– Эта часть пододвигается к тому месту, которое мы хотим у тебя сфотографировать, – сказала она, – потом мы кладем под тебя пленку, включаем эту лампу, и лучи из нее проходят прямо через тебя на эту пленку. Только, – сказала она и подняла палец, – эти лучи не проходят через что-то плотное, вроде твоих костей. Или твоего брильянта. Так что все эти вещи будут видны на пленке.

Мы подошли к маленькой комнате с окошком, и Мэри сказала, что человек, который управляет камерой, работает оттуда.

– Оттуда управляют лучами, определяя, как долго и как ярко они будут светить. И все такое. А вот это включает камеру, которая делает фотографию. Ну вот, наверное, и все. Ничего страшного?

И когда я сказал, что ничего, мы подошли к главной машине, чтобы все начать.

Сначала Мэри открыла часть стола и положила внутрь квадратную коробку, она сказала, что там пленка. Потом мне надо было залезть на этот стол и лечь. Так я и сделал.

– Подними рубашку, – сказала мне Мэри, и когда я это сделал, она засмеялась. – Я совсем забыла обо всем этом, – сказала она и постучала ногтем по моему щитку. – И это тоже придется снять. – Так что я снова сел и расстегнул его, а потом Мэри положила его в шкаф, и я опять лег.

– Хорошо, – сказала она. – Ты подожди здесь, а я пойду и попрошу Фрэнсиса, чтобы он пришел и все настроил. Это будет недолго. И Фрэнсис не увидит фотографии, так что об этом не беспокойся.

Потом, прежде чем уйти, она слегка дотронулась пальцем до моего живота и рассмеялась, когда он отпрыгнул.

– Все еще как моллюск, – сказала она и вышла.

Сначала я нормально себя чувствовал, еще немного волновался и ждал, когда сделают фотографию. Но Мэри не было слишком долго, пока я там лежал, и мой живот остыл. И чем дольше Мэри не было, тем больше я волновался и тем больше хотел, чтобы она пришла быстрее.

Потом вдруг через какое-то время я почувствовал, что мне очень страшно. Это случилось, когда я уже почти заснул и думал, почему я так устал. А потом я вдруг понял: что-то совсем не так. Я лежал там слишком долго, и у меня появилась мысль, что никто ничего на самом деле с камерой не делает. Вообще ничего. Я понемногу начал понимать, что там по правде вот что. Мэри постоянно спорила со мной про мою драгоценность только для того, чтобы я не догадался, что она договорилась с другими людьми. И теперь, подумал я, мне будут делать операцию, чтобы достать его, украсть его.

Тогда я спрыгнул со стола. Спрыгнул на пол и сбежал из той комнаты, так быстро, как мог, остановился только для того, чтобы забрать щиток.

Я совсем не представлял, как оттуда выбраться, поэтому я просто шел по табличкам «Пожарный выход», пока не добрался до двери с ручкой, которую нужно толкнуть, чтобы дверь открылась. И еще мне кажется, когда я это сделал, сработала сигнализация, но тогда я об этом не думал совсем. Я просто прыгал вниз по ступенькам, иногда через две или три, прижимал к себе щиток и все надеялся, что следующая лестница будет последней.

Мне пришлось еще раз пробежать через двери с ручками, но я был уже снаружи, выбежал через другие двери больницы, не там, где сад. Оттуда мне было лучше слышно, как звенит сигнализация, и кричат люди, очень много людей. Мне даже показалось, что кто-то кричит «мистер Рейнеке». Но я не был уверен и не оглянулся посмотреть. Я просто бежал и бежал. Бежал все быстрее и быстрее, так быстро, как только мог, пока не оказался рядом с вокзалом. Я вбежал туда, пробежал здание насквозь и вскочил в поезд, который уже уходил. Я провел в нем целую ночь, пока он не привез меня туда, где я сейчас. Жду в еще одной комнате гостиницы, когда меня перестанет трясти.

Я очень долго думал, сидя в этом поезде, о том, как я мог так сильно ошибиться насчет Мэри, которую я никогда раньше не подозревал. Дело еще в том, что всего несколько дней назад я решил потратить немного из моих запасных денег, чтобы купить ей особый подарок, вроде браслета, который я видел, или, может, какой-нибудь картинки, просто потому, что мне казалось, эти деньги мне больше не пригодятся. Но мне снова повезло, что я этого не сделал, иначе в ту ночь я мог бы попасть в серьезную переделку. И я бы тогда сейчас не сидел в этой комнате.

Это место, оно почти такое же, как и все другие места, в которых я был раньше, как вы знаете. Но, по правде, я здесь плакал гораздо больше, чем раньше. У меня было гораздо больше слез. Стоило только подумать о том, насколько то, что у меня будет дальше, отличается от того, что со мной было.

Раньше почти ничего не менялось, когда я переезжал с места на место. Я просто начинал прежнюю жизнь на новом месте. Но в этот раз мысль о том, что я снова буду одинокий – без друзей, – была почти совсем невыносимая. И я иногда проклинал себя за то, что у меня не хватило храбрости просто остаться на том столе, чтобы они забрали у меня все, что хотели, и чтобы это все уже закончилось.

Знаете, наверное, это правда, что некоторые люди находят во мне что-то особенное. Просто глядя на меня. Вот что я в конце концов надумал. И вот что я решил: я думаю, что они, наверное, не могут сказать, что именно во мне особенного, – только что оно у меня есть. И наверное, Мэри тоже могла сказать только это. Может, с того самого первого раза, когда они с Элизабет изучали меня на скамейке. И тогда она, возможно, попросила Элизабет и Фрэнка помочь ей, и вот почему, наверное, Фрэнк всегда разговаривал о своей вере и поэтому спрашивал меня, есть ли у меня что-то похожее, – просто для того, чтобы Мэри знала, что она не тратит время впустую. И может, поэтому она говорила мне, что истории Налды были враньем, – только для того, чтобы разузнать как можно больше, заслужить мое особое доверие, пока она строит свои планы.

Возможно, она даже наслала на меня какое-то колдовство. Чтобы я испытывал к ней все эти чувства.

Иногда от мыслей о вчерашнем вечере я плачу, если думаю о том, как бы хотел, чтобы они не нашли во мне никакого камня и я оказался бы нормальным и смог бы навсегда остаться в саду и дружить с Элизабет, Фрэнком и Мэри. Но наверное, Налда была права насчет всех людей, что они готовы на все ради выгоды. Даже притвориться твоим другом.

Так что с этого момента я должен всегда прятаться лучше, чем раньше. Чтобы никто не мог заметить то, что меня выдает. И я просто найду сад, где не будет никого, кроме меня, и никто не ударит мне в спину.

До тех пор, пока не появится моя драгоценность и не освободит меня.