— Кстати, учти: я не пущу тебя к себе, даже если его не будет дома.

— Не буду набиваться, милая. Я и так люблю тебя. Никогда не переставал любить, правда. Мои друзья тоже о тебе помнят. Конечно, мне уже семьдесят пять, резвости поубавилось. Но я могу любить тебя, сидя напротив за столом и болтая, как мы сейчас болтаем. Ты расскажешь, как жила все эти годы. Твоя сестра все еще замужем?

— Да, у них крепкий брак. У нее есть дети, и я их счастливая тетушка.

— Мама в порядке?

— В доме для престарелых… Так ты звони, когда сможешь. Очень хочу повидать тебя. А то мне не с кем поговорить…. ну, обо всем, что происходит.

— Поговорить — это по моей части.

— Знаю. Понимаешь, я не то чтобы одинока. Нет, совсем не одинока. Куча друзей и дел по горло. Но иногда… иногда мне так одиноко.

Вечером в тот же день, очевидно, не случайно раздался звонок, о котором Порху иногда мечтал, надеясь вставить в роман, если возьмется за такую вещь, где он будет смотреться естественно.

— Я муж Адели, — начал мужчина без предисловий. — Она знает, что я звоню. Она болеет последнее время. Иногда вспоминает вас, говорит, хотела бы повидаться хотя бы разок, пока она еще способна нормально говорить… простите, если звоню в неудобное время. Можете послать меня… Я не обижусь. Позвоню в другой раз.

— Конечно, время неудобное, — деловым тоном заговорил Порху. — Мы только что сели за ужин. Кроме того, у меня нет под рукой нужных реквизитов. Лезть в бумаги хлопотно. Оставьте мне свой номер, я завтра же позвоню вам в банк. — Он досадливо повернулся к Полли. — Звонят на ночь глядя, как будто днем загружены сверх головы. Честное слово, давно бы поменял банк, если бы не бюрократическая волокита. Впрочем, все они хороши. Надо бы издать закон против телефонных переговоров банковских служащих с клиентами.

— Что ему было нужно?

— Консультировался насчет перевода моих сбережений на другой депозит, с большим процентом.

На следующий день Порху позвонил, но не в банк, а в адвокатскую контору.

— Все это довольно неправдоподобно, — сказал он.

— Я понимаю, — ответил бойкий, уверенный голос. — И тем не менее это так. Уверяю вас.

— Да? Что у нее.

— БАС. Боковой амиотрофический склероз.

— Я знаю.

— Известен также под названием болезни Лy Герига.

— И это я знаю. У женщин она тоже бывает?

— Как видите.

— Я хочу сначала поговорить с ней.

— Конечно, Между прочим, меня зовут Сеймур, если захотите познакомиться.

— В какое время удобнее звонить?

— В любое. Я весь день здесь, сижу допоздна. Я юрист, если вам интересно.

— Я так и понял. У вас очень гладкая речь. Сразу видно, привыкли вести переговоры.

— Да уж, приходится. И не рычите на меня, не надо.

— Я не рычу. Меня расстроило известие.

— В субботу и воскресенье меня обычно не бывает дома. При хорошей погоде.

— Гольф?

— Адель была уверена, что вы это скажете.

— Адель разбирается в людях. Сообразительная. Надеюсь, вы успели это заметить?

— Сказать ей, что придете? Навестите ее?

— Конечно, навещу, если она в самом деле этого хочет. Вы думали, я откажусь?

— Она просто не была уверена, что согласитесь.

— Держу пари, была. Еще как была!

Дверь открыла молоденькая служанка-индонезийка, и он вошел в просторную, полную воздуха и света квартиру на Пятой авеню, окна которой выходили на озеро в Центральном парке, а величественный фасад дома смотрел на такие же богатые здания, стоящие на другой стороне улицы. Порху мог бы догадаться, что если у Адели есть служанка, то непременно молоденькая и хорошенькая, такая, из которой можно слепить что угодно. Адель по природе была педагогом. Служанка медлила, и они неловко обнялись, не отрываясь друг от друга чуть дольше положенного, потом поцеловались второй раз, чуть горячее, чем принято при обычном приветствии.

— Я рада, что ты пришел, — сказала она.

— Я тоже.

— Ты хорошо выглядишь.

— Ты тоже.

Она и вправду выглядела лучше, чем он ожидал, не такая уродливая, как он опасался. Только в ее походке он заметил какую-то неровность, неуверенность, когда она пошла к дивану, на котором, как видно, сидела с бокалом белого вина, ожидая его. Она предложила налить и ему, но он отказался. Знакомым свободным движением она откинулась на спинку дивана и устремила на него недоверчивый, испытующий взгляд маленьких темных глаз. На губах у нее играла высокомерная, немного насмешливая полуулыбка.

— Я иногда натыкаюсь на твои фотографии в прессе. В жизни ты лучше выглядишь, здоровее. Можно сказать, замечательно выглядишь, если учесть…

— Ты тоже замечательно.

— И тоже здоровее?

— Да.

— Еще бы, — сухо усмехнулась она.

— Правда, замечательно выглядишь.

— Еще бы.

— Замечательно, я тебе говорю. Чем-то напоминаешь свою мать.

— Мою мать?

— Мы как-то обедали вместе с ней, неужели не помнишь? Она очень красиво старилась. Ты тоже так считала. Из пепельной блондинки она на глазах становилась серебристой, а кожа у нее была золотистая.

— Скорее смуглая.

— Вот и у тебя такая же. Она еще жива?

— Нет, умерла. Отца тоже не стало.

Он фыркнул и сказал:

— Они, наверное, так и не привыкли к твоим выходкам?

— Не привыкли, — негромко засмеялась она. — Приходилось держать их под каблуком. Ты мне лучше вот что скажи, Джин… — она снова откинулась на спинку, на лице у нее появилось задорное, озорное выражение, — ты такой же заядлый языковед?

— Что-о?

— Ты что, глухой? Не слышал, что я сказала?

— Слышал… Прости, я немного растерялся. Конечно, я теперь хуже слышу, но не настолько…

— Ртом, спрашиваю, работаешь?

Порху пожал плечами, вздохнул.

— Не знаю, давно не пробовал.

— Хочешь попробовать?

— Что?

— Опять «что»?

— Когда?

— Сейчас.

— Ты хочешь, чтобы я попробовал? — перешел он в наступление.

Она улыбнулась.

— Не знаю. Я тоже давно не пробовала. Ну как, хочешь?

— Если хочешь.

— А ты хочешь?

— Ты хочешь, чтобы я попробовал? Я всегда делал, что ты хотела. Вместо ленча почти полгода пил твои паршивые дрожжи. Я даже на спиритический сеанс за тобой потащился. Глупая была затея, глупая и опасная. А ты, видите ли, не соизволила сказать, что тебе заказали статью о медиуме.

— Я и сама не знала, правда… Но ты не захотел оставить жену.

— Да, на все был готов, кроме этого.

— А потом все равно ее оставил.

— Нет, не оставлял. Мы расстались. Я не хотел. Это была ее инициатива. И не из-за другой женщины.

— А теперешнюю можешь оставить — ради меня?

— Ни в коем случае.

— Не бойся, я не рассержусь. Я знаю, что со мной будет.

— Адель, дорогая, ты меня оскорбляешь. Это не самая веская причина, сама знаешь. Как ты думаешь, долго ли мы протянули бы вместе, я — твоим любящим мужем, а ты — моей верной женой?

— Думаю, не слишком долго. Ты быстренько нашел бы себе другую девочку, и та стала бы подговаривать бросить меня.

— Нет, погоди, ты о себе скажи, о своих мужиках… Хотя, как я понимаю, ты тоже давно замужем, верно?

— Люблю выходить замуж, правда. Люблю рожать девочек и воспитывать их. Так люблю, что приходится напоминать себе об этом, когда вдруг почувствую, что ненавижу замужество и все остальное. Мои девочки увлеклись сексом куда раньше, чем я, хотя я начала совсем молоденькой.

— И увлечение поощрялось мамой?

— Во всяком случае, не возбранялось.

— Мне это интересно. Знаешь, я взялся за роман о сексе с точки зрения женщины.

— Я давно такой написала. Никто не берет.

— У меня возьмут. Но движется пока плохо. Я очень многого не знаю.

— Прочти мой.

— Это вряд ли поможет. Понимаешь, я рассчитывал, что получится что-нибудь острое, пикантное, но вот изюминки нет. Думаю, копаюсь в разных материалах — все не то. Конечно, я могу отложить эту книгу и взяться за другую. Масса замечательных замыслов… — Она выжидательно смотрела на него. — Например, роман о Марке Твене или вообще о жизни американского писателя.