— Мне надо разделить вас на пары, — заявила я.

— Нет, мадам! — запротестовала Нехама. — Позволь нам самим разделиться на пары. Я обещаю тебе, мы не будем ссориться.

За несколько секунд Гитл присоединилась к Блими, Трейни подошла к Юдис, а Перл к Нехаме, Ити села рядом с Малкой, несколько учениц поспорили из-за Сури, выбрали Сару, другие пары формировались медленнее, как придется, все распределились или почти распределились, поскольку Либи и Хадасса крутились туда-сюда, как волчок во время Хануки. Короче говоря, и без моего вмешательства огненная копна волос и всклокоченная щетина соединились. Коза отпущения, сияя от счастья, быстро взяла свой текст, одной рукой схватила стул и устремилась вперед, к парте Дасси. Каждая пара переворачивала страницы, чтобы рассмотреть изображения еврейской, хотя и не совсем еврейской, женщины.

— Мадам? — позвала Юдис. — Она настоящая еврейка?

— Да, а что? — устало ответила я.

И больше никакого шума. Мой класс решил наконец читать, и девочкам понравилась история о глухонемой Хелен Келлер в изложении для детей. Гитл играла волосами Блими, не отрывая глаз от текста. Пальчики задерживались на картинках, скользили по строчкам с одной страницы на другую, изучая одежды персонажей, костюмы Хелен, но она без парика, нет, точно нет, потому что у нее шиньон. Я ходила туда-сюда у застекленной стены, ощущала усталость этого времени года. И противоречивые чувства, вызванные обстановкой в классе. Не следует вести их на прогулку, потому что без зимней одежды они замерзнут. Я разглядывала тихий двор и сад, по которому не ступали наши ноги. Две обнесенные оградой стены и кирпичный фасад с прилепившимися к нему комьями снега. И совсем рядом — железнодорожный путь. Беззвучный по понедельникам, опустевший. Чтение закончилось, некоторые ученицы дочитали отрывки, страницы, к которым приблизились накануне, другие пошли выбирать книгу в сейфе.

Какая-то птичка села на электропровод. Черный животик и красный клювик.

— Мадам, на что ты смотришь? — спросила милая Хадасса с левой стороны от меня.

— На птичку, вон там. Чудесная.

— Ты любишь птиц? — заинтересовавшись, спросила девочка.

— Да, я люблю их, но не знаю названий.

— Ты можешь называть их, как хочешь, потому что они не говорят и не поймут, что ты сказала.

В тот момент, когда прозвенел звонок, означающий окончание занятий после полудня, Красный клювик исчез, и я осталась одна с Дасси, которая в десятый раз с начала сентября занялась починкой цепочек на деревянной крышке своей парты. Дрожа всем телом, она от нетерпения дважды щелкнула каблуками по плиткам пола:

— Мадам! Моя парта всегда сломана!

— Ничего страшного, Хадасса. Дай я тебе помогу.

Девочка села, сложила руки на груди, стала наблюдать за мной. Я боялась, что она заплачет, попыталась что-то сделать, склонившись над ее партой, но тщетно. Отказавшись от дальнейших попыток, я пообещала ей оставить записку для сторожа.

— Знаешь что, мадам?

Малышка встала и перекинула свой ранец за спину.

— Моя мать говорит, что я очень переменчива…Как моя взрослая кузина. А ты тоже так думаешь?

— Дасси! — выкрикнула ее сестра, стоявшая у двери.

Хадасса вздрогнула, побежала, поцеловала мезузу и покинула помещение, согнувшись под тяжестью своего школьного ранца.

На улице Дюроше, притаившейся в чреве февраля, Давид был озабочен беспокойством жены, которая без конца ворочалась в супружеской постели. Его супруга, обычно привязанная к дому, с некоторых пор стала чаще выходить. Но она выглядела такой измученной, такой уязвимой, что он не мог избавиться от опасений за ее здоровье. «Надо снова посоветоваться с рабби Лернером», — пробормотал муж, спрятав голову под подушку. Молодая женщина с голым черепом вышла из спальни, спустилась по деревянной лестнице, согнувшись к перилам, поставила чайник на плиту, уткнулась носом в застекленную дверь, представила, как выйдет в сад, вытянется на снегу и почувствует холод, проникающий сквозь ее ночную сорочку. Съежившись на диване, она ждала, когда засвистит чайник. Затем встала, принесла чашку, погрела руки о фаянс, разглядывая камин. Ей не хотелось снова встречаться с раввином, который угадал, быть может, страх, безумие, желание, скрытое в ней. «Сначала женятся, а любят потом», — наверняка повторил бы он. А затем стал бы снова перечислять мицвот, обязанности молодой жены, — никогда не отказывать мужу после ритуального омовения, хранить чистоту семейных отношений, соблюдать шабат, молиться и ожидать первого ребенка, дарованного Богом.

Появился Давид с нахмуренным видом. Подошел к жене, встал рядом, погладил ее по голове. Приближался Праздник жребиев [8], возможно, из-за этого переживала супруга. Надо было предусмотреть столько блюд для гостей, подобрать подарки, приготовить подарочные корзины, сшить костюмы. Часто, когда предстояло религиозное торжество или семейная встреча, жена волновалась, и случалось даже так, что в последний момент не выходила к гостям, совсем обессиленная, иной раз даже с температурой. Проведя ладонью по ее лбу, Давид подумал, как очаровательна его супруга, но он никогда этого не говорил и желал ее, также никогда не говоря об этом. Затем он поднялся в спальню.

Гостиную окутала ночь. Если ей удастся ухватить подушечку пальцами ног и пододвинуть ее к себе, она пойдет. Пойдет посмотреть, вернулся ли так долго отсутствовавший бакалейщик. Завтра. Прежде чем отправиться к брату Моше, чтобы помочь невестке сшить костюмы для детей. Она поставила чашку на низкий овальный столик, легла на правый бок, вытянула правую ногу, напрягла лодыжку, пошевелила пальцами ног, распрямила колено, щиколотку, кончик стопы, бедро еще немного вытянулось, удлинилось на несколько миллиметров, да, получилось, круглую подушечку удалось подцепить, затолкнуть под ягодицы, женщина ухватила ее рукой и прижала к груди. Уткнулась носом в ее мягкость. Улыбнулась. По зову мужа поднялась по ступенькам, останавливаясь на каждой, проскользнула под простыни и замерла: «Боже мой и Господь предков моих, даруй мне покой при отходе ко сну и покой при пробуждении, не допусти, чтобы меня тревожили мои думы, плохие сны или дурные мысли; пусть мой сон будет объят чистотой…»После этого, повернувшись спиной к мужу, она считала и пересчитывала, сколько раз ходила в Лавку, а мужчины там не было. Ей хотелось увидеть его снова хотя бы раз, последний раз, побыть совсем одной рядом с ним в этом магазине, услышать его голос, хотелось, чтобы он поговорил с ней, сказал ей какие-то незначащие вещи, хотелось еще раз услышать его имя и как он произносит его, стоя рядом с нею. Женщина уткнулась лицом в подушечку, принесенную с первого этажа. Она сжала зубы и чуть не заплакала навзрыд, ощущая свою вину в том, что множит грехи, которые могут отсрочить явление Мессии. И действительно, верующие напрасно молятся, надеясь оправдать смертных, Спаситель вернется лишь тогда, когда появится поколение либо абсолютно невинное, либо абсолютно виновное.

Проходя по улице Бернар, Ян заглянул в кошерную булочную под названием «Хески». У прилавка две клиентки выбирали сладости, а рядом в большой коляске тройня малышей пыталась ухватиться за свои ярко-красные ботиночки. Кассирша в белых перчатках взвесила масляные бисквиты, посыпанные сахаром, и отсчитала двенадцать медовых рогаликов. В пятницу, накануне шабата, всегда было много покупателей, и надо было приходить рано, чтобы корзины не оказались опустошенными. Ян приходил сюда каждую неделю. Ради нежных и вкусных шоколадных конфет, а также в надежде, что случай поможет ему однажды встретить ее.

Когда молодая мамаша оплатила покупки, выложив монеты на прилавок, Ян поспешил к выходу, открыл дверь для дам и коляски. Привыкшие управляться с такой тяжелой коляской, они без видимого усилия вышли на заснеженный тротуар, и та, что помоложе, опустив глаза, произнесла thank you [9]. Булочник с накрученными вокруг ушей папильотками вышел из служебного помещения, и Ян сделал заказ ему.