– Товарищ полковник, что за хрень? – дрогнувшим голосом осведомился Ващенко.
– Ты у меня спрашиваешь, идиот? – злобно прищурился полковник. – Вот ступай и разберись.
Все присутствующие снова вздрогнули, когда зашелся давящимся смехом прикованный к полу Зенкевич. Смотрелось это неважно – задыхающийся, смертельно бледный человек судорожно дергался, выхаркивая сукровицу, а в глазах бесились сполохи.
– Достукались, Павел Макарович… – бубнил он тоном умирающего чревовещателя. – Ангелы мести прибыли по вашу душу, поздравляю от всей души и желаю счастливо разобраться.
– Что ты несешь, чмо? – гавкнул Павел Макарович и, икнув, заткнулся. Словно холодной водой окатили. Послышались шаркающие звуки, по палубе тащили что-то большое, скрип сыромятной кожи, дребезжание леера, глухой удар. Мелькнуло что-то в иллюминаторе, закачалось. Павел Макарович прикусил язык, остальные возмущенно загалдели. В широкий иллюминатор ударилась лбом человеческая голова. Мужчина болтался вверх тормашками! Его за щиколотки привязали к лееру и столкнули вниз. Глаза были закрыты, он находился без сознания и никак не мог прокомментировать ситуацию. На лбу у страдальца багровела здоровая шишка.
– Это же Брынец! – ахнул Сидоркин. – Вот же мать его…
Затем последовал двойной удар и снова возня, сопровождаемая тоскливым волчьим воем, и голова следующего неудачника протаранила соседний иллюминатор. Он закачался, как маятник, загородив темнеющее море и огрызок скальной породы, висящий над бухтой. Этот субъект частично был в сознании, издавал мычащие звуки, скреб ногтями обшивку судна.
– Локтионов… – пробормотал бледнеющий Ващенко.
– Рябинчик, патруль! – взвизгнул шалеющий от внезапного страха полковник.
Опер не был бестолковым, сообразил. Выхватил из-за пояса рацию, включил, принялся бормотать, срывая голос: «Румянцев, прием… Румянцев, прием, твою дивизию…» Это продолжалось секунд пятнадцать. Потом он растерянно заморгал и пробормотал, на всякий случай попятившись:
– Он чего-то не отвечает, товарищ полковник…
– Идиоты, почему вы еще здесь?! – взвыл, сжимая кулаки, полковник. – Уволю всех за трусость, к чертовой матери! Всем наружу и разобраться!
Гнев начальства был страшен. Уж лучше головой в пекло, чем на начальственный разнос! Господа полицейские кинулись прочь из каюты. Замыкал процессию неповоротливый Мартынов. Возглавлял – исполнительный Сидоркин, имевший пояс по каратэ и забытый юношеский разряд по боксу. Но боевые навыки в данный час не пригодились. Он первым выметнулся за порог, оторвавшись на пару метров от товарищей, и спустя мгновение вновь вернулся. Влетев обратно с сумасшедшей скоростью и явно не по своей воле! Он верещал, как сирена, болтал конечностями, словно тряпичная кукла. Создалось впечатление, что за порогом в него всадили чугунным ядром. Ващенко и Рябинчик бросились врассыпную, влетевший Сидоркин пронесся мимо них. Мартынов отбежать не успел, да, собственно, и не планировал. Сидоркин врезался затылком ему в грудь и сполз на пол, орошая пол вытекающей из разбитого носа жижей. Он был без сознания, что и немудрено после такого удара. Мартынов даже не качнулся. Стоял, широко расставив ноги, недоверчиво поглядывая на валяющегося под ногами Сидоркина.
Поздно включились! В кают-компанию влетела странная фигура. Вроде бы мужчина – поджарый, мускулистый, гибкий, как молодой стебель, одетый в облегающую черную одежду, напоминающую термобелье (или закрытый костюм аквалангиста), в резиновой маске с дырками, закрывающей практически все лицо. В руках ничего не было, в отличие от оперативников, каждый из которых сжимал по пистолету. Но пользы им от этих пистолетов! Мишень металась, отследить ее перемещения было невозможно. В каюте будто зверствовал ураган. Завертелась мельница. Взвизгнул Ващенко, услышав хруст от того, что ломается собственная локтевая кость. И вот его что-то завертело, раскрутило и отправило на тахту, по которой он перекатился, как футбольный мяч, подлетел и с разгона вонзился макушкой в зеркальный бар. Разлетелись осколки, распахнулись покореженные двери. Не устояла шеренга бутылок с цветными этикетками, они стали вываливаться на пол, словно атакующие пехотинцы под пулеметным огнем. Грохот, крики, стоны стояли в кают-компании. Приземление оказалось неудачным, помутилось сознание, и Ващенко рухнул физиономией в зеркальные осколки. А ураган уже орудовал в другой части кают-компании, после удара пяткой по коленке, двух суровых плюх в челюсть и подсечки Рябинчик, вознамерившийся дать тягу, отлетел к иллюминатору, сполз на пол, картинно клацнув челюстью, как бы попрощался.
Полковник Вровень не настолько отупел от страха, чтобы перестать соображать. Он метнулся к выходу, но споткнулся о перевернутый металлический стул. Перелетел через него, удар плечом оказался чувствительным, в глазах потемнело. Он забыл, куда собирался. И тут увидел пистолет, оброненный Рябинчиком, тот проделал длинный путь, прыгая по полу. Вровень метнулся к стволу, потянулся, чтобы схватить, но нападающий не дремал. Пролетая мимо, он ударил пяткой, придавив полковнику два пальца на левой руке – указательный и средний. Тот заорал от боли, но своих попыток выстрелить не прекращал. Это было лишнее, полковник чувствовал, как его хватают за шиворот, он отрывается от пола, но вместо того чтобы заняться воздухоплаванием, катится, как несуразное колесо, сминает кресло из хилого ротанга, влетает затылком в стену. И… мир уже не тот. Но хватило духу просипеть:
– Мартынов, убей его…
Этот здоровяк давно бы пристрелил субъекта, вмешавшегося в работу полицейских, но не мог поймать на мушку мельтешащую цель. Пробивная мощь сержанта не имела ничего общего с проворностью и умением вертеться. Голова кружилась, не успевала за событиями, но он стоял, расставив ноги, поджидал момента. Мимо что-то пронеслось, он выбросил руку-кувалду, но не попал! Прозевал, неожиданно перед ним взметнулась пятка, и пистолет, который он сжимал вроде бы крепко, выскочил, умчался. Не успел он толком разозлиться, как человек в резиновой маске из смазанной траектории превратился в конкретное пятно, завис перед глазами. Мартынов отправил в наступление пудовый кулак, но это был не человек, а голограмма, кулак не встретил ничего материального. В ответ снова мелькнула пятка, атакующему пришлось подпрыгнуть, словно кнут хлестнул по челюсти, едва не выломав массивную голову из позвонков! Мартынов мотнул головой, дескать, ничего страшного. Принял боксерскую позу, заработал кулаками. Но мишень пропала, она опустилась на «нижний уровень», не предупредив соперника. Противник сделал упор на обе руки, практически лежа, он выбросил ногу, подтянув к себе носком перевернутый металлический стул, перехватил его за ножку правой рукой, после резкого вращения массивная перекладина вонзилась в коленный сустав сержанта, превратив его в кучку раздробленных костей. Исполин издал свирепый рык, подломилась нога, но он устоял, лишь немного попятился. Затем последовала серия оплеух по челюсти, глазам, по кадыку, он изрыгал рычание раненого буйвола, не выдержал, свалился на здоровое колено. Но все еще махал руками, рассчитывая схватить неуловимую шельму. Все же движения замедлялись, пелена вставала перед глазами. Он пропускал удары, шатался, слюна стекала с губ. Силы иссякли, сержант Мартынов завалился на бок, но пока еще упирался в пол руками. Он тяжело дышал, спина вздымалась, как море в пятибалльный шторм. Соперник тоже утомился, попробуй одолей такую гору (не говоря уж про прочих). Он сделал передышку, пару раз вздохнул, поднял за ножку проверенный в сражении стул, рассчитал силу удара, точку приложения, занес его над головой обеими руками и опустил на загривок сержанта.
Человек в маске отбросил стул и шумно выдохнул. Рука непроизвольно потянулась к маске, но опомнился, снимать нельзя. Ничего, пот не холод, костей не ломит. В кают-компании царил форменный кавардак. В беспорядке валялись тела. Перевернутая мебель, кровь, осколки разбитых бутылок. Тела не шевелились, убаюканы были качественно. Лишь покалеченный Вровень, у которого кровь сочилась из прокушенного уха, пытался ползти за пистолетом, злобно стиснув челюсти. Траектория движения полковника пролегала недалеко от распятого Зенкевича, тот с натугой поднял ногу, привязанную к ножке тахты, указывая на изуродованное ухо. Хищно засмеялся, давясь слюной. Полковник что-то вякнул, рука потеряла опору.
