Следователи следственного комитета при военной прокуратуре федерального округа – а именно им военная прокуратура поручила заняться расследованием, – исходя из того, что убитый был генералом, убийство посчитали весьма загадочным. Юрий Михайлович, руководитель следственной бригады, сказал, что загадочные убийства раскрываются чаще и проще, чем случайные и спонтанные. И потому, разговаривая с сыном убитого, следователи были уверены в своих силах и надеялись на быстрый успех, сразу и безоговорочно объявляя основным мотивом преступления профессиональную деятельность генерала. Здесь уже можно было покопаться и что-то отыскать.

Сразу подозревалось, что у одного из убийц должна быть сломана, видимо, челюсть. Согласно данным судебно-медицинской экспертизы, у генерала Арцыбашева были сломаны два пальца правой руки – указательный и средний, в замыкающих кулак суставах. Но переломы были без смещения в других суставах пальцев. Обычно такие повреждения бывают при очень сильном и резком ударе и, как правило, при ударе в челюсть. Причем перелом был получен при жизни, но, видимо, незадолго перед смертью, поскольку генерал уходил со службы со здоровой рукой. Предположение о том, что пальцы были сломаны, когда генерал пытался защитить руками лицо, в которое наносились удары ногами, судмедэкспертиза отмела, поскольку в других местах на руках были ссадины от обуви, а в месте перелома таких ссадин не было. По этому поводу были опрошены врачи всех травмпунктов города. Но с переломом челюсти никто в этот день не обращался. На следующий день после убийства обращение с переломом челюсти было зарегистрировано. Но обратился спортсмен, представитель боев без правил, чемпион мира, которому нанесли травму на тренировке. Однако поиск продолжался.

Впрочем, сам Василий Иванович, старший лейтенант спецназа ГРУ, вроде бы и слушал, что ему говорят, но едва ли что-то слышал и уж подавно не мог анализировать сказанное. Но рядом стояла Людмила. Она слушала и кивала. А он в прострации находился, словно жил мыслями в другом измерении, и никак не реагировал на происходящее. И даже на простые уточняющие вопросы отвечал не сразу, с трудом заставляя себя сосредоточиться на необходимости думать и говорить. Может, так сработала способность подсознания к самозащите, стараясь смягчить случившееся, растягивая осознание непоправимой потери. По крайней мере, так определила для себя Людмила, работавшая психологом реабилитационного центра. А она свое дело знала. И не мешала мужу за своим подсознанием, как за ширмой, прятаться. Знала, что потом, выйдя из этого трансового состояния, Василий Иванович будет у нее многое переспрашивать, и потому старалась все запомнить, чтобы потом успокоить… Она всегда чувствовала себя старшей и ответственной за него. Впрочем, она и была на шесть лет старше мужа…

– Такси! Такси! Дешево!

Не обманешь – не продашь. Так зазывалы преспокойно привирали, поигрывая ключами от машин. Таксисты у вокзала уж очень напоминали торгашей с базара, с той же интонацией кричавших: «Персики! Персики! Недорого».

К приезду единственного за день поезда у вокзала всегда собиралось таксистов не меньше, чем пассажиров. Поэтому, когда Людмила взяла Василия Ивановича за локоть, останавливая, к ним бросилось сразу несколько человек, желающих выхватить сумки из рук старшего лейтенанта. А он, словно и не понимал ничего, стоял и смотрел вперед.

– Товарищ старший лейтенант! – услышала Людмила.

И только после этого увидела, как к ним спешит сержант, водитель штабной машины. Его, кажется, звали Володей, а фамилию она никогда и не знала.

– Пойдем, – потянула Людмила мужа. – За нами приехали.

Таксисты с неприязнью оглянулись на конкурента.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – сержант, оказавшись рядом, вальяжно козырнул, хорошо осознавая вольности, которые может себе позволить штабной водитель.

Штабной «уазик» стоял с включенным двигателем, и в салоне было тепло, несмотря на то что на улице стоял мороз. В машину уселись быстро, устроив тяжелые сумки на заднем сиденье рядом со старшим лейтенантом, и сразу поехали. Но на выезде с привокзальной площади, огороженной трубчатым парапетом, какой-то человек неопределенных лет встал посреди дороги и замахал рукой, останавливая машину. Володя коротко глянул на старшего лейтенанта через плечо, а Людмила, устроившаяся на переднем пассажирском сиденье, приказала, как умеют приказывать только офицерские жены, вполне безапелляционно:

– Остановись. Может, к нам?

Она сама дверцу открыла, чтобы услышать, что тот скажет.

– В бригаду? – поинтересовался тот. – Здравствуйте.

– Здравствуйте. В бригаду.

– Возьмете?

– Садитесь, – она кивнула на заднюю дверцу.

Василий Иванович начал постепенно приходить в себя, потому что без напоминания отодвинулся, освобождая место для нового пассажира. Попутчик быстро сел, устроив на коленях свою небольшую сумку.

Ехали молча до самого КПП, где сержант остановился и оглянулся на пассажира:

– Вам сюда?

– В штаб.

– Значит, сюда. Нам дальше – в ДОС[5].

Пассажир вышел, но дверцу сразу не захлопнул, а оглянулся на старшего лейтенанта и уточняюще спросил:

– Если не ошибаюсь, старший лейтенант Арцыбашев?

– Так точно, – сдержанно ответил Василий Иванович, носом, видимо, чувствуя старшего по званию.

– Я по вашу душу, можно сказать, приехал. Подполковник Елизаров, Федеральная служба безопасности. Ну да завтра встретимся, поговорим.

Подполковник улыбнулся, но узкие глаза его при этом оставались ледяными.

– Так точно, – невнятно повторил старший лейтенант, и дверца захлопнулась.

– Кто это? – спросила Людмила.

– Так, никто, – безразлично ответил Василий Иванович.

Больше он ничего и сказать не мог.

Командир роты капитан Твердовский загодя прислал солдата, чтобы тот протопил дом. Вообще-то в щитовых двухквартирных домиках ДОСа центральное отопление было, но в эту зиму, как случалось и раньше, возникли какие-то перебои с углем для котельной, и потому все по старинке пользовались печками.

Приняв на себя естественное для домашних условий командование и отпустив солдата, Людмила, не раздеваясь, потрогала руками печку – та была уже горячая, хотя дом полностью еще не прогрелся. После этого посмотрела на мужа, пытаясь определить его дееспособность. Он разделся и упал в кресло перед выключенным телевизором, снова погрузившись в свои мысли, но она была уверена, что спроси сейчас, о чем он думает, он и не смог бы ответить. В таком состоянии люди не могут сконцентрироваться на чем-то конкретном. Посттравматический синдром порой бывает затяжным, но Людмила Арцыбашева хорошо знала и то, что чем более затяжным он бывает, тем меньше последствий в себе несет. И не заставляла мужа проявлять активность. Знала, что он сам очнется от стрессового полусна и сделает что необходимо. Управлять собой Арцыбашев-младший умел, как всякий офицер спецназа ГРУ. Служба такая, что требует психической устойчивости.

– Я за детьми схожу, а потом приготовлю что-нибудь. Посиди пока, отдохни.

Детей, трехлетнего сына и четырехлетнюю дочь, с собой на похороны они брать не стали, оставив у подруги Людмилы. Дети любили дедушку, и не хотелось им даже говорить о происшедшем. Пройдет время, как-то мягко можно будет им рассказать. И они решили подождать с объяснениями, пока дети немного не подрастут. Все-таки дедушка далеко жил, и не каждый день они с ним встречались. Потому детей оставили в чужих руках, благо руки – добрые и надежные – были. Однако это случалось уже не в первый раз, и потому волноваться особо не стоило – с детьми и в чужом доме все должно быть в порядке. Тем не менее нагружать подругу лишней заботой тоже не хотелось, и потому Людмила поспешила за детьми. Идти было недалеко, можно за десять минут в оба конца управиться вместе с одеванием детей. Да еще плюс минут десять на поболтать с подругой, которая без удовлетворения своего любопытства Людмилу, конечно, не отпустит.