Он бежал за чем-то или от чего-то, что его пугало? Во сне его ножки дергались под одеялом, как у спящего щенка, ручки молотили по подушке. Ему снились кошмары, он просыпался в слезах. Что так пугало во сне ребенка, который, она могла поклясться, ничего страшного наяву не видел? Айла ложилась рядом с ним и обнимала его, пока он не успокаивался и снова не засыпал. Иногда она засыпала сама, и утром Джеймс выходил из себя, говорил:

«Ты его испортишь. Вырастет слишком мягким».

Если бы.

«Он еще маленький. Он просто хочет, чтобы его приласкали. Разве можно испортить кого-то, просто приласкав?»

В борьбе между тем, чего хотел муж, и тем, что было нужно ребенку, несомненный перевес всегда был на одной стороне. Но она не сразу поняла, что идет борьба, что Джеймс видит в этом борьбу. Кто ожидал такого от взрослого мужчины? Не Айла.

Джейми все бежал и бежал, и рос скорее слишком жестким, чем слишком мягким. Его пухлые щечки срослись с костями, большие глаза с длинными ресницами стали еще больше, как у Аликс, лицо постепенно сужалось и становилось все менее и менее невинным. Теперь он сухой, жесткий и, вероятно, хорош собой, но матери об этом судить сложно. Ресницы у него все те же, женщинам они должны нравиться. Дети у нее, оба, невероятно красивые и привлекательные, если смотреть на них под этим углом, снизу и искоса, несмотря на то, что Аликс такая худая, а Джейми такой жесткий. Оба они не слишком похожи на отца, и на нее не слишком, и друг на друга тоже. Она рада, что у них нет явного сходства с Джеймсом, и ей неважно, что их с Джеймсом черты смешались и сложились по-новому, так, что сходство с ней тоже пропало.

Когда-то, очень недолго, они были зациклены на своем отце. Может быть, это и до сих пор так, но в семейных беседах о нем не упоминают, по крайней мере с тех пор, как появился Лайл. Интересно, разговаривают они с ним когда-нибудь? Наверняка нет. Хотя о нем, скорее всего, говорят. Едва ли это пятно можно полностью стереть из памяти. Никого стереть нельзя, и потом дети, как преданные собаки, всегда ждут любви.

— Да, не подумала я, — отвечает она Джейми, надеясь, что улыбается, что глаза у нее веселые и обнадеживающие. — Но все будет хорошо. Лайл наверняка сказал.

— Да. — Джейми кивает. — А этот урод, который это сделал, он где? Его взяли?

Это он о том пареньке. Джейми склоняется к ней с неловкой нежностью, стараясь, как ей кажется, не задеть аппаратуру, к которой она подключена. Но он хочет ее обнять; милый, смелый. Его руки обхватывают то, что должно быть ею, его щека прижимается к ее щеке. Ее сын, ее слабовольный, ненасытный Джейми, который, по крайней мере какое-то время, не знал, чего хочет, и выбрал не то.

Надо же, слеза! Катится у нее по щеке на подушку, она чувствует!

У Джейми, склонившегося так близко, немножко пахнет изо рта; не стерильно, и это, как ни странно, приятно.

— Если копы его не достали, я достану. Я этого козла в порошок сотру.

Вот это решимость.

Но это только решимость. Без страшных, лишающих разума наркотиков он никому не причинит вреда, ведь так? Он понес наказание и, более того, вылечился. Но кто он такой, чтобы называть другого малолетнего преступника уродом и козлом?

Но даже в худшие моменты у него не было оружия. Даже в худшие моменты он не был Родди.

Лайл делает шаг вперед и кладет руку на плечо Джейми.

— Нет, — говорит он спокойным тоном. — Полиция его или уже задержала, или скоро задержит. Все знают, кто он, все известно. Так что пусть им занимается полиция, а мы будем заботиться о твоей маме.

Это, конечно, правильно. Лайл понимает, как важно отвлечь человека, и знает, как это делается. И все же есть что-то в преданной и мстительной ярости Джейми что-то желанное и верное, чего так не хватает Лайлу.

— Нам всем нелегко, мы все расстроены, но думать нужно только о маме, о том, что может ей помочь, что сделает ее сильнее.

Он такой мудрый. Ей так повезло.

В чем-то, по крайней мере, повезло.

Неожиданности — это по части Аликс. Она вдруг откликается, как будто Лайл произнес нечто судьбоносное, озаряя Айлу непонятно просветленным взглядом.

— Да, — говорит она, — именно так.

Вид у нее — может ли это быть? — счастливый. Как будто Лайл напомнил ей о чем-то хорошем, что выскользнуло у нее из памяти.

У Аликс теперь очень многое выскальзывает из памяти. Джейми хотя бы излечился от своего пристрастия, от влечения, от явной потребности в наркотиках со страшными, леденящими кровь названиями. По крайней мере страх, наказание и любовь благополучно привели его к надежному, хотя и не такому яркому, менее шаткому, менее отчаянному восприятию мира. Но Аликс — Аликс попалась на крючок веры, и это пристрастие, возможно, еще труднее одолеть.

Вот как раз об этом Айла и думала: Иов, судьба, рок, случай.

Лайл считает, что надежда есть, потому что они по-прежнему могут вступить с Аликс в контакт, хотя бы дотронуться до нее, и он, в общем, прав. Например, то, что ему удалось поговорить с Аликс об Айле, и то, что Аликс смогла приехать, — это хороший знак. Может быть, Корпус Умиротворения — это секта (по мнению Айлы, так оно и есть), которой пока не удалось совсем оторвать последователей от их семей.

Три года назад Айла и Лайл впервые услышали имя «Мастер Эмброуз», и уже три года, как они перестали понимать, что девочка говорит.

— Не парьтесь, — советует Джейми. — Это просто дурь. Я со своей справился, и она справится.

Но Джейми не стоит забывать, что со своей дурью он справился не без ущерба для себя и не только своими силами. Не то что он вдруг сам решил: хватит, пора завязывать. И все получилось само собой, не было ни юристов, ни тюрьмы, ни страданий, ни его собственного пота и рвоты. Всего этого.

Когда Аликс объявила, что принесла обет Мастеру Эмброузу, Айла поехала прямиком на умиротворенную ферму, расположенную километрах в семидесяти к северу, далеко от дороги, и едва ли пригодную даже для выращивания скудного умиротворяющего пропитания. Аликс, с жутким новым выражением блаженства на лице, говорила:

— Все дело в преданности друг другу. Община состоит из людей, преданных одной идее. По-настоящему преданных. Потому что, достигая умиротворения, достигаешь главной цели в жизни. Но это нелегко, поэтому нужно держаться вместе. Может быть, не нужно, но так лучше всего, потому что мы все помогаем друг другу сосредоточиться на умиротворении, постоянно, что бы ни делали.

Аликс вышла к воротам фермы, на которых не было никакой вывески, встретить Айлу.

— Пожалуйста, постарайся понять, мама, — сказала она. — Я понимаю, тебе все это кажется странным, но попытайся посмотреть на все моими глазами.

Она выглядела и взволнованной, и гордой, знакомя Айлу и Мастера Эмброуза, который ждал их в саду в своем коричневом одеянии с улыбкой на пухлом лице.

— К моему сожалению, — сказал он, — мы не приглашаем посторонних внутрь. Взыскание умиротворения требует сосредоточенности, мы не можем допустить, чтобы равновесие в нашей общине было как-либо нарушено.

Он, правда, предложил ей чаю. Она отказалась.

Айла сама не знала, зачем приехала, разве что посмотреть, что это за место. Вцепись она в глотку этому мужику, что ей больше всего и хотелось сделать, Аликс бы это не помогло.

— Сияние Звезд, — говорил этот самоуверенный ублюдок, — на самом деле не была в вашей жизни ребенком. У нее древний дух, ее душа прожила много жизней.

Да как он смеет?

Он продолжал в том же духе, Аликс не сводила с него широко раскрытых обожающих глаз. «Ах ты, злобная жаба», — хотелось сказать Айле и добавить что-то мелодраматическое, например: «Отпусти мою дочь». Но было очевидно, что Аликс не хочет, чтобы ее отпускали. Ее завлекли, очаровали, околдовали, привязали. И Айла молча уехала. Они с Аликс не обнялись на прощание. Аликс уклонилась от ее рук, сказав:

— Прости, но я чувствую, сколько в тебе гнева, а мне пока нельзя прикасаться к кому-то, кого не коснулось умиротворение. Мое умиротворение пока не так устойчиво.