– У Осано не хватало в Париже рабочих рук. Я помогал ему как костюмер, вот и все.
– Ты знаешь, почему у нас не хватает рабочих рук? Осано умудрился выставить Джину. А только она и была способна организовать здесь хоть что-то. Опыт у тебя какой-нибудь есть?
Я пожимаю плечами.
Кэти не единственный в студии Осано человек из Англии. Одна из закройщиц родилась в Кардиффе. Обе они учились в хороших колледжах, Кэти в Сент-Мартине, Ронда в Ноттингеме. Две портнихи – француженки, а остальные все – итальянки. Кэти говорит, что работает у Осано год, впрочем, наняла ее теперь уже исчезнувшая Джина. В последние два месяца Кэти каждый божий день тратит по нескольку часов, отвечая на звонки из модных изданий и отрицая, что марка Осано вот-вот прекратит свое существование. Причина, по которой в Париж отправились столь немногие, в том, что они сильно отстали от графика Недель моды, вот и пришлось почти всем остаться в Италии.
С Джиной Осано рассорился в Нью-Йорке. Кэти там тоже была. Она говорит, что Осано пытался собрать деньги, используя в качестве дополнительного обеспечения магазин, арендуемый им в Нью-Йорке. Видимо, срок аренды был настолько краток, что собрал Осано всего ничего, а если он не вернет долги, это поставит под удар его розничные продажи – единственный источник наличных, какой у него имеется.
– Осано сидел по уши в переговорах, и Джине приходилось управлять нью-йоркским магазином и руководить работой в Милане. И как только Осано находил людей, готовых его финансировать, он закатывал для них прием и так напивался, что они отваливали. А потом Луиза, мать ее за ноги, Гринхол переширялась, и больше мы о них вообще не слышали.
Ну что тут скажешь? Я молчу, Кэти и Ронда тоже. Теперь обе уставились на меня.
– Знаешь… а ты очень похож на Луизу.
Я киваю.
– Да? – Придется сдаваться. – Ну я, вроде как, ее брат. Сами понимаете.
– А, черт! И что ты теперь собираешься сделать? Налить кислоты в наш бачок с питьевой водой?
Не отвечая, я опускаю взгляд на стол. Резиновую столешницу покрывают бумажные выкройки, приколотые к куску золотистой ткани. Целый рулон ее лежит на дальнем конце стола рядом с еще одним, тоже золотистым, но искрящимся ярче, и третьим – темно-красным, такую ткань использовал в восьмидесятых Терри Мюглер. Выкройки схожи с парижской коллекцией Осано, хотя материал другой.
– Очередные тоги?
Кэти смотрит на стол. Похоже, на миг ее охватывает удивление, но тут она вспоминает, что я был на парижском показе.
– Такова в этом году его манера.
– Если честно, – говорит Ронда, – это идея Джины. Но, делая по четыре коллекции за сезон, много ли нового выдумаешь?
Я снова оглядываю стол. Выкройки не совсем такие, как у моделей, которые я видел в Париже. Если оставить в стороне брючные пары, основных стилей здесь два: асимметричная, спадающая с плеч композиция и другая, со сложными, стянутыми тесьмой воротниками хомутиком. Оба работают, только если туго шнуровать манекенщиц.
– Нет, эти получше, – говорю я. – В них больше от стиля «ампир».
На парижском шоу была похожая модель. Помню, как изменилось настроение публики, когда ее показали. Аплодисменты стали погромче, и камеры вспыхивали чаще. Возможно, аплодисменты предназначались Аманде, все-таки звезда, – возвращаясь с подиума, она, казалось, плыла над полом. Я говорю Кэти:
– Платье в этом роде очень хорошо приняли в Париже.
– Это я уже поняла. Осано пересматривает коллекцию, хочет, чтобы подобных моделей было больше. Наверное, на Джину в последнюю минуту накатило вдохновение.
– А ткань кто выбирал?
– О, ну как же! Тут уж сработала безошибочная рука Осано.
Ронда чувствует себя неловко. Касается плеча Кэти, пытаясь удержать ее от неприкрытой критики Осано.
– Может, и имеет смысл делать много коллекций, это позволяет прилаживаться к разным рынкам.
– Угу. Если ты Армани, то можешь мыслить глобально. Да только у нас и на один показ людей не хватает.
– Так, может, и хорошо, что Фрэд не сумел набрать достаточно денег для нью-йоркского показа?
Как только я произношу это, Кэти и Ронда начинают смотреть на меня так, будто я обладаю неведомыми им сведениями. Они все еще относятся ко мне с подозрением, однако тут есть что-то еще, мне непонятное. Даже я это улавливаю.
– Кто он такой, этот Фрэд?
– Вы что же, с ним не знакомы? – Я перевожу взгляд с Кэти на Ронду. Обе отрицательно качают головами.
– Он начал работать на Осано только после ухода Джины, а здесь ни разу не появлялся.
Я рассказываю им о Фрэде, что знаю. Я, может, и разливался бы соловьем, да только для связного рассказа мне слишком мало известно. То, что Фрэд с Осано знакомы всего лишь месяц, меня поразило, но я стараюсь этого не показать. После окончания разговора с Кэти и Рондой мне остается только одно – слоняться по студии. Больше всего меня интересуют француженки-белошвейки, но они заняты аппликациями, и наблюдать за ними – примерно то же, что наблюдать за работой мультипликаторов с пластилином: процесс до того тягомотный, что сил нет смотреть. Чего бы мне действительно хотелось, так это взять какое-нибудь платье, распороть его и выяснить, из каких частей оно состоит: я делал это с костюмами, которые покупал на дешевых распродажах и в благотворительных магазинчиках. Но я понимаю, это не та помощь, какая от меня требуется: до показа в Милане осталось всего двадцать дней.
Осано отсутствует уже почти час, когда я решаю заглянуть на склад, расположенный на первом этаже. Это кладбище погибших нарядов, образцов из прошлых коллекций, отправленных на вешалку и забытых. Я провожу ладонью по ткани, воображая себя первым, кто потревожил их с той поры, как они сюда попали. Пытаюсь сыграть в игру «Угадай год, назови дизайнера». Одежда снабжена бумажными бирками, но на них значатся не даты, а коды, так что определить, прав я или нет, невозможно. Многие дизайнеры образцы распродают. Осано же либо предпочитает не делать свои эксперименты всеобщим достоянием, либо не нашел магазинов, через которые он мог бы прибыльно их продать. Чем больше я узнаю об организации Осано, тем ясней понимаю, что проблемы у него возникли уже давным-давно. Возможно, Фрэд – выбор не из лучших, однако деятельный человек Осано необходим.
На первых одежных стойках, которые мне подворачиваются, висят модели Джины, тут я не сомневаюсь. Им, вероятно, года два-три, то есть от четырех до шести сезонов. Вытягиваю шоколадно-коричневое платье из джерси с низким поясом и обвислым, преувеличенного размера воротом «поло». Затем, через несколько стоек, костюм из двух предметов, иронически старообразный, примерно такой, в каком можно представить себе Нэнси Рейган. В моделях этих чувствуются идеи и стили, считавшиеся передовыми несколько лет назад. Я приписываю их Джине, потому что и вообразить не могу Осано обращающим внимание на новейшие веяния либо старающимся угнаться за ними. Я другое дело. Я читаю журналы мод с таким же энтузиазмом, с каким иные листают музыкальные издания. Но, глядя на эти модели, я понимаю, что у многознания есть и оборотная сторона. Они так несхожи, лишены единой направляющей идеи, драматической индивидуальности, необходимой в каждой коллекции. Опять-таки тут есть нечто общее с музыкой. Если я слышу не похожий ни на один знакомый мне голос – голос, в котором звучит неподдельное чувство, я понимаю – этого певца ждет великое будущее, пусть даже то, что он поет, не очень мне нравится. То же и с великими дизайнерами – у каждого неизменно имеется идея столь яркая, что ее уже нипочем не забудешь. В работах Дольче и Габбана присутствует доведенное до последней грани гомосексуальное чувство. Хельмут Ланг, может, и австриец, но мундиры он создает совершенно прусские, доходя до таких элементов экипировки, как наколенники или ремни, которые не позволяют фалдам хлопать даже на ураганном ветру. Готье любит английскую готику, и хоть в последнее время его модели сдвинулись по шкале времени вверх, именно этот образ запал мне в душу. Армани делал костюмы для «Американского жиголо» и «Неприкасаемых», на нем лежит отпечаток высокого Голливуда. Как и на Прада, но это уже версия 2.0 – новый, цифровой Голливуд. Версаче уверял, что сама идея «знаменитости» целиком придумана им, и ему хватало дерзости держаться за нее. Дрис ван Нотен бельгиец, но ухитряется быть одновременно и мягким, и суровым.
