Когда рабочий день закончился и Лавка была закрыта, Ян и Шарль, укутавшись потеплее, направились к Плато-Мон-Руаяль. Скользя в январской темноте под обледеневшими проводами по узким тротуарам, Шарль рассказывал о рождественских праздниках и своих прогулках с Рафаэллой, а Ян о недавней поездке в Краков. Он был счастлив, что вернулся: соскучился. По Шарлю, по спорам в Лавке, по Майл-Энду, Утремону, зиме, своей квартире и здешней жизни.

— Ну вот, наконец-то пришли, — вздохнул Шарль, у которого ноги окоченели от холода.

Стоя на половичке, Шарль оторвал огромную сосульку, свисавшую с почтового ящика, и, позвонив на седьмой этаж, стал обсасывать ее. Открыв им, Рафаэлла прыснула со смеху, вырвала у Шарля ледышку, поцеловала его и предложила войти. Алиса, вышедшая из кухни в красном платье и розовом фартуке, подошла и подставила щечки. Положив пальто пришедших на свою кровать за неимением шкафа, она показала им каждую комнату, смеясь над собственным беспорядком, что выглядело странно. На кухне Алиса долго расхваливала балкон, хотя и узкий, но такой длинный, с видом на жестяной навес. Объяснила, что летом здесь получалась дополнительная комната, где умещались гамак, стол, все ее растения, проигрыватель, циновка.

— Это удобно, — весело сообщила им она, — я нахожусь на солнце до восьми часов, а смотреть, что делается на этих улочках, значительно интереснее телевизора!

В гостиной Шарль прижался к Рафаэлле, чтобы шепнуть ей в ушко несколько слов. Ян с интересом разглядывал хаос при свете свечей, искал ладан и обнаружил, что он горит в терракотовой ладанке. Гости, которым предложили сесть на подушечки, рассматривали комнату, углубившись в изучение двух книжных шкафов, набитых романами, журналами, школьными учебниками, разнообразными статуэтками.

— Настоящая коллекционерша, да? — отчеканила Рафаэлла. — Когда была маленькой, она собирала и сортировала по разновидностям пчел. Сегодня у Алисы есть коллекции старинной верхней одежды, летних платьев, декоративных лошадок, книг и растений. Вам известно, что она не пропускает ни одной городской распродажи? — усмехнулась она, подмигнув своей бывшей соседке по квартире.

Алиса, а следом за ней и Рафаэлла направились в кухню, чтобы попробовать соус, а скорее, чтобы поворковать. Девушки вернулись с двумя бутылками алжирского вина, цыпленком под арахисовым соусом и зеленью. Они сели рядышком, поджав ноги, одна сняла свои туфли на каблуках, другая прикрыла колени длинным платьем из красного трикотажа.

— Ян Сульский? Верно? — спросила Алиса. — А ты откуда?

Он ответил, протянув свой бокал Шарлю:

— Моя мать француженка, а отец поляк. Моя крестная жила в Па-де-Кале, и я проводил там каждое лето. Но я из Кракова.

Рафаэлла опрокинула свой бокал на скатерть, побежала в кухню, вернулась с солью, сто раз попросила прощения у Алисы, которая не придала случившемуся никакого значения.

— Ты приехал нынешним летом, так ведь? — продолжила хозяйка, протягивая сервировочную ложку Шарлю.

Поговорили о музыке, о кино, винах, увлечениях, новогодних праздниках, зимней рыбалке, ракетках, референдуме, столице, иммиграции и о коте Шарля, у которого недавно обнаружили СПИД. Вот почему у него лезет шерсть. И круглые кожные вздутия на шее. Поэтому его и рвет. Ничего не поделаешь. Мужчины спокойно доели приготовленные блюда, а женщины раскупорили вторую бутылку вина. В слабо освещенной сдвоенной гостиной Шарль и Рафаэлла придвинулись друг к другу и долго целовались. Ян поинтересовался детством Алисы, годами ее жизни в Африке, поездками в Испанию, Бразилию, изучением литературы. Он также доверился ей, рассказав о своей недолгой карьере пианиста, об увлечении Шопеном и своем отъезде.

— …После их развода моя мать уехала к своим сестрам во Францию, отец снова женился, а я продолжил занятия в академии, оставшись у папы. После того как начались мои сольные концерты, а два года учебы были уже позади, я решил бросить все. Безрассудство… а Монреаль — это хорошо звучит, не так ли? (Он засмеялся.) Мне было страшно, но хотелось перемен, и я купил билет в один конец. Лавка меня пока вполне устраивает.

Рафаэлла и Шарль прервали дискуссию, объявив, что идут купить еще вина.

— Вы оставите нам лимонного пирога? — уточнила Рафаэлла, запихивая свои рыжие кудри под капюшон.

Ян прошел в кухню вслед за Алисой. Сначала он смотрел, как она вынимает из формы пирог, украшает его английским кремом, затем наливает кипящую воду в чайник. Направившись к двери, он заинтересовался фотографиями, приклеенными как попало к холодильнику.

— Хочешь чаю? — предложила ему Алиса, протянув японскую чашку. И подошла ближе, улыбнулась, объяснила: — Это мои ученицы.

— Ты преподаешь? А я думал, еще учишься.

— Нет, я закончила курс в прошлом году. В августе того же года читала как-то газету и увидела объявление о вакансии преподавателя французского в частной школе. Конечно, у меня не было педагогического диплома, но я рискнула. Хотя и понятия не имела, что речь идет о еврейской школе для девочек. Это была случайность, у меня такое ощущение, что я каждый день работаю на другой планете.

— В Утремоне? — Ян был ошеломлен.

— Рафаэлла не говорила тебе об этом?

Алиса погладила золотой кулон на шее. Ян выпил глоток вина, поставил бокал.

— Ты работаешь у евреев? Но ты же не еврейка…

— Нет, конечно, нет. Из-за этого моя задача особенно трудна, можешь быть уверен!

Она подошла к фотографиям, указала на несколько учениц, назвала их, с удовольствием воспроизводя произношение на идише.

— Работаешь с евреями из квартала? Неужели? — настаивал он.

— Да, с евреями-хасидами. У меня шестой класс. Вот видишь, это Хадасса. Девочки зовут ее Дасси. А я не имею права так ее называть, потому что я гойка… а гои должны соблюдать кучу правил.

Алиса закончила заплетать волосы, обернулась, засуетилась. Собрала тарелки, бокалы, залила мыльной водой котелки, налила себе чаю. Она готова была говорить часами. Об этой непохожей на остальных девочке. Алиса часто вела такие разговоры и с Рафаэллой, приглашала ее на вечер, чтобы поделиться с ней. Никто другой не понимал того напряжения, которое она испытывала на неделе, рассказов о неприятии со стороны бат мицва, секретах одиннадцатилетних девочек, о высказываниях Хадассы, звездочке у нее на лбу, маленьких ручках, спрятанных под голубое пальто, ее лице, умещающемся в ладони. Рафаэлла и Шарль не торопились назад, видно, целовались на снежных горках. Удрученный рассказами о детях, Ян вспомнил о женщине, которая думала о нем на улице Дюроше.

Наконец январские голубки вернулись, отведали пирога, запив его портвейном, разместились на подушечках. И хотя круги под глазами Алисы и молчание Яна вроде бы указывали на усталость, вечеринка, несмотря ни на что, продолжалась. Потому что Рафаэлла Дюмен, как подлинная актриса, зачитывала рекламные объявления, изображала клиентов Лавки, с салфеткой на голове устроила демонстрацию африканского танца, попыталась сделать антраша… За полночь Алиса убрала со стола, ее подруга помогла ей, обняла, — спасибо за все, что ты делаешь в субботу? В гостиной Ян и Шарль оделись, и троица вышла в холодную ночь под круглой, как пляжный мячик, луной.

Через узкое окно, выходящее на кирпичную стену, мы не видели ни снега, два дня валившего на остров, ни неба, переходящего от серого к розовому. Комната была непритязательной, всю ее обстановку составляли два прямоугольных стола, скромный радиоприемник, стоящий на холодильнике, и этажерки, заставленные потрепанными учебниками. Учителя идиша и французского преподавали одним и тем же ученицам, делили между собой классы, письменные столы, а также места отдыха. Однако с одиннадцати сорока пяти до двенадцати пятнадцати вместо того, чтобы объединиться, поговорить о некоторых ученицах и педагогических подходах, два клана избегали друг друга. Преподавательницы идиша с детства привыкли избегать гоев, чтобы те не научили их всем этим мерзостям, которые они совершали в честь своих богов, и тем самым не вынудили провиниться перед Всевышним. Другие же учительницы не понимали их холодного отчуждения и считали себя жертвами расизма. Таким образом, даже после зимних каникул, Хануки и Рождества условные «Привет, как дела?» не являлись поводом для ответа.