Однако для слез у меня было немного времени. Вскоре я услыхала, как папа поднимается по лестнице, по-видимому, в туалет. Он постоял у моей двери, и я затаила дыхание. Слишком быстро — я еще не была готова! Он вздохнул и пошел дальше. Однако рано или поздно кто-нибудь обнаружит, что дверь заперта — и заперта изнутри. Если бы они только знали, как сильно их пропавшая дочь хочет с ними встретиться, но, конечно же, пока я не могла позволить им войти — пока еще нет.

Чуть погодя открылась входная дверь, это пришел Адам. Он поздоровался с мамой и с папой и сразу же спросил, нет ли каких новостей.

— Нет, — ответила мама бесцветным скучным голосом.

Интересно, обнял ли папа ее, как делал это прежде? И вновь вернулись обиды, словно прилетела стая птиц. Может быть, теперь, когда меня нет, они опять будут вместе? Может быть, они разошлись из-за меня? Может быть, Адам спросил обо мне в надежде, что нашли мертвое тело…

— Перестань изводиться, — рыкнула я на себя.

И без того все было плохо, зачем же делать еще хуже? Как будто у всех сразу все уладилось, как только меня не стало! Как будто исключительно от меня это зависело! И я решила, хотя была всего-навсего собакой, с той минуты вести себя по-взрослому и делать все так, чтобы потом ни о чем не жалеть. Что толку жалеть себя? Надо научиться подчинять себе обстоятельства.

Что сделать такого, чтобы они узнали меня? Голос они, естественно, не узнают, но, может быть, узнают мой почерк? Почему бы и нет? Я вскочила, чтобы тотчас исполнить задуманное, но не тут-то было. Я даже ящик не смогла открыть, где лежали ручки и бумага. Но на столе валялся тюбик губной помады, и я стала писать им, зажав его между пальцами, но из этого ничего не вышло. Тогда я взяла его в рот — так было лучше, но все равно результат никуда не годился. Это был не почерк, а черт-те что.

Я осознавала, что никогда не смогу сказать, кто я, значит, надо показать. Главное, сказала я себе, вести себя не как собака. Если я хочу быть человеком, то и вести себя надо, как человек. Надо вновь стать Сандрой Фрэнси.

До тех пор я попросту плыла по воле волн. Я вела себя, как собака, — и было глупо ждать перемен. И я поклялась не делать ничего из того, что обычно делают собаки. Больше никаких кошек, никакой еды с земли, никакой охоты. Больше не писать у всех на глазах, надо пользоваться туалетом. Не ходить голой, надо что-нибудь подобрать себе из одежды. Не лаять и не рычать — надо пользоваться человеческой речью, даже если это будет выглядеть совсем по-идиотски. Надо чистить зубы, мыть голову и стричь ногти. Я буду смотреть телевизор и читать книжки. И нечего медлить — все учебники в моей комнате. Пусть я стала собакой, но учиться-то я смогу. Буду делать все, что обычно делают люди. Терри не смог вернуть мне мой облик, родители тоже не смогут. Придется думать об этом самой.

Оглядываясь назад, я не могу не дивиться, насколько была наивной, полагая, что человек — это умение обедать за столом, умение чистить зубы, носить одежду и пользоваться косметикой. Человек — это намного больше. Это ответственность, забота о близких, умение выделять главное, умение уважать себя. Вот так. Но надо с чего-то начинать. Может быть, как ни трудно, все же постараться и убедить родных, что в шкуре собаки живет их Сандра.

Я соскочила со стола и бросилась к комоду. Слава богу, он был совсем новый, с ящиками на колесиках, и они легко выдвигались. В них были мои платья, правда, я понятия не имела, как надену их. Порывшись в ящиках, я вытащила кое-что зубами и бросила на ковер — футболки, трусики, колготки, джинсы, юбки, кофточки. Наконец-то, в первый раз за несколько недель, я не была голой.

Сначала я надела футболку, держа ее лапами и просунув в дырку голову. Это было трудно, но справиться с трусиками оказалось еще труднее. Пришлось разложить их на полу, поставить лапы в дырки, а потом зубами тянуть трусики вверх. Мне вспомнился жуткий тип из школы, который постоянно говорил мне, будто я так долго хожу без трусиков, что, верно, уже забыла, как их надевать. Ему и в голову не приходило, до чего он может быть прав. На трусики у меня ушло много времени, но все же я с ними справилась. Потом я попыталась проделать то же самое с колготками, и это было еще труднее. Приходилось одновременно подпрыгивать, чтобы не стоять на них, и зубами тянуть их вверх. Кажется, это было невозможно, но я не позволяла себе сдаться. Я думала, потихоньку, полегоньку — и все получится. Сегодня трусики, завтра колготки. Отыскалась моя полосатая сине-желтая маечка. Прежде она обтягивала меня, как кожа, а теперь висела, и я подумала, вот, хотя бы похудела! И тут я засмеялась: гав, гав, гав. Мне стало легче. Оказывается, чувство юмора я не потеряла. Я почувствовала себя почти счастливой.

Потом я стала думать, надеть мне брюки или джинсы, но они стали мне велики, поэтому я остановилась на короткой черной юбочке, которую всегда носила с сине-желтой маечкой. Вскарабкавшись на стол, что было нелегко в одежде, я оглядела себя и чуть не заплакала. В этой юбочке и маечке я всегда казалась себе очень привлекательной и сексуальной. А теперь у меня был нелепый вид.

Я взялась за косметику. Держа обеими лапами губную помаду, я кое-как обвела ею черные собачьи губы, но пришла в ужас от того, что получилось, и стерла помаду. Потом предприняла вторую попытку. Получилось лучше, но намазавшись несколько раз, я пришла к выводу, что с косматой мордой, не имея пальцев, лучше не трогать косметику — тем не менее мне показалось, что лапы у меня стали ловчее. Зажав помаду между пальцами и стараясь удержаться в вертикальном положении, я сделала еще одну попытку написать на зеркале хотя бы самое главное. Потом я прыгнула на кровать, чтобы оценить результат.

«Я дома», — сообщала надпись, сделанная большими уродливыми буквами. Но ее можно было прочитать. И я ощутила такую гордость, как будто сотворила нечто художественно ценное.

Итак — теперь или никогда. Пора представиться родным.

Зубами я отперла дверь, потом мне потребовалось несколько минут, чтобы открыть ее, потянув на себя. Наконец, вновь содрав кожу в пасти, я вышла в коридор. Снизу, из гостиной, до меня доносился невнятный говор. Все смотрели телевизор — все вместе, но без меня. У меня опять мелькнула мысль, как они могут? Но потом я вспомнила, что решила стать взрослой. А чего я ждала? Чтобы они все дни напролет рыдали? Забыли обо всем на свете, потому что меня нет с ними? Жизнь продолжается, Сандра, — сказала я себе, — с тобой или без тебя. А теперь ты должна показать им, что ты — это ты.

Я решила спуститься по лестнице на задних лапах. Слегка балансируя, я попыталась поставить лапу на нижнюю ступеньку, но расстояние между ступеньками оказалось слишком большим для меня. Тогда я попыталась спрыгнуть — о ужас! — я упала. Я попыталась вытянуть вперед передние лапы, но они были стянуты маечкой, так что я попросту, больно ударяясь о выступы, скатилась вниз. Ух! Ничего себе возвращение к прежней Сандре! Я услышала, как мама спросила:

— Что у вас там?

Быстро вскочив, я направилась в гостиную, потому что хотела войти в нее, прежде чем они отправятся выяснять причину шума. К счастью, дверь в гостиной у нас никогда не закрывалась плотно, поэтому я толкнула ее носом, и она распахнулась. А я на задних лапах вошла в комнату, чтобы поздороваться с членами моей семьи.

Первой закричала мама, потом Адам и папа, которые ревели, как гориллы. Все они вскочили со стульев и прижались к стене. Папе пришлось даже перепрыгнуть через диван, чтобы оказаться рядом с остальными. Они подняли такой шум, что от страха я упала на все четыре лапы, отчего они стали орать еще громче. Может быть, они подумали, что я хочу напасть на них?

Пока я изо всех сил старалась опять встать на задние лапы, мама визжала:

— Бешеная собака! Бешеная собака! Адам, наш большой сильный волосатый Адам, пытался спрятаться за маму. — Уберите ее от меня! Уберите ее от меня! — без передышки и очень громко кричал он.