В двух метрах от прилавка, слегка наклонив голову, женщина отряхивала снег с плечиков, потом сняла пальто и сложила вместе свои черно-серые перчатки с синей прошвой, зажав их в одной руке. Обернувшись к первому проходу, направилась туда. И далее все закружилось. Она делала какие-то резкие неожиданные движения, трогала разные продукты, переходя от одной витрины к другой. В какой-то момент уронила сливу, не заметив этого, наклонилась к прилавку с консервами, проглядела сорта масла, разогнулась, перешла во второй проход, подняв плечи. Голубые глаза с зелеными прожилками украдкой поглядывали вправо, влево, отыскивая клиентов, толпу, чтобы спрятаться. Она не знала, который час, время, проведенное в кровати, все перемешало. Затем женщина сделала несколько шагов в сторону Яна, который стоял, застыв, у кассы, схватила корзину, шагнула еще несколько раз, повернувшись спиной к бакалейщику, остановилась около мандаринов, искоса поглядывая, набрала их. Выбрать что-то другое. Оттянуть момент, когда придется подойти к кассе. Она знала, что он смотрит на нее, пришла сюда для этого, даже украсила свой бархатный костюм серебряной брошью. Она вошла в магазин ради его взгляда, обращенного на нее, ради того добра и зла, что это ей причиняло. А он любовался ее неуловимым изяществом, его будоражила тайна застегнутого ворота, искрящихся драгоценностей и волос, доставленных из Индии. Парик, сказал ему Шарль, возможно, но это не имеет значения, молодая женщина, стоящая перед ним, была лучезарной, лучезарной и волнующей. А вот капуста. Красная капуста. Шарль наблюдал за этой сценой с обостренным вниманием. Родившись в двух шагах от одной из самых бойких торговых улиц города, он всю свою юность проработал в лавке отца. Женщины западного квартала, неизменно с детьми или подругами, приходили сюда иногда покупать фрукты или овощи, которые не обязательно должны быть кошерными. Общение с ними было минимальным, порой неприятным, без любезностей. Я покупаю, я не смотрю на тебя, вот деньги. Он был в этом уверен, сближение, в какой бы то ни было форме, недопустимо. И тем не менее… размышлял он, зачарованный происходящим.

Зажав в руке капусту, женщина слышала, как он подходит. Она застыла, как до смерти напуганное животное. Ян встал рядом, почти коснулся ее.

— Меня зовут Ян Сульский.

Неожиданные слова, без обиняков. Она вздрагивает, издает тихий стон, не успев его подавить, бросает взгляд налево, назад, старается не смотреть вправо, откуда прозвучал голос, она ощущает близость мужчины правой стороной всего своего взволнованного тела. Роняет красную капусту. Ей хочется плакать. Ресницы сдерживают рыдание над мандаринами. Она слышала, голос плывет у нее внутри, отзывается. Он назвал ей свое имя, имя, рожденное далеко, как и ее собственное. Но почему она все еще стоит здесь? Что делать, ей не следовало входить, она прикусывает нижнюю губу. Высокое тело рядом с ней лишает ее точки опоры, завораживает. Почти каждый день она борется с собой, чтобы не вернуться сюда, но чем больше времени проходит, тем невозможнее, невыносимее становится не пройти мимо Лавки, не бросить взгляд внутрь, проверяя, там ли он, во вторник — да, в среду — да, все дни, кроме субботы и понедельника, мужчина трудится, иногда она видит, как он улыбается, как сидит на табурете, как беседует с женщинами, а иногда она не находит его. Сегодня он стоит слишком уж близко к ней, она не знает, как избежать этого мгновения, под ее ногами пол, твердый, как цемент, конечно, она хотела увидеть его снова и чтобы он увидел ее, хотела вспыхнуть и погибнуть по воле этого мужчины, который осмелился приблизиться, но она вовсе не предполагала, что окажется так близко и услышит его голос, обращенный к ней. Ян старается произнести что-то другое, он уже ничего не понимает, не знает ни французского, ни польского, ни английского, ни идиша, никакого языка, понятного ей. Ему не известно, как обращаться к женщине из западного квартала.

Повязка со скромным рисунком скрывается на глазах у Яна, плечико темно-синего костюма задевает его белый фартук, ботиночки стучат по деревянному настилу и ковровому покрытию, и женщина выходит, не обернувшись.

Когда время, предназначенное для свободного чтения, закончилось, одна из двенадцатилетних девочек собрала книги и самодельные закладки, чтобы сложить их в наш сейф. После этого мы с Нехамой развернули новую карту мира с клеенчатым покрытием, как я заказывала, и прикрепили ее к доске.

— Это новая карта, мадам? — спросила Гитл, всегда радовавшаяся покупке новых школьных принадлежностей.

— О-о… как много воды! — воскликнула Ити, изогнув брови.

Я рассказала о реке Святого Лаврентия, Атлантическом, Тихом, Индийском океанах, о континентах и их дрейфе, показала Монреаль, провинции, страну, Берингов пролив, пути переселения азиатских народов, ставших американскими индейцами, Соединенные Штаты, особо отметила несколько хорошо известных стран и столиц, обратила внимание на экватор и объяснила, что такое земная ось, нарисовав схему на доске. Однако пришлось прерваться, так как меня отвлекли десять учениц, сидевших, выпятив грудь, с поднятыми руками: «А где Израиль, мадам?» Я предложила им подойти, что они и сделали, толкаясь и ругаясь между собой. Когда споры утихли, мы встали полукругом у карты. В тишине я медленно протянула палец, заслонивший государство ярко-желтого цвета между Красным и Средиземным морями. Двенадцатилетние установили затем порядок, позволявший каждой ученице подойти и притронуться к Земле обетованной, где есть пустыня, огромные зоопарки, мадам, и иерусалимская Стена, которая никогда не сгорает, даже в огне.

— Израиль — родина всех евреев, даже тех, кто живет здесь, — начала Ити. — Знаешь, если кто-то делает такое, чего нельзя делать, то, будучи евреем, он всегда может уехать в Израиль. Даже тот, кто не ест кошерную пищу, остается евреем внутри.

— Когда придет Мессия, — продолжила Нехама, — все евреи переселятся в Израиль, и храм будет восстановлен в одну минуту. Спасутся только евреи. Другие — нет. Тебе это известно?

Как обычно, я смолчала. И внимательно смотрела, с каким воодушевлением они пальчиками оставляли пятнышки на государстве, сопровождая свои движения пением, отражающим принадлежность к великому сообществу — клаль Исроэль,народу Израиля. Затем, пока одни с интересом изучали карту, другие вернулись на свои места, чтобы взять маленькие сине-белые флажки, снова подошли ко мне и стали размахивать ими у самого моего лица. Обнаружив, что существует страна Ливия, Ити воскликнула: «Либи, есть страна, носящая твое имя! Африканская страна!!» Огненно-рыжая копна волос упала на глаза и через секунду, казалось, вздыбилась от страха. Около шкафа маленькие знаменосицы, ассоциирующие африканцев с рабами, хихикали вполголоса.

— А здесь — Америка, — продолжила я. — Северная, Южная, а между ними вы видите Мексику…

— Мехико? — выкрикнула удивленная Перл. — Это же родина нашей уборщицы!

Я свернула теоретическую часть. Либи раздала карты мира, которые надо было раскрасить, разметить, наклеить на картон и вырезать, чтобы использовать для головоломок. За исключением Хадассы и Ити, которые не шелохнулись, все девочки бросились к картам, чтобы отыскать страны, где жили предки евреев, а затем — страну Арабов.Я направилась к своему столу, собираясь присесть, и увидела, что Хадасса своим маркером отмечает все океаны голубыми полосками.

— Знаешь что, мадам? — произнесла она, прекратив раскрашивать.

Я подошла к ней, предчувствуя «секрет евреев».

— Помнишь мое голубое пальто, которое я всегда ношу? Оно куплено в Европе. Моя тетя купила его мне на день рождения. И очень много заплатила за почтовую пересылку. Это очень, очень штатци.Там есть очень большие магазины, и одежда намного красивее здешней.

Хрупкое дитя, девочка-принцесса с копной всклокоченных волос притворилась, будто дрожит от холода, как знаменитая дива, сняла свое пальтишко со спинки стула и набросила его на плечи, не отрывая взгляда от меня. Голубизна воротничка напомнила оттенок звездочки у нее на лбу.