Читала, думала, а все равно была где-то еще. Потом поняла: «самиздат» отвлекает. И вот осталась она. Та самая.

Я пододвинула открытку к себе и несколько секунд разглядывала. Тянула время, боясь разочароваться. Перевернула — сзади еле заметное, написанное карандашом: «Елочке». Почти как «на деревню дедушке»! И ведь дошло! По душе приятно скользнуло: кличка, а звучит ласково.

Наконец, открыла. Внутри не было ни дежурных типографских стишков, ни кудрявых завитушек, ни подписи — не было ничего.

Только четыре слова: «Не уходите от нас!»

Обожгло.

А разве я собираюсь уходить?!

По каким таким первичным или вторичным признакам это определили?!

Неужели мои сомнения и разочарования настолько заметны?

Или потому, что другие не смогли, испугались, не выдержали?

Но я тут при чем?

Неужели еще непонятно, что я-то и смогу, и не побоюсь, и выдержу?!

Да, уважаемые! Особенно теперь, когда выяснилось, что зеленый костюм мне идет, и вообще я самая «лудшая»!

И пусть иногда Сова разносит. А я тогда вспомню: «Когда мешают, не обращайте внимания. Они все дураки!» И все будет хорошо.

21 февраля

Промерзла насквозь. Когда шла домой, поскользнулась, и в уме проскочило: сейчас упаду, и мои заледеневшие косточки разлетятся на сотню мелких осколочков. По ним будут ходить люди, ездить машины, и не останется от уважаемой Елены Константиновны ничего, и нечего даже будет похоронить… В общем, бред на фоне обморожения мозгов.

Я-то ладно, девчонок жалко. Пришли в колготочках, многие без шапок, а стоять пришлось часа полтора. Играть роль осчастливленных народных масс. Кто еще потратит полвыходного на то, чтобы пять минут помахать флажками перед высокопоставленными гостями? А школьники и учителя — всегда готовы. Их уже и не спрашивают — посылают, и все.

Первые полчаса прошли легко. Солнышко, в расчете на которое разделись девчонки, пригревало основательно; вынужденный простой тут же заняли игрой в снежки. Но неожиданно набежали тучки, посыпалось колкое снежное крошево. Ветер нещадно бил им в лица, и терпения хватило минут на десять. Дядечки и тетечки, представлявшие славную местную администрацию, юркнули в спорткомплекс. Мы тоже решили завести детей в холл погреться, тем более что делегация задерживалась, и на какое время — неизвестно. Депутата из Москвы, объезжающего перед выборами вверенную территорию, начальство решило провезти сразу по нескольким объектам, и наш в списке значился последним.

Очень хочу верить, что, когда через несколько лет прочитаю эти записи, сама себе не поверю.

В спорткомплекс нас не пустили.

Точнее, учителям зайти разрешили, а детей охрана оттеснила. Внятно она ничего объяснить не могла, но отрезала: нельзя! Мы начали возмущаться, и на шум выплыла вельможная дама.

— Вам же сказали — можете остаться, — сделала она одолжение.

— А дети? На улице и снег, и ветер…

— …и звезд ночной полет, [6]— состроумничала та. — Сейчас зайдут, ковры затопчут. Мы что, людей через грязь поведем? Вы, когда гостей зовете, наверное, тоже убираетесь, свинарник не разводите.

— Но ведь комплекс для детей открывают, — ухватилась я за последнюю соломинку.

Дама впилась в меня взглядом:

— Вот когда откроют, тогда пусть и приходят, — отрезала она. — Вы ведете детей на ответственное мероприятие и даже не можете объяснить, как нужно одеться. Ну и учителя пошли… Наберут девчонок…

И засеменила прочь.

— А дети?!

— А что, рядом домов нет? Пусть греются в подъездах. Только не все сразу! — бросила она на ходу и скрылась за дверью.

Когда вышла на улицу, всю потряхивало. Хотелось плюнуть на всех — на эту спесивую чинушу, на пославшую сюда Сову, на депутата, из-за которого стольких людей оторвали от семей, — и уйти! И детей увести! Но учителя пофыркали, повозмущались и стали партиями отправлять ребят в ближайшие подъезды.

Раньше слышала, но не очень понимала выражение «вшивая интеллигенция». Думала: грубость, и придумали ее люди невоспитанные, вульгарные, в общем — неинтеллигентные. Сегодня убедилась: правильно придумали. Большинство только рассуждает об идеалах, а защищают эти идеалы единицы. Ну разве может нормальный учитель допустить, чтобы чистота тряпки, пусть даже толстой и красной, была важнее здоровья детей?! И чтобы те с малых лет понимали: и учителя их, и сами они — никто, и звать их никак?! Да никогда в жизни! Но все проглотили. Сопротивляться кишка тонка. И как же после этого интеллигенция не вшивая?!

Страшная мысль сейчас пришла: неужели и я стану такой же забитой и послушной? Пока еще дергаюсь, возмущаюсь, но уже ищу оправдания. Человек ко всему привыкает. Я ведь тоже никуда не ушла…

Только как после этого детям в глаза смотреть? И разве будут они уважать нас, в силу служебных обязанностей толкающих речи о свободной, независимой личности, но по жизни покорных и раболепных? Нет, странный, уродливый подвид «интеллигенция бессловесная» на это права не имеет…

Наконец все засуетились. Начальство торопливо пробежало к месту, где должен был остановиться кортеж. Ребят спешно выстроили в две шеренги: сценарием предполагалось, что гости к микрофону и красной ленточке под бурные приветствия прошествуют по живому коридору.

Минут через пять в сопровождении милиции подкатило несколько крутых джипов. Депутата плотно окружили, потом толпа разом расступилась, давая дорогу. Я его, конечно, и раньше видела, но только на фото или по телевизору. Он казался очень серьезным, важным и… не знаю, как сказать… главным, что ли.

А сегодня я в нем ничего такого не увидела. Мужик как мужик. Большой, грузный, в дорогом пальто. Еще — шея. Давно, еще в детстве, заметила: у всех начальников она имеет какое-то особое строение: упрятана в мягкую желеобразную пухлость, плавно перетекающую в гладкие щеки. Мама объяснила — это от усиленного питания. А я тогда своим детским умом удивилась: странно, у них же работа должна быть усиленной.

Депутат шел довольно быстро, и плотный шлейф из свиты местами рвался, образуя небольшие прорехи. По сторонам гость почти не смотрел, и если улыбался, то по-хозяйски снисходительно, с полным осознанием оказанной милости. Вдруг пришло сравнение: барин в поместье приехал, вот челядь по такому случаю и сбежалась, радуется — вдруг по щеке потреплет, слово ласковое скажет или даже пятак кинет.

И точно: у самой трибуны депутат подошел к приплясывающим на морозце девчонкам в ярких курточках и воодушевленно размахивающим цветными флажками. Началось общение с народом:

— Ну что, девчата, нужен вам спорткомплекс?!

— Да!.. Конечно, нужен!.. — радостно заголосили со всех сторон.

— Заигрывает, — толкнула меня в бок стоявшая рядом химичка. — Сценка на тему «Я и мой народ едины».

— А спортом заниматься будете?!

— Будем!!! — снова откликнулся дружный хор.

— Ну, если так, то открывать стоит.

И по-хозяйски кивнул мэру:

— Начинай.

Быстренько толкнули короткие, но очень правильные речи: спорт важен, дурные привычки вредны, молодежь — наше будущее, и везде ей у нас дорога. Только забыли добавить: если сумеет охрану пройти.

Я стояла сзади ребят, а чуть поодаль оказались двое мужчин. Невольно услышала и их разговор:

— Что так долго? Какие-то проблемы?

— A-а… — поморщился второй и недовольно махнул рукой.

Помолчал, посмотрел на предмет лишних ушей, настороженно глянул на меня, но, видимо не сочтя нужным взять в расчет, все-таки пожаловался:

— Заехали дом ветеранов показать. Пришли к Комарову, он там с бабкой на втором этаже… Все свои медальки нацепил, на столе чай с конфетками. А уж рассыпался… Зря ему, что ли, квартиру дали.

— Все-таки дали? — повертел головой первый то ли удивленно, то ли восхищенно. — Выбил, значит. Молодец!

— Теперь сговорчивее будет. Морока с этими пенсионерами, вечно всем недовольны, а он у них какой-никакой руководитель.