Я пытаюсь осмыслить услышанное. Коммунисты… Но в монастыре говорили, что коммунисты разрушали церкви, преследовали верующих… Выслушав мои возражения, брат Георгий снова слегка улыбается:
— И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.
Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.
А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него.
Так чем же коммунисты прогневили Бога, если разрушали церкви, построенные вопреки слову Его? А кого преследовали коммунисты? Не тех ли лживых пастырей, что вещая с амвонов Слово божие, мыслями преданы были корыстолюбию и стяжательству?
Я опять молчу. Мысли путаются сильнее, чем когда я уверовал во второе пришествие. Георгий пытается меня вразумить, но смогу ли я, осилю ли я разумом своим всю ту истину, что он пытается мне преподать. Господи, вразуми меня!
И тут брат Георгий начинает негромко читать стихи, которые с неожиданной силой западают в мою душу:
…Дорогой битв, через хребты преград,
Вслед за тобой, Советская отчизна,
Неисчислимый движется отряд,
Как ставший плотью призрак коммунизма.
Огромен человечий океан,
Ни края не сыскать ему, ни меры,
Но снова: «Пролетарии всех стран…»
Встает над ним как грозный символ веры…
Сижу очарованный этими словами, когда он еще тише добавляет:
— Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир.
И вновь меня с невообразимой силой обжигает ПРОЗРЕНИЕ: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное…»
— …Брат Георгий: вот я шел с пионерами и зрел, яко они живут по закону Иисусову, почитая друг друга братом и сестрой, не делая различия ни для эллина, ни для иудея, ни для иных… И воистину возносят они хвалу пророкам своим, но разве они не лжепророки, отвергшие Слово Божье? Ибо нет у них ни бога, ни дома его, и нигде не возносят они молитв…
— Никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды; а иначе и новую раздерет, и к старой не подойдет заплата от новой. И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие, а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые, тогда сбережется и то и другое. И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше. Разве не видишь ты, брат Алексий, что новое время пришло, и новые пророки несут Слово божие, и несть числа им. А что до законов, то разве не «Сын Человеческий есть господин и субботы?»
— Но брат Георгий, даже я нарушаю законы. Ведь в той же Нагорной проповеди говорил Иисус, что грех даже глядеть на женщину с вожделением. А я…
Продолжать у меня не получается, потому что тут же перед внутренним взором встает Мария. Такая живая, такая нежная, такая моя…
— И в том не зрю я греха на тебе, брат. Вспомни: «…привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии, а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле.
Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних. И остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши». Разве не то же и с тобой, брат? Кто обвинит тебя, кто осудит?
— Но я… я не могу пойти и не грешить, брат… Ведь я люблю ее, а постриг…
— Скажи мне, брат Алексий, а хорошо ли ты знаешь Писание? — неожиданно вопрошает брат Георгий, впиваясь в меня взглядом. — Достаточно ли ты читал и изучал его, дабы говорить, учить и рассуждать о нем?
Я знаю Писание, и я много раз читал и перечитывал Книгу, каждый раз находя все новые и новые красоты, чудеса и откровения… Но когда он так спрашивает… Не знаю, что и отвечать…
— Я много раз читал Писание, брат Георгий, но как я, недостойный и смиренный инок, могу судить о том, достаточно ли я его знаю? Должно быть, нет, раз ты вопрошаешь меня об этом…
— А раз так, — брат Георгий поправляет ремень, удобнее располагает кобуру, — раз так, то вот тебе Писание, перечитай и покажи мне место, где Господь наш воспретил славящим и восхваляющим Его жить с женой. Поищи.
Я быстро перебираю в уме все, что сказано в Писании, и понимаю, что ни в одной из книг Ветхого завета, и ни в одном Евангелие такого не говорится. О чем и сообщаю брату Георгию. Тот усмехается:
— Так в чем же дело, брат Алексий? Или ты законы, выдуманные человеками, ставишь выше Закона Божеского?
— Нет, но я… — решение неожиданно приходит само собой.
Встаю, поправляю новую рясу, любезно предоставленную мне колхозниками, поправляю кожаный ремень, который подарила мне Мария:
— Брат Георгий. Прошу тебя оказать мне милость и услугу.
Тот лукаво улыбается, от хитро прищуренных глаз разбегаются лучики-морщинки:
— Чего же ты просишь у меня, брат мой?
— Смиренно припадаю к стопам твоим и помощи твоей взыскую. Обвенчайте нас — меня и девицу Марию…
Георгий улыбается еще шире:
— А я все думал: попросишь или нет? Конечно, брат, я с большим удовольствием окажу тебе эту услугу. Венчание на завтра назначим — хорошо ли?
Так. Теперь только остается уговорить Марию. Если судить по ее характеру, то это будет нелегко сделать. Но тут я вспоминаю ее глаза, ее взгляд, которым она смотрит на меня… Не-е-ет, уговаривать ее будет не сложнее, чем пушинку легчайшую поднять…
— Благодарю, брат Георгий, хорошо.
— Вот и ладно. Развеял ли я сомнения твои, брат, снял ли с души груз?
— Отчасти… От большей части.
Он опять улыбается:
— Тебя теперь хощу вопросить, брат Алексий. Как мыслишь ты дальнейшее? Пойдешь ли с пионерами в Артек, коего взыскуют они яко реки, млеком и медом текущей, али останешься с нами, дабы приять учение коммунистическое и передать его после в Пионерии и иных местах?
Остаться здесь? Я бы с радостью и восторгом душевным остался бы здесь, чтобы узнать получше и понять все учение коммунистическое, но покинуть пионеров? Не будет ли сие предательством, яко отречение Петрово или донос Иудин? И Мария?..
— Открою тебе, брат Алексий, что на Правлении решали вопрос о том, чтобы просить пионеров оставить здесь представителя, яко посланника, коий решать станет вопросы меж Колхозом нашим и Пионерией возникнуть могут. И постановили: договориться с пионерами, дабы остался здесь один пионер — годами не отрок, и двое-трое отроков вместе с ним. И говорили уже, что можно было бы просить начального над пионерами, тезку твоего Алексея, об оставлении здесь девы Марии, аки старшей, и тех, кого сама она изберет… — Он прерывает речь и долго смотрит на меня испытующим взглядом — Не поможешь ли убедить их? Урона им от того не будет, сие — дело благое. И связь нам с Пионерией нужна, и тебе, брат Алексий полезно будет с нами побыть. Обучишься и коммунизму, и много еще чему. Должно тебе, к примеру, оружием владеть не токмо духовным, ибо сказано было: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч»…
Георгий вновь замолкает. Молчу и я, осмысливая сказанное и услышанное. Георгий прав: для пионеров я сейчас — обуза, но если меня научат… А учиться я буду прилежно…
