Пока я надевала пальто, секретарша нырнула в кабинет. Дверь оказалась приоткрыта, и в приемную донеслось громкое фырканье:
— Им дают, а они еще недовольны… Зажрались… Вместо благодарности…
Застегивалась я в коридоре. Там же сделала открытие: старые грымзы получаются из грымз молодых.
Ноутбук Алексею все-таки дали, хотя на вручение он так и не пошел. Видимо, решили не раздувать инцидент: мало ли, вдруг дотошная училка еще куда пойдет или напишет.
Но зато сегодня оторвались. То директор, то Сова:
— В ряде классов снизилась успеваемость. Например, у Елены Константиновны…
— Мы проверили наглядное оформление кабинетов. К сожалению, у Елены Константиновны…
— Некоторые учителя систематически срывают дежурство. Елена Константиновна…
И уже под занавес — главное:
— Мы долго думали, выносить ли данный вопрос на педсовет… Даже как-то неудобно говорить, но отдельные наши коллеги до сих пор не понимают всей важности взятого руководством города курса на развитие благотворительности. Помощь получили сотни семей; сколько родителей к нам подходят, благодарят…
И еще минут пять в том же духе.
— Сегодня мы не станем называть имен. Надеемся, человек хорошо подумает и в следующий раз обязательно поддержит это важнейшее, в том числе и для воспитания молодежи, направление общественной деятельности.
Ага, никто и не догадался, по поводу кого сыр-бор!
— …и вместо того, чтобы ходить и мешать людям работать, сам сделает хоть что-то полезное.
После педсовета подошла Мадам.
— Что ж ты такая… — в конце концов она подобрала приличное слово: — Прямолинейная? Сказала бы в последний момент: заболел — и все. Не догадалась, что ли?
Конечно, догадалась. Просто хотела по-честному.
29 декабря
Прибыла почти в десять вечера, отмечали корпоративный Новый год. После вчерашней выволочки решила не ходить, но Наташа пустилась на шантаж: раз компании нет, тоже не пойду. Да и неинтересный получается расклад: Сова будет веселиться, я весь вечер — сидеть дома, накручивать себя, а она моего отсутствия, может, и не заметит!
Приговор был срочно пересмотрен в пользу Наташи и моего вдруг распустившегося буйным цветом честолюбия. Вооружившись банкой чудных маминых помидоров и твердым решением встретиться с врагом на нейтральной территории, я отбыла согласно праздничной диспозиции.
(Так, фривольная моя… А шампанское-то еще действует!)
Вечер в школьной столовой оказался очень похож на свадьбу. Тосты становились все душевнее, музыка громче, забавы игривее. Чинные в начале вечера молодые (директор с Совой, конечно!) в конце его лихо отплясывали твист, а чопорно сидевшие за разными столами родственники (то бишь учителя-предметники) братались во всех публичных, а также укромных и недоступных посторонним взглядам местах.
Я немного потанцевала и даже, пойманная врасплох буйной затейницей, покрутила обруч, за что получила заправленную красной пастой ручку. Подумала: «Опять чья-то двойка». Ладно, вслух не брякнула. Вот что значит испорченное настроение!
Сидя за столом и наблюдая за общим весельем, неожиданно вспомнила давний детский конфуз. Я тогда только-только пошла в первый класс. По соседству с девчачьим туалетом, куда мы бегали довольно часто (не по спешной необходимости, а из-за того, что там собирались девчонки постарше, болтавшие на взрослые, даже пикантные темы, и случайно пойманные два-три незнакомых словечка казались нам приобщением к некому таинству), находилась обычная, без опознавательных знаков дверь. Иногда оттуда выходила наша техничка тетя Капа с ведром воды. Иногда около двери появлялись шланги или массивная деревянная швабра, напоминавшая перевернутую букву «Т». Эти нехитрые вещи пропадали в таинственной комнате, вход в которую нам был строго запрещен, и это делало ее еще загадочнее.
Но однажды я увидела, как туда зашла Любовь Ивановна, наша классная учительница. Я удивилась: неужели она, такая умная и строгая, имевшая поразительный, по моим понятиям, талант писать почти так же красиво, как в прописи, одетая в костюм и новую белую кофточку, а вовсе не в черный рабочий халат, какой у тети Капы, возьмет ведро и начнет мыть полы? Удивилась настолько, что отложила важное дело, по которому бежала мимо: попрыгать с девчонками на крылечке, радуясь последнему теплу осеннего солнышка.
Минуты шли, а я стояла у окошка и нетерпеливо притопывала ногой, раздираемая желаниями: выбежать к подружкам или все-таки узнать, кто у нас сейчас будет вести математику, раз Любовь Ивановна решила мыть полы.
Наконец, стукнул шпингалет. Никакого халата на учительнице я не увидела, только привычный костюм. И кофточка оказалась на своем законном теле. Но руки у Любови Ивановны были мокрые («Ага, воду все-таки наливала!»), и дверь, из-за этой неловкости вовремя не пойманная, распахнулась настежь. В проеме я увидела еще одну дверь, услышала знакомый журчащий звук наливаемой в бачок воды, и страшная догадка пригвоздила меня к полу: это тоже туалет!
Любовь Ивановна наклонилась ко мне и что-то спросила, но я даже не поняла, что именно. Смотрела вслед уходящей учительнице и не могла поверить: неужели она тоже?!. Именно тогда почитание почти обожествленной Любови Ивановны, а с нею и всех педагогов вкупе, потеряло свои первые, но и самые важные очки.
Прошло пятнадцать лет, и вот уже я сама учительница и — страшно подумать! — тоже иногда хожу в туалет. Но, подспудно помня то давнее разочарование, всегда стараюсь юркнуть в него так, чтобы никто не увидел.
Вот и с Совой мы сегодня не встретились. Запал от выпитого бокала шампанского (ну хорошо-хорошо, двух) пропал впустую. Но разговорами о Сове мне настроение все же подпортили.
Лиля подошла, когда на пятачке у раздачи, сейчас выполнявшем роль танцпола и игрища, из охотных, но неловких объятий уже катились апельсины, а воздушные шары дружно хлопали, не выдержав бурного натиска педагогических тел.
Лиля подсела, и в лицо пахнуло сигаретами. Не замечала, чтоб она курила. Лиля была уже сильно подшофе, и ее потянуло на задушевную беседу:
— Ты что такая хмурая? Из-за вчерашнего?
Зачем спрашивать, если и так все ясно? Я промолчала.
— Наплюй и не парься! — принялась она вдохновенно меня успокаивать. — Никто тебя не осуждает. Наоборот. Говорят, молодец, не испугалась, до городской администрации дошла. Все понимают, что правильно сделала. Даже Сова… наверно…
— Все понимают, и все молчат, — буркнула я.
Мой ответ ее удивил.
— А ты что хотела?! Остальных же не трогали. Кому охота с Совой цапаться! Заест ведь потом. Мадам на что в подружках, а и ей попадает. В прошлом году 8 Марта отмечали, а она Сову не пригласила. То ли забыла, то ли хотела узким кругом, только историков собрать… Так Сова — представляешь! — на следующий день к нам ко всем на уроки приперлась. Планирование, журналы — все перерыла. Естественно, разнесла в пух и прах, Мадам чуть выговор не влепила…
Лиля пошарила взглядом по столу, ища свой бокал. Выпив, развернула разговор в другую сторону:
— Но, если по-хорошему, поладить с ней можно. Вот ты уверена, что Сова стерва, солдафонка… Нет, просто у нее работа такая. Ты пойми, на нее тоже сверху давят: отчеты, показатели, не дай бог, ЧП случится… Директор — кто? — завхоз, у него трубы, ремонт, а вся документация на ней. А главное в любой работе что? Правильно: они, родимые. Бумажечки.
Она вдруг встрепенулась:
— Слушай, хочешь, я тебе секрет открою? — И тут же, не дожидаясь моего ответа: — При нынешних порядках учителю остаться порядочным не легче, чем менту. А уж завучу — и подавно!
И захохотала собственной остроте.
Нет, все-таки Лиля неправа. Сова ведь не сама по себе плохая. Она и меня, и всех остальных под себя перекраивает. Ну или под кого-то там еще.
3 января
Ну что, дорогая… С Новым годом! С новым счастьем!
