За следующие полчаса Аллал несколько раз подходил к нише и заглядывал в глубину, однако ни тело в бурнусе, ни голова в тюрбане так и не шелохнулись.

Сначала он вытащил одеяло и, связав три угла вместе, расстелил на полу четвертым углом к корзине. Затем поставил на одеяло миску с молоком и кифом. Когда Аллал ослабил шнурок на крышке корзины, старик кашлянул. Аллал замер, ожидая услышать надтреснутый голос. Поднялся легкий ветерок, пальмовые листья заскрежетали друг о друга, но из ниши не донеслось ни звука. Аллал переполз в дальний угол комнаты и присел у стены, не сводя глаз с корзинки.

Несколько раз ему казалось, будто крышка шевелится, но он решил, что ошибается. И вот он затаил дыхание. Тень у основания корзины двигалась. Одна из тварей выползла с дальнего края. Помедлила немного, прежде чем двинуться на свет, но когда все же двинулась, Аллал выдохнул молитву благодарности. Золотисто-красная.

Решившись наконец приблизиться к миске, змея сначала проползла вокруг, осматривая ее со всех сторон, и лишь потом опустила голову к молоку. Аллал наблюдал, опасаясь, что незнакомый вкус пасты из кифа ее отпугнет. Змея не шевелилась.

Он подождал еще полчаса или дольше. Змея не двигалась с места, голова — в миске. Время от времени Аллал поглядывал на корзинку, не выползла ли вторая. Ветерок не утихал, ветви пальм терлись друг о друга. Решив, что пора, Аллал медленно поднялся и, не сводя глаз с корзины, где, очевидно, по-прежнему спала вторая змея, протянул руку и собрал в кулак три связанных конца одеяла. Затем подобрал четвертый так, чтобы и змея, и миска соскользнули на дно мешка. Змея шевельнулась, но он решил, что она не сердится. Он точно знал, где ее спрячет: между камней в пересохшем речном русле.

Держа одеяло перед собой, он открыл дверь и вышел под звезды. Идти было недалеко — по дороге, к рощице высоких пальм, потом налево и вниз, в уэд.Между валунов было место, где узел никто не увидит. Аллал осторожно втолкнул его в щель и поспешил к дому. Старик спал.

Убедиться, что вторая змея по-прежнему в корзинке, было невозможно, поэтому Аллал забрал бурнус и вышел наружу. Он закрыл дверь и лег спать прямо на земле.

Солнце еще не взошло, а старик уже проснулся — лежал в нише и кашлял. Аллал вскочил на ноги, вошел в дом и начал разводить в миджме огонь. Через минуту он услышал вскрик: Они снова выползли! Из корзины! Стой, где стоишь, я их найду.

Совсем немного погодя старик удовлетворенно крякнул. Черную нашел! — воскликнул он. Аллал, сидя на корточках в углу, не поднял головы, и старик подошел к нему, размахивая коброй: Теперь нужно найти вторую.

Он убрал змею на место и стал искать дальше. Когда огонь разгорелся, Аллал повернулся и спросил: Хочешь, я помогу тебе ее искать?

Нет, нет! Сиди на месте.

Аллал вскипятил воду и сделал чай, а старик по-прежнему ползал на коленях по комнате, приподнимая ящики и отодвигая мешки. Тюрбан съехал у него с головы, а все лицо сочилось потом.

Иди выпей чаю, позвал Аллал.

Старик сначала его вроде бы не услышал. Затем поднялся, зашел в нишу, где заново перемотал тюрбан. Выйдя оттуда, сел рядом с Аллалом, и они позавтракали.

Змеи очень умные, сказал старик. Могут забираться в такие места, которые не существуют. Я в этом доме обыскал уже все.

Закончив есть, они вышли наружу и принялись искать змею меж тесно растущих пальм возле дома. Когда старик убедился, что змея пропала, он печально вернулся внутрь.

Это была хорошая змея, вымолвил он наконец. А теперь я пойду в Тарудан.

Они попрощались, старик подхватил мешок и корзину и зашагал по дороге к шоссе.

Весь день за работой Аллал думал о змее, но лишь на закате смог спуститься к валунам в уэди вытащить одеяло. Возбужденный, он принес его домой.

Прежде чем развязать одеяло, Аллал наполнил широкую тарелку молоком и пастой кифа и поставил ее на пол. Съел три ложки пасты сам и сел дожидаться, барабаня пальцами по низкому чайному столику. Все произошло так, как он и надеялся. Змея медленно выползла из одеяла, вскоре нашла тарелку и принялась пить молоко. Пока она пила, Аллал барабанил; закончив, она подняла голову и посмотрела на него; барабанить он перестал, и она вновь скрылась в одеяле.

Вечером он снова поставил ей молоко и опять забарабанил по столу. Через некоторое время показалась змеиная голова, потом тело, и все повторилось.

И в ту ночь, и каждую ночь после той ночи Аллал сидел со змеей, терпеливо пытаясь стать ей другом. Он ни разу не пробовал коснуться ее, но вскоре мог ее вызывать и удерживать перед собой столько, сколько хотел, — просто барабанил по столику, потом отпускал. Первую неделю он давал ей пасту из кифа; затем попробовал обходиться без нее. В конце результат был точно таким же. После этого он кормил ее лишь молоком и яйцами.

Как-то вечером, когда его друг, изящно свернувшись, лежал перед ним, он задумался о старике, и у него возникла мысль, вытеснившая из ума все остальное. Пасты в доме уже не было несколько недель, и он решил ее приготовить. На следующий день купил все необходимое и после работы сделал пасту. Когда она была готова, Аллал взял побольше, смешал с молоком в миске и поставил змее. Затем сам съел четыре ложки и запил чаем.

Он быстро разделся и, отодвинув столик так, чтобы до него можно было дотянуться, лег на циновку у двери. На этот раз он не перестал барабанить пальцами, даже когда змея напилась молока. Она лежала спокойно, наблюдая за ним, точно сомневалась, действительно ли знакомый стук исходит из смуглого тела перед ней.

Видя, что время идет, а змея не двигается и рассматривает его каменными желтыми глазами, Аллал начал повторять: Иди сюда, — снова и снова. Он знал, что голоса его она не слышит, но верил, что змея чувствует, как его разум подталкивает ее. Можно заставить их делать все, чего пожелаешь, не произнося ни слова, говорил ему старик.

Хотя змея не шелохнулась, он повторял команду, поскольку теперь знал — она придет. И после долгого ожидания змея вдруг опустила голову и двинулась к нему. Доползла до его бедра и скользнула вверх по ноге. Пробравшись по животу, полежала у него на груди. Тело ее было тяжелым и чуть теплым, чешуя — изумительно гладкой. Потом змея успокоилась, свернувшись в ямке его ключицы.

К этому времени паста из кифа совсем овладела разумом Аллала. Он лежал, восторженно ощущая змеиную голову рядом со своей, без единой мысли, если не считать той, что он и змея сейчас едины. Узоры, что вспыхивали и таяли перед его закрытыми глазами, казалось, были рисунком на змеиной спине. То и дело, всеохватным неистовым движением они скручивались в вихре и дробились на осколки, быстро превращаясь в один огромный желтый глаз, расколотый в середине узким вертикальным зрачком, который пульсировал биением Аллалова сердца. Затем глаз отступал в изменчивые тени, сменявшиеся солнечным светом, пока не оставались только узоры чешуи, и те роились с новым упорством, сливаясь и разлучаясь. В конце глаз возвращался, уже настолько громадный, что краев у него не было, а зрачок расширялся так, что в его отверстие, казалось, можно войти самому Аллалу. Всматриваясь во тьму внутри, он понимал, что его медленно туда затягивает. Он распрямил руки и коснулся гладкой поверхности глаза по обе стороны — и сразу ощутил рывок изнутри. Скользнул в щель, и его поглотила тьма.

Придя в себя, Аллал почувствовал, что вернулся издалека. Он открыл глаза и увидел очень близко что-то похожее на бок огромного зверя, покрытый грубой жесткой щетиной. Воздух гудел какой-то дрожью — как если бы раскаты дальнего грома закручивали края неба. Он вздохнул — или вообразил, что вздыхает, поскольку дыхание его стало бесшумным. Немного приподнял голову, чтобы разглядеть что-нибудь кроме волос перед собой. Потом заметил ухо и понял, что смотрит на собственную голову снаружи. Этого он не ожидал; он надеялся только, что друг войдет в него и поделится своим разумом. Но это вовсе не показалось ему странным; он просто сказал себе, что теперь видит глазами змеи, а не своими.