Колокол, висящий теперь на колокольне, купили немецкие католики взамен того, который похитили фашисты. Меня восхищает, что они восстановили справедливость, к нарушению которой сами были совершенно непричастны.

От смотровой площадки вниз ведут две лестницы: одна — до самой земли, а другая, короткая — к лифту. Когда я начал спускаться по длинной лестнице, мне вдруг показалось, что на соседней лестнице, ведущей к лифту, мелькнула та самая загадочная женщина. Но когда я внимательно посмотрел, то увидел там лишь двоих спускающихся к лифту пожилых мужчин. Это мое воображение подшучивает надо мной. Меня расстраивает эта фотография. Я думаю, что лучше всего — это спрятать ее в тайник под кухонным шкафом. Я не помню эту женщину. Я ничего не могу сделать. Если ей нужна помощь, она должна прийти сама и попросить меня об этом.

3 октября

Я начинаю бояться, что со мной что-то не так. Этим вечером я пошел поужинать в новый ресторан, и официантка спросила, не хочу ли я, чтобы мой бифштекс был angolosan— недожаренным, с кровью. Я ответил, что это было бы неплохо, и минут через двадцать мне подали его. Я собирался поесть, а потом пройтись пешком домой, чтобы перед сном подышать прохладным вечерним воздухом.

Однако бифштекс оказался слишком недожаренным, он был светло-розового цвета, и, когда я начал резать ножом нежный ломоть мяса, из него стала сочиться кровь, образуя пятна на тарелке и смешиваясь с соком овощей, скапливаясь в виде сгустков и завитков. При виде этих розовых капелек, забрызгавших тарелку и падающих с кончика ножа, я моментально испытал приступ тошноты.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вскочил на ноги и с пронзительным криком опрокинул столик со всем, что на нем было. Боже мой! Я сейчас со стыдом вспоминаю о представлении, которое устроил для окружающих. Посуда и столовые приборы с грохотом попадали на пол, в зале наступила тишина, а посетители, сидевшие поблизости, в испуге отпрянули, когда персонал бросился ко мне и стал меня успокаивать. Но в моей памяти все всплывала и всплывала картинка с погружающимся в розовую плоть ножом и алой кровью, сочащейся из нее.

Я понял, что меня вот-вот вытошнит. Я растолкал официантов и едва успел выбраться наружу, как мое тело сложилось пополам и содержимое желудка оказалось на тротуаре, вызвав переполох среди оказавшихся рядом прохожих. А пожилая пара, изучавшая меню в витрине, поспешно удалилась. Я полагаю, что вид человека, выскакивающего из ресторана и блюющего у входа, — не лучшая реклама для заведения.

Мне хочется думать, что дело было не в самом бифштексе. Возможно, причиной столь бурной реакции стало что-то съеденное мной в тот день ранее. Но приступ тошноты случился так внезапно. Без всякого предупреждения. В противном случае я, конечно же, не стал бы блевать прямо на улице. Похоже, тут вырисовывается некая закономерность. Кажется… иногда я почти теряю голову…

Мне все это представляется так: или я действительно сошел с ума, или же эти происшествия инициирует мое подсознание как отклик на некоторые события, случившиеся до того, как я потерял память. Но я знаю, знаю, что я — не сумасшедший. Поэтому меня пугает происходящее. И я хочу, чтобы все это прекратилось.

Прошлым вечером я быстро пошел домой, на случай если администрация ресторана вызовет полицию или сделает что-нибудь столь же чреватое неприятностями для меня. Я продолжал идти с опущенной головой, с горящими от стыда щеками.

Подойдя к своему дому, я остановился и достал из кармана помятую коробочку с рыбьим кормом. С минуту я с ненавистью смотрел на нее в слабом свете уличного фонаря, а потом швырнул в стоявшую рядом урну, поднялся в квартиру и лег спать.

4 октября

Пару дней назад позвонил Стефоми, предложил встретиться и выпить вместе в баре отеля, где он остановился. Тогда мне эта идея очень понравилась, но в это утро я чувствовал себя так, что мне никого не хотелось видеть. Мне не хватало ощущения, что коробочка с кормом для рыбок лежит в кармане. Я понимал, в какое жалкое состояние впал, поэтому не позволил себе начать рыться в урне, чтобы отыскать ее в мусоре. Но и доставать новую коробочку из буфета, где они были сложены, я тоже не стал. Однако теперь я уверен, что мои родственники не вернутся, — ведь я нахожусь здесь уже два месяца. Никакой отпуск не бывает столь долгим. И на самом деле никаких рыбок не существует. Должно быть, я приехал в Будапешт самостоятельно. Моя прежняя жизнь могла протекать где угодно, и я совершенно не представляю, какой она была. Возможно, мне придется, в конце концов, обратиться за помощью в полицию… Утром я почти решил, что так и сделаю, но сейчас уже не столь уверен в этом.

Я попытался отменить встречу со Стефоми — сегодня мне хотелось остаться дома и побыть одному. Однако его телефон не отвечал, так что в итоге я был вынужден пойти на нашу встречу, хотя теперь этому даже рад. Когда я увидел «Хилтон» — отель, в котором остановился Стефоми, — он произвел на меня сильное впечатление. Отель принадлежит к числу самых роскошных гостиниц Будапешта и находится на другом берегу Дуная, в районе Замка, — мне пришлось идти к нему по Цепному мосту. В ансамбль отеля входят готическая церковь и монастырь иезуитов, а открывающийся отсюда вид на Дунай и Пешт просто завораживает.

Бар, где я должен был встретиться со своим приятелем, располагался в настоящем средневековом погребе под отелем. Признаюсь, меня разочаровала перспектива провести время здесь, а не в одном из баров наверху, откуда виден Дунай. Казалось нелепым сидеть и выпивать в подвале, под землей, когда можно было бы любоваться такими великолепными пейзажами. Но Стефоми ждал меня внизу, и я, следуя указателям, направился к бару, полагая, что окажусь в нем, спустившись по нескольким ступенькам.

Однако вместо этого мне пришлось преодолеть несколько лестничных пролетов, прежде чем я оказался перед дверью с надписью, извещающей, что за ней находится винный погреб. Открыв дверь и просунув голову внутрь, я очень удивился, увидев еще одну лестницу, вырезанную в каменном монолите, уходящую по дуге вниз, в полумрак, и единственный светильник над ней, дающий рассеянный желтоватый свет. На какое-то мгновение меня охватило сомнение: нахожусь ли я по-прежнему в «Хилтоне» или забрел в какой-то подземный монастырь? Я обернулся и посмотрел назад, но знак определенно указывал на эту дверь. Пожав плечами, я стал осторожно спускаться со смутным предчувствием услышать останавливающий меня окрик, хотя не было видно ни единого человека.

Шероховатый камень был холодным на ощупь, а в воздухе стоял слабый специфический запах плесени и сырости, характерный для подлинно старинных помещений. Витая каменная лестница привела меня к короткому переходу, оканчивающемуся аркой. Я замер в смятении, увидев над входом под арку дугообразную надпись, сделанную черными буквами: «Фауст».

— А ты опоздал, — раздался голос снизу, заставивший меня вздрогнуть.

Сощурив глаза, я разглядел в конце каменной лестницы поджидавшего меня Стефоми. Он стоял, прислонившись спиной к стене, засунув руки в карманы, почти скрытый тенью из-за слабого освещения.

— У меня… э-э-э… возникли некоторые затруднения при поисках, — сказал я, глядя на него с лестницы.

— Да, такое бывает. Я думаю, большинство туристов, что поднимаются наверх, даже не знают о его существовании. Их привлекают панорамные окна в барах современного типа наверху. Но уверяю тебя, этот бар гораздо лучше.

Я в нерешительности медлил, почти по-детски испугавшись присоединиться к нему. Причиной было название погреба: «Фауст»… Когда-то уважаемый человек, которого Мефистофель сумел так хитроумно развратить и обесчестить.

— Что-нибудь не так? — спросил Стефоми, удивившись, что я остановился.

Я хотел спросить, не могли бы мы все-таки подняться в один из тех залитых солнцем и заполненных туристами баров, но было ясно, что Стефоми хотел показать мне именно этот погреб. Я понял неуместность такого вопроса, а потому преодолел несколько ступенек и направился следом за ним вглубь бара.