Сильный взрыв тряхнул землю. «Тяжелая мина», — успел подумать Мервин.

И тут же шалаш начал разваливаться. Все кругом подернулось черным дымом — тягучим, едким, горьким. Со всех сторон раздавались ругательства, стоны, крики о помощи. Дождь все усиливался…

Мервину то и дело приходилось вытирать лицо рукой. Впечатление было такое, словно с неба вода лилась непрерывными струями из великого множества разом открытых кранов. Сначала было холодно, знобило, но вскоре по всему телу разлился непривычный жар. Его охватила слабость. Несмотря на то, что тело его вот уже вторые сутки омывалось дождем, Мервин почувствовал, что его прошиб пот. Он хотел подняться на ноги и не мог. «Может, от усталости, — подумал Мервин. — А может, от холодного дождя. И, уж во всяком случае, не от страха…» При мысли о страхе Мервин усмехнулся — что угодно, но только не это. Но почему его не слушаются ноги? Он быстро ощупал их руками. Вроде бы все в порядке. Только какая-то вязкая жижа под коленями. И этот черный дым. Не видать ни зги.

Он нашарил на поясе фонарик. Сноп света вырвал из темноты левую, потом правую икры ног. «Кровь, моя кровь, — недоуменно подумал он. — Значит, я ранен?..»

На свет фонаря приполз длинноносый австралиец Барри. Он близоруко щурился, пытаясь определить, кто это демаскирует отряд, когда противник сидит у них буквально на плечах.

— Чтоб тебе… чтоб ты пропал со своим фонарем и глупостью! Жаль, очки потерял, а то полюбовался бы на идиота!

— Ты еще в любви этому самоубийце объяснился бы! — выкрикнул кто-то из темноты. — Отодвинься в сторону, слышишь? Я сейчас приласкаю его из автомата!..

Чья-то рука плотно прикрыла свет фонаря.

— Ты с ума сошел! — услышал Мервин голос Дылды Рикарда.

Теперь, когда фонарь погас, шум дождя стал особенно тревожным, устрашающим.

— Я, кажется, ранен, — негромко сказал Мервин. И сам удивился спокойствию, с которым были произнесены эти слова.

— Меня вроде тоже задело. — Дылда провел рукой по правой ляжке, зачем-то понюхал ладонь, лизнул ее. Кровь есть кровь.

— Барри, — позвал он. — Давай оттащим его в санитарный шалаш. Это ведь совсем рядом.

— Давай, — зло отозвался австралиец. — Хотя я с гораздо большим удовольствием оттащил бы этого глупца на кладбище!..

Врач отряда, молодой и на редкость молчаливый ирландец, наспех осмотрел Мервина. Внутри санитарного шалаша была натянута тройная палатка. Здесь было почти сухо, почти тепло, почти уютно. Во время осмотра толстый, похожий на евнуха санитар включал и выключал по команде врача сильный переносной фонарь.

— Так, парень, — осторожно притрагиваясь к икрам его обеих ног, говорил врач Мервину, — ничего страшного. Сквозное ранение мягких тканей. Через две недели сможешь вновь твистовать.

— Тут в самый раз твистовать с ливнями, змеями и минами! — хохотнул высоким бабьим голоском санитар-евнух и тут же осекся под взглядом врача-ирландца.

— Сделайте перевязку, Вильям, — строго сказал тот. — Да как следует.

— Слушаюсь, доктор, — пролепетал санитар и торопливо стал готовить бинты, вату, белую мазь.

— Укол, укол прежде всего сделай комбинированный. — Доктор еще мгновение с явным недовольством наблюдал за действиями санитара. Потом обернулся к Дылде: — Ну, давайте посмотрим теперь, что у вас с ногой. Та-ак, аналогичная история. Радуйтесь — кость не задета, цела-целехонька.

Когда с перевязками было покончено, врач попросил австралийца Барри позвать командира отряда. Вскоре в шалаше-лазарете появился подполковник американской армии.

— Чем я могу быть полезен медицине? — спросил он, входя в шалаш.

— Этих двух парней, — врач кивнул в сторону Мервина и Дылды Рикарда, — нужно срочно переправить в Сайгон и госпитализировать.

— Что — глубоко царапнуло? — подполковник с симпатией посмотрел на новозеландцев.

— Ранения пустяковые, — заметил доктор. И, понизив голос, добавил: — Боюсь, в обоих случаях — неопознанная контузия.

— Но, помилуйте, как я могу отсюда доставить их в столицу?

— Это не моя забота! — сухо отрезал доктор.

— Ну а если бы они были ранены тяжело? — раздраженно спросил подполковник.

— Тогда их тем более следовало бы эвакуировать! — едва сдерживаясь, ответил доктор. И тут же взорвался: — Что вы мне здесь допрос чините? Я наследственный эскулап, а не окопный живодер. Моя профессия тем в корне и отличается от вашего ремесла, что она не калечит, а врачует разум и тело!

«Не везет мне на докторов, — повернувшись к ирландцу спиной, подумал подполковник. — Опять какой-то слюнтяй из Беркли попался!.. В этой войне в джунглях нам как раз только и не хватает, что философствующих неврастеников и архигуманных паникеров. Однако что же мне, в самом деле, делать с этими двумя сосунками? Жаль, нет под рукой той детской коляски, из которой они лишь вчера выползли. В ней и отправил бы их в тыловой рай». Он еще постоял некоторое время, размышляя. Потом обратился к Мервину и Дылде:

— Вы настоящие герои, ребята! Будь у меня сотня таких молодцов, через неделю я уже вышел бы к дельте Хонгха. Однако сейчас вам надо залатать эти чепуховые дырки. Таскать с собой я вас не могу — это будет тяжко и для вас, и для отряда. В трех милях отсюда, строго на юго-восток, расположен резервный аэродром. Мой радист вызовет самолет, а вам надо доковылять туда как можно быстрее. Там есть несколько человек нашей охраны. Сможете?

Дылда и Мервин встали, сделали несколько шагов.

— Пожалуй, — сказал Дылда. Мервин, сжав зубы, молча кивнул.

— Провожатого выделить? — подполковник задал этот вопрос, уже подойдя к выходу из палатки. — Сами доберетесь? Отлично. Сержант, выдай им тряпье со вчерашних вьетконговцев. Все-таки маскировка. И с богом, ребята!

«Бог давным-давно оставил эти места, — угрюмо подумал Мервин. — Если и бродит здесь кто сейчас, так это сатана со своими подручными…»

Весь мир окутала черная мокрая мгла. Дождь не шел, он висел в воздухе сплошной пеленой. И лишь мерный, монотонный гул бьющей о землю и о листья воды изредка напоминал о разверзшихся небесах. Невольно думалось, что эта мгла, эта вода, эта размытая земля неизменны со дня сотворения и что так было, так есть и так будет во веки веков. И иначе быть не может.

А еще думал Мервин о том, что живет на свете извечная великая боль. И что у него — капля этой боли. Каждый человек с самого рождения и до смерти обречен на эту боль. У одних она больше, у других — меньше, но есть она у каждого. Одни несут ее молчаливо и мужественно, другие — с причитаниями и стонами. Есть ли что-либо на свете сильнее этой неизбывной человеческой боли?

Есть. Любовь сильнее ее. Но для этого любовь должна быть тоже великой. Испепеляющей боль. Очищающей и возвышающей душу. Наверно, у Джун тоже есть своя боль. Эта боль — он, Мервин, окровавленный и грязный, бредущий в чужих лохмотьях по чужой земле, спотыкающийся и падающий, слепой и страждущий в этой вечной ночи, брошенный всеми и всеми забытый. Всеми, кроме нее. И если суждено им когда-либо свидеться вновь, он попытается сделать все, чтобы утишить ее боль…

Дылде Рикарду тоже было трудно идти. Он то и дело тихонько стонал, особенно когда натыкался раненой ногой на корягу или упавшее дерево. Хотя и было черным-черно, они не рискнули идти по дороге, а шли вдоль нее, продираясь сквозь кустарник и мелкий лес. Дылда шел первым, ощупывая пространство впереди себя длинной бамбуковой палкой, прислушиваясь к каждому подозрительному шуму. Он был счастлив, что так легко отделался, легче даже, чем Мервин, — подумаешь, осколком поранило ляжку! Зато теперь они попадут в свою батарею. Но, перед тем как снова отправиться на фронт, они гульнут с Мервином по высшему классу. После госпиталя каждый имеет возможность побеситься в Бангкоке, или Токио, или далее Гонолулу. Вот уж тогда он докажет этому разине Мервину, какой можно доставить себе «плезир», когда всем этим зеленым бумажкам тесно в твоих карманах. Это уж точно будет манифик!..

Дылда снова наткнулся на ствол дерева, хотел было в сердцах выругаться, но какой-то шум вынудил его закрыть рот и даже подавить стон. Он остановился, напрягая зрение и слух, затаив дыхание. Шедший сзади Мервин натолкнулся на Дылду и замычал от боли.