Упоминание «Плакучей Ивы Невилла Чемберлена» на обратной стороне фотографии Анны Совянак теперь приобретает для меня смысл, поскольку тогда я весьма стремился к умиротворению. Я считал, что стоять в стороне и ничего не предпринимать, когда совершаются преступления, — это так же плохо, как и совершать преступления самому. Это было из области ненависти к самому себе — я позволил себе быть вовлеченным в подготовку к деятельности киллера, в то время как должен был этому противостоять. Я считал, что мемориал Плакучей Ивы имеет отношение не только к Чемберлену, Черчиллю и Рузвельту, но в равной степени также и к Гитлеру. Винить меня в смерти Анны Совянак следовало в той же мере, в какой и того человека, который отдал приказ убить ее. Я помню, как писал фразу на обороте снимка со злорадной усмешкой, заранее радуясь тому, как эта комбинация напугает меня в будущем.

А фото Мефистофеля… Несмотря на его лживые утверждения, мы никогда не были друзьями. Я считал его знакомым, не более того, и относился к нему с подозрением. Он представился сотрудником конкурирующего агентства и пытался убедить меня, что мне нечего стыдиться своей деятельности, потому что в ней заключено то необходимое зло, которое кто-то должен вершить. Он говорил со мной о двусмысленности морали. Террорист для одного человека является борцом за свободу для другого. Я должен играть выпавшую мне роль, вот и все. Он пришел на встречу со мной в номер отеля в Париже, когда я выполнял там очередное задание. Он говорил об ином виде карьеры, о работе под руководством другого босса. Но о содержании работы, которую мне могут предложить, он говорил неопределенно, расплывчато, зато расхваливал мои «особые способности» и упирал на необходимость иметь у них такого человека, как я. Разумеется, я отверг его предложение. Более высокий заработок, обещанный им, меня не интересовал — мне не удавалось истратить и те деньги, которые я получал. Я специально сделал этот снимок скрытой камерой, чтобы в будущем предостеречь от него самого себя, если он снова обратится ко мне, поскольку, когда мы разговаривали в последний раз, он уже знал о предстоящей мне процедуре «Девятого Круга», и меня беспокоило, не попытается ли он впоследствии использовать в своих целях утрату мною памяти. Проблема заключалась в том, что я был несказанно рад завязать дружбу с любым человеком и не принял во внимание упомянутого предупреждения, а сам Мефистофель был наверняка очень доволен изменением моего отношения к нему.

Я не хотел подвергаться упомянутой процедуре, но ясно сознавал, что никакого другого выбора у меня нет и что самым безопасным для меня будет сделать вид, будто я согласен пройти ее. Большинство киллеров были рады ей, поскольку она означала для них начало новой жизни «с чистого листа». Жизни, не отягощенной бременем вины, которое все мы несли, но ни один из нас его за собой не признавал. Я уже говорил — все это совсем не так, как у Джеймса Бонда. В действительности вы не можете преднамеренно убить двадцать человек за один день, чтобы потом ночью перед вашими глазами не всплывали лица их всех и каждого в отдельности, независимо от того, сколько прекрасных женщин окажутся вместе с вами в постели, чтобы развлечь и отвлечь вас. Такой способ не срабатывает. Джеймс Бонд — это фальшивый персонаж; убийство никогда никому не давалось легко, и это остается правдой, даже если вы искренне верите, что совершаете его ради справедливого дела. Все равно оно остается убийством. Это все равно смерть. Некто существовавший еще сегодня утром больше не существует. И причина этого — вы…

Я понял, что не заслуживаю ни начала новой жизни, ни второго шанса. Я не был приспособлен для жизни и общения с другими людьми. Поэтому позаботился о заготовке и сохранности ряда подсказок, «ключиков» для самого себя, этакого путеводного следа из черных высохших хлебных крошек. Выбирая для себя сочетание имен Габриель и Антеус, я надеялся, что обязательно постараюсь узнать о них побольше и при этом обнаружу в самом сочетании тревожный скрытый смысл. Я разложил «ключики» по конвертам и заплатил Тоби за то, что он будет хранить диск и подсовывать мне под дверь записки, написанные на латыни, чтобы он не мог понять их содержания. Мне следовало соблюдать осторожность, поскольку я знал, что люди из организации обыщут квартиру и мои вещи, чтобы убедиться в отсутствии чего-либо способного послужить толчком к восстановлению моей памяти. Но в действительности они никогда и не предполагали обнаружить что-либо подобное, поскольку всех киллеров считали добровольными участниками процедуры. Какой же идиот отказался бы от возможности начать новую жизнь?

— Если память к тебе уже вернулась, — сказал Михаил, холодно глядя на меня, — тогда ты должен знать, что совершил ряд самых страшных преступлений.

Я молча кивнул. Теперь я понимал, почему меня охватил такой страх, когда мне пришлось убивать бабочку, которую терзал мальчишка в парке. Я знал, почему один только вид крови, сочащейся из бифштекса на тарелке, оказался для меня невыносим. Я больше не хотел иметь отношения к смерти и умиранию, страданиям и кровотечениям. Мне хотелось навсегда выбросить их из моего сознания и из жизни. Всего этого у меня уже было столько, что хватило бы на несколько жизней.

— Ты знаешь, как тело Анны Совянак оказалось в Будапеште? — спросил я.

Это было частью событий, которую я никак не мог понять, потому что хорошо помню, как отвез на лодке контейнер с телом далеко в море, прежде чем сбросить его за борт.

— Да, это я привез его, — ответил спокойно Михаил.

— Ты? А я думал — Мефистофель, или Лилит, или какой-нибудь другой демон…

— Мефистофель! — Он буквально выплюнул это слово, словно само его наличие в устах было ему отвратительно. — Как ты думаешь, почему он представал перед тобой всякий раз, как только у него появлялась такая возможность, и при этом никогда не говорил правды? Как ты думаешь, почему он намеренно держал тебя в неведении относительно твоего прошлого? Потому что неведение приближало тебя к демонам, тогда как, познав истину, ты становишься ближе к ангелам. Я надеялся, что фотографии твоей последней жертвы окажется достаточно, чтобы при взгляде на нее у тебя восстановилась память.

Да, возможно, этого едва-едва не произошло. Но мое подсознание чрезвычайно напряженно работало, чтобы похоронить мою память навсегда.

— Она исчезла, — продолжал Михаил. — К счастью, я нашел ее прежде, чем это удалось Мефистофелю.

Я вспомнил о разбитой скрипке и клочках черной шерсти в номере отеля, где жил Мефистофель. «Я потерял кое-что принадлежащее ему…»

От горького осознания тяжести вины плечи мои опустились. И тут Михаил впервые заговорил голосом, прозвучавшим почти дружелюбно:

— Искупление вины может наступить, только если служишь Богу, Габриель, а не демонам. И это не будет легким делом. Искупление по самой сути своей предполагает невзгоды и жертвы.

— Я согласен, — отвечал я с радостью. — Я хочу искупить свою вину. Пожалуйста, скажи, что мне нужно сделать.

— Ты должен забрать Кейси Марч из больницы. Она не может рожать ребенка там.

Я кивнул, чувствуя, как тяжесть спадает с моих плеч, и посмотрел на стоящего передо мной Божьего ангела. Наконец-то больше никаких демонов, никакой лжи. Вот Михаил, который будет руководить мной.

— А как только ребенок родится, ты должен его убить.

Глаза у меня округлились от ужаса, челюсть отвисла.

— Мы не можем рисковать и допустить возможности появления Антихриста, — продолжал Михаил.

— Но это же… господи! Это же всего лишь крошечный малыш!

— Который может вырасти и стать виновником массового геноцида таких масштабов, какого еще не бывало, — жестко отпарировал Михаил. — Ты должен совершить это, чтобы предотвратить саму возможность ужасной трагедии.

— Но… но Стефоми — то есть Мефистофель — сказал, что ребенок может быть также и Спасителем… Второе Пришествие…

— Да, возможно. Но это приемлемый компромисс, — сказал Михаил, — Мы достигли соглашения с демонами.