– Нет, господа, – сказал Мурманцев. – Мор не начнется. Вы же образованные люди. Это крестьяне невежественные верят во всесилие ведьм и боятся порчи. Но выто! Не язычники же мы, в конце концов, чтобы дарить бесам свой страх. И выжигать лес не нужно. Да и бетоном обносить тоже. Есть более простой способ. Павел Сергеич, уведомьте завтра с утра местный клир. Нужно будет отслужить там молебен, освятить землю. Удивляюсь, как вам раньше не пришло это в голову. Или, опять же, не решались покуситься на мифопоэзию?

– Каюсь, Савва Андреич, – вздохнул господин Лутовкин. – Извольте видеть, уж так сроднились мы с нашим… так сказать… культурным ландшафтом… Боюсь, нам будет не хватать этой вот изюминки.

– Это вы чертей, балующих там, изюминкой называете? Вот уж не предполагал, что вы станете по ним скучать, Павел Сергеич!

– По чертямто? – хохотнул ктото из гостей. – А по Юлькеэкстрасенсихе точно будет. Коекто. Скучать. Это беспременно.

– Да уж, – подхватил другой. – Как говорится, черти отдельно, ведьмы отдельно.

На том лодочника оставили в покое, и разговор перетек в другое русло. Мурманцев сделался задумчив и даже не разбирал вкуса подаваемых блюд. Сосед Анастасии Григорьевны, местный промышленник и однофамилец тестя Мурманцева, пытался с ее помощью обнаружить родственные связи. Коекто уже заговаривал о танцах. Шторы колыхались от вечерней свежести, прокрадывающейся в дом через раскрытые окна. Мурманцев подошел к одному, оперся о подоконник. Над сияющей, как елочный фонарик, усадьбой стелилось черное бесприютное небо. Закат был безоблачный, но ни одна луна не взошла. Мурманцеву отчегото стало тоскливо. Он прислушался к разговорам.

– …подыскать невесту наследнику Константину…

– …читали ли вы последнее сочинение этого иудеявсезнайки, Еллера? Просто возмутительно. И как такое пропускает цензура!

– Да разве он иудей? Обыкновенный безбожник… Впрочем, это одно и то же… Вся его литературная слава – бесстыдная реклама издателей…

– …планировали поездку в Урантийские Штаты. Уже и с туристической конторой связались. Но там сейчас такая нервная политическая обстановка… эти выборы первого лица. Удивляюсь, как им не надоест вся эта тараканья кутерьма…

– …мой прадед, конный заводчик Мирский, Лука Степаныч, обосновался в этих краях. А он был двоюродный брат того самого Мирского, который возглавлял Отделение политической полиции…

– …извольте видеть, революция семнадцатого года была единственным средством вымести всю либеральную и революционную грязь из Империи. Подобное, как говорится, подобным…

– …вам не кажется, что лунный парад в этом году запаздывает? Нет?…

– …согласитесь, новое прикрепление крестьян к земле после реставрации монархии было разумнейшим шагом. Равно как и возвращение земли помещикам. При том крестьяне остались лично свободными, принадлежа земле, а не владельцу земли. В этом, знаете, есть высшая гармония…

Мурманцев подошел к жене.

– Савва, что с тобой? Ты бледен…

– Все в порядке. Сударь, вы позволите похитить у вас мою супругу? – обратился он к промышленнику, восстанавливавшему генеалогическое древо Мирских. – К сожалению, нам пора.

– Но, сударыня, мы еще не обнаружили общего фамильного корня…

Мурманцев уже раскланивался с хозяином дома. Стаси натянуто улыбалась, не понимая спешки.

– Савва Андреич, Анастасия Григорьевна, душевно рад был свести с вами доброе знакомство. Надеюсь, мы еще свидимся. Мой человек отвезет вас…

– Боже мой, зачем ты пугаешь меня?! – спросила Стаси, поворачиваясь к мужу, когда за ними закрылась дверь пансионного коттеджа.

Не отвечая, он обнял ее, прижал к себе.

– Прости, прости, прости. Я веду себя как мальчишка. – Он целовал ее, быстро, жадно, нетерпеливо. – Все еще не могу поверить, что ты моя… Отчегото мне представилось, что это наш с тобой последний день. Я даже испугался. Пожалуйста, милая, родная, любимая, сделай так, чтобы я забыл об этом страхе. Мне немедленно нужна вся ты.

Он подхватил ее на руки и понес наверх.

– И всетаки вы чтото скрываете, господин Белый Рыцарь, – грустно улыбнулась она.

– Скрываю, – кивнул Мурманцев. – Истинный масштаб моего эгоистического желания обладать тобой.

– Вернее, искать во мне утешения. Это не так уж эгоистично. Пожалуй, я проявлю милосердие.

Его разбудил удар сердца – внутренний будильник. Он протянул руку и взял с этажерки часы с подсветкой. Половина второго. Прислушался к дыханию жены. Она спала. Только бы не проснулась.

Он намеренно утомил ее, медленно разжигая костер ответной жажды и лукаво не спеша погасить его. Простынь влажным комом лежала между ними.

Она не слышала, как он встал, собрал с пола одежду и вышел из спальни. Сам Мурманцев при необходимости довольствовался короткими промежутками сна. Научился этому в монастыре. Здоровый человек при правильном подходе может спать полторадва часа в сутки без всякого вреда для себя. Освобождается уйма времени, которое можно употребить на чтото более полезное, чем просмотр снов.

Он оделся на лестнице, спустился и выскользнул из дома. Выкатил изпод летнего навеса велосипед. К рулю пристегнул ручной фонарь.

Предстояла прогулка длиной в десяток верст. Столько же обратно. И чем быстрее, тем лучше. В небе попрежнему ни луны.

Одинокий ночной велосипедист мчался по гладкому покрытию дороги. Единственными попутчиками были фонари, светившие умиротворенно и почти уютно. Быстро промелькнула деревня. Гавкнул пес, петух затянул пробную хриплую руладу. Еще через версту путник свернул на полузаброшенный проселочный большак. Здесь фонарей не было, и Мурманцев зажег свой. Сноп света, дрожа и прыгая, выхватывал три десятка метров дороги впереди. Лес по сторонам вздымался черными крепостными стенами.

Ориентир он приметил днем. Груда битого кирпича, безобразно сваленная в траву какимто нерадивым мужиком. Подтащил к ней велосипед, снял фонарь, заметил направление по компасу.

В глухой лесной тьме гукала сова. Днем здесь было парко и душно. Стоячий воздух облеплял будто мокрой ватой. Сейчас эта вата превратилась в теплую простыню. Но в давящей сверху темноте до Чертова логова он продирался по кустам в два раза медленнее. Когда пошел сосняк, ему показалось, что накопанных лодочником ям стало много больше. Они попадались чуть не на каждом шагу и норовили незаметно подвернуться под ногу. А сова теперь точно следила за ним, ухая над самой макушкой. Мурманцев остановился, прислушался. Ктото мягко ступал по сосновым иголкам позади. Несколько шагов – и замер, затаился. Мурманцев стремительно развернулся, выбрасывая вперед руку с фонарем. Широкими мазками свет ложился на темное полотнище леса. Никого. Ничего. Он пошел дальше, отгоняя морок.

…Прибежище и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю. Щит и ограждение – истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

Впереди возникло свечение. Яркое, локализованное, движущееся. Мурманцев, затаив дыхание, взял в сторону, желая обойти его. Но сияющее нечто шло по своим делам и посторонними не интересовалось. Мурманцев прибавил шагу. Сосняк кончился. Трава под ногами о чемто шептала, а может быть, залетевший случайно ветер пробирался по ней тайком.

Луч фонаря уткнулся в необъятный ствол дуба. Мурманцев встал на краю намытого дождями оврага. Он казался глубже, чем днем. Разверстая яма на дне была похожа на вскрытый саркофаг. Мурманцев сделал вниз шаг, второй. Вдруг почувствовал под ногой, упершейся в бугристый корень, упругое шевеление. Будто наступил на толстую змею, резиновую тварь, и та в негодовании пыталась выползти изпод него. Эмоции сработали быстрее рассудка. Омерзение бросило его в сторону прежде, чем вторая нога нашла опору. Он полетел вниз, успев подумать, что сейчас сломает шею. Но несколько кувырков с подскакиванием в воздух выбили из него все мысли. Последний был особенно эффектен. Перевернувшись через голову, Мурманцев ласточкой ухнул в яму, жестко приземлился на спину и на мгновенье потерял сознание.