Кроха прижал к плечу ружье, он не сводил глаз с борова. У ног, не переставая, крякала Какша — пронзительно, словно в истерике. Кроха наставил мушку ровно в середину между непреклонных свинячьих глаз. Это был Столбняк, совершенно точно, но выглядел он сейчас старым или больным: клыков нет, уши разодраны, черная, как сажа, щетина вдоль спины посерела. Кроха глубоко вдохнул, чтобы отвлечься от бешеного кряканья Какши, потом медленно выпустил воздух и, по-прежнему держа мушку строго между глаз Столбняка, стал нажимать на курок. Какша, бешено хлопавшая крыльями у него под ногами, увидела, как шевелится палец, и со всей силы стукнула Кроху по колену.

— Это же Столбняк! Столбняк! — проревел Кроха, отпихивая ее ногой. Какша яростно крякнула и отлетела куда-то вправо. Не помня себя, Кроха тут же вернул мушку в смертельную позицию между глаз Столбняка. За то время, что он нажимал на курок, Какша успела броситься вперед, прямо на дуло ружья, и сбить Кроху с ног. Он споткнулся, отскочил назад, Какша оказалась перед стволом, и ружье выстрелило. Вспышка и дробь разорвали ее на части.

Крохе не хватало воздуха. Он полз на четвереньках к разлетевшимся останкам. Задыхаясь, он тянулся, чтобы собрать ее руками, собрать ее снова, но руки не слушались. Когда он все же коснулся раскромсанного крыла и пальцы опалило кровью, откуда-то издалека вырвался жуткий надтреснутый крик его собственного тела. Он сел на корточки и заплакал.

Потом перестал. Столбняк не сводил с него глаз; Кроха повернулся, приготовился. Вытянутая вперед свиная голова покоилась на передних лапах. Взгляд был прямым, бездонным и абсолютно безразличным. Глаза медленно заволакивались туманом и пленкой, терялись за хмурой серебристой пеленой — цвет неба перед дождем, цвет изнанки зеркала…

Кроха поднялся на ноги, подошел к свинячьему телу, достал из кармана инструмент и высвободил из забора заднюю ногу Столбняка. Огромная, гигантская туша повалилась на бок. Кроха опустился на колени и осторожно тронул левый глаз, оставив на его пленочной поверхности бледный кровавый отпечаток. Глаз не моргнул. Проведя рукой вниз, Кроха крепко прижал ладонь к кабаньей грудной клетке у самого плеча. Сердце под грубой шкурой не билось, только жесткая щетина колола влажную ладонь. На секунду показалось, будто внутри что-то шевелится, нелепый пульс — или только показалось? Последняя дрожь нервов, видимо, непроизвольные сокращения гладких мускулов, так бывает после смерти. Кроха снова поймал это движение, на этот раз отчетливое, и осторожно стал ощупывать кабанье тело, надеясь выяснить, откуда этот пульс.

Где-то на ладонь выше пениса, чуть пониже ребер, он почувствовал сильное шевеление. Положил обе руки на голый живот и мягко надавил. Под ладонями ясно ощущался пульс, а вовсе не беспорядочное дерганье кишок. Кроха перевернул Столбняка на спину, так что неуклюже задрались вверх успевшие закоченеть ноги, и приложил голову к животу. Четкий пульс резонировал в скуле.

Прижав тело кабана к своей ноге, Кроха достал из кармана нож и отогнул длинное лезвие, сделанное специально, чтобы потрошить туши. Он начал резать у копчика и повел вдоль пениса к грудине, оставляя за ножом кровавое оперение. Он отпустил тело, боров снова перевернулся на бок, внутренности вывалились наружу. В кольцах теплых кишок бился тонкий, лоснящийся пленочный мешочек, оранжевый от крови. Аккуратно, одним лишь кончиком ножа Кроха распорол его.

Он увидел то, что сияло для его матери со дна озера: точку света, яркую, сильную и плотную. Она разделилась надвое. На четыре. Восемь. Начала крутиться и вот уже разрослась из слепящей траектории формы в некую новую сущность, энергетическая дуга — в материю, в солнечных лучах сиял и разворачивался белый пергаментный свиток.

Вихрь света, словно уплотняясь или что-то в себя вбирая, гас и превращался в утенка. Какша сбросила прилипшую пленку, отряхнула влажные крылья и на пробу два раза тихонько крякнула. С каждой секундой, прямо на глазах у изумленного Крохи, она росла, расправляла перья, и вот уже совсем взрослая взорвалась торжествующим кличем: КРЯК — ВАК — ВАК — BAK — ВАК — ВАК — ВАК.

Кроха потянулся ее потрогать, но Какша вырвалась и взлетела — прямо вверх, как и полагается водоплавающей утке, взрыв крыльев и воды. Кроха закричал. Какша развернулась горизонтально и, весело крякая, поплыла к востоку. Затем внезапно с поразительным для ее массы изяществом она сделала крутой вираж и, подхваченная ветром, поплыла назад.

— Какша-а-а! — Кроха выл и размахивал руками. Она поднималась ввысь, выписывала дуги, резко поворачивала, снова кружила над ним. Потом вдруг сложилась, как подстреленная, стремительно упала на несколько футов, снова расправила крылья, дико крякнула, входя в вираж, опять бросилась вниз, перестала крякать и теперь выписывала над Крохой идеальную расширяющуюся спираль. Застывшему, пригвожденному к земле Крохе оставалось лишь смотреть, как она исчезает в небе.

Дедушка Джейк подскочил, разбуженный выстрелом, проковылял в одних кальсонах из дому и потопал на Крохин вой к возвышавшемуся над забором шишковатому холму. Он взобрался на пригорок в тот самый миг, когда Кроха начал потрошить Столбняка, и обалдело простоял там все время, пока возрождалась из тела кабана Какша и совершала свое спиральное восхождение. Он ошалело смотрел на нее и только шептал про себя, снова и снова:

— Что за хрень, не может быть, не верю. — На самом деле он поверил сразу и без колебаний.

Когда Какша исчезла в небе, Дедушка стал кричать на Кроху, но Кроха ползал на четвереньках в траве, выискивая останки. Их не было: ни опаленных перьев, ни кусочков плоти. От нее не осталось и следа.

Разрываемый благоговением и ужасом Кроха повернулся, вскочил на ноги и понесся к забору. Затормозил у секвойного столба, сцепил руки в замок и навалился на столб всем своим весом. Рывком вытащил его из земли, но — таков талант заборостроителя — натяжение проволоки держало столб на месте. Кроха кричал, раздирая проволоку, пока руки не стали скользкими от крови:

— Ну, давай! Вылезай. Ну! Вылезай же… — Боль в ладонях заставила его успокоиться и вспомнить, что есть инструменты; острыми кусачками он надрезал проволоку, и туго натянутые пряди со свистом пронеслись мимо, как лопающиеся нервы. Когда последняя проволока была отрезана, болтающийся столб стал падать в противоположную сторону прямо на Джейка, которого Кроха так и не заметил, — столб Дедушку не задел, но пролетел достаточно близко, чтобы старик чисто инстинктивно отшатнулся и повалился на землю. Растянувшись, Дедушка завопил:

— Черт подери, Кроха, хватит. Держи свои шутки при себе, сынок, — ты ж меня сейчас порубишь, как крутое яйцо.

Услыхав крик, Кроха уронил кусачки и бросился к Джейку; рыдая, он поднял его с земли и сжал так крепко, что облаченные в кальсоны тощие дедушкины ноги замолотили воздух. Дедушка и внук долго стояли обнявшись, Кроха плакал, Джейк утешал:

— Все хорошо, сынок, все хорошо, ну хватит, ну пойдем домой, — и все похлопывал его по спине своими костлявыми крыльями, и они пошли обратно к дому выпить стопочку виски — что, по словам дедушки, ну конечно, будет восхитительно, ибо сейчас позарез им нужно и уж точно заслужено.

Выпив одну стопку и как будто причастившись, Дедушка всю неделю не брал в рот ни капли. Кроха не прикасался к заборам. Они отправились хоронить Столбняка, пока до того не добрались птицы, и хотя оба почти надеялись ничего не найти, полностью закоченевшее тело лежало там же, где они его оставили, а кишки облепили мухи. Дедушка с Крохой закопали Столбняка у кромки зарослей белого дуба. В свой черед Дедушка тоже взялся за лопату, нарушив главное свое правило: не проливать до полудня ни капли пота.

Почти всю эту неделю они просидели на крыльце, наблюдая за цветением весны и вспоминая произошедшее. Снова и снова рассказывал Кроха, как нечаянно застрелил Какшу, как она разлетелась на куски, как перед этим явно хотела защитить кабана, которого вроде бы всегда ненавидела, как потом — дедушка Джейк сам видел — выкрутилась уже с перьями, совсем взрослая, из тела Столбняка и улетела. Кроха силился понять, как такое может быть.