буфетной висел густой запах гашиша. Пахло мужским телом. Чувствовался и дразнящий аромат женских феромонов. Было что-то еще, что-то еще. Что-то похожее на губную помаду или леденцы.

Посудные шкафы — расколотые стекла дверок, на полу разбитые чашки и блюдца, одна чашка до сих пор качается.

Выход в переулок открыт. Мне чудится, что там движется какая-то масса. Под моими ногами раздается металлический лязг, я бегу к выходу. Кто-то выругался. Это я сам споткнулся обо что-то, шаря лучом фонаря. Я смещаю луч и вижу четкую прямоугольную тень, которая в тот же миг исчезает за углом.

Я снова бегом возвращаюсь в церковь и включаю неяркий свет. За алтарем, где должно быть большое бронзовое распятие, осталась только тень Твоя, Господи, на фоне старой, не исчезнувшей еще картины — свидетельства дурного вкуса моего предшественника.

Вот что сказал мне настоящий детектив: послушайте, что я вам скажу, падре. Я работаю здесь уже десять лет. Они ограбили бы синагогу и взяли там, как ее, Тору. Она написана от руки? Это не печатное издание? Она принесет, как минимум, пять кусков. Но стоимость вашего распятия — ноль. Nada [4]. Это не проявление неуважения, падре. Мы с вами родственные души, я — католик, хожу к мессе, но на улице ваш крест — не более чем металлолом. Господи Иисусе, что за банда недоумков.

Вторник

Обращение в «Таймс» было ошибкой. Такой симпатичный молодой человек. Я сказал ему, что ничего не понимал до тех пор, пока они не взяли крест. Я думал, что они просто сумасшедшие, которым нужно несколько долларов. Может быть, они сами не понимали, что им нужно. Рассержен ли я? Нет. Я привык к тому, что меня грабят. Когда епархия забрала у меня еду, приготовленную для бездомных, и раздала ее в другой части города, я потерял большинство прихожан. Это было большое искушение. Ну а теперь какие-то люди, не знаю, кто они, стащили наш крест. Сначала это меня обеспокоило. Но сейчас я начинаю смотреть на это другими глазами. Тот, кто украл распятие, просто должен был это сделать. И разве его не надо благословить за это? Разве Христос не направляется туда, где в нем есть нужда?