Что правда, то правда: скованность оперативного и стратегического мышления командного состава Красной Армии с лихвой компенсировалась бессмысленными, убийственными лобовыми атаками. До самого конца войны русские, не обращая внимания на огромные потери, бросали пехоту в атаки почти в сомкнутых строях, в плотных боевых порядках. О сохранении жизни и тем более здоровья своих солдат не заботился никто. Особенно велики были потери из-за одной тактической ошибки, которую так и не удалось искоренить, несмотря на ее жестокие уроки. Имеется в виду метко подмеченное противником наше почти суеверное убеждение в важности овладения возвышенностями. «Они наступали на любую высоту и дрались за нее с огромным упорством, не придавая значения ее тактической ценности, — замечал уже знакомый нам генерал Ф. Меллентин. — Неоднократно случалось, что овладение такой высотой не диктовалось тактической необходимостью, но русские никогда не понимали этого и несли большие потери».
Обидно? Безусловно. Но, как говорится, факты — упрямая вещь. Безрассудности, упрямства, бездумных приказов было предостаточно в течение всей войны, что же тогда говорить о ее первых днях! Шаблонность решений объяснялась боязнью риска (свой начальник страшнее противника!), а то и элементарным неумением мыслить нетрадиционно. Вот и получилось, что противник обходил целые УРы с их мощными дзотами и чудовищной силы артиллерийскими системами, как это случилось под Минском.
ПАВЛОВ. (продолжение показаний).Пути подвоза для частей остались — Минск — Осиповичское шоссе и Могилевское шоссе.
На левом фланге к моменту моего выезда на фронт противник подходил к Старым Дорогам, не имея перед собой сколько-нибудь организованного сопротивления, а по докладу начальника склада Уречье силой не менее полка танков в этот день подходил к Уречью, что побудило начальника склада поджечь и взорвать склад и уйти. Войск для прикрытия этого направления больше не было.
Мною на месте приказано — из людей разных дивизий, отъезжающих с тылов, формировать взводы, роты и батальоны и поставить на линию Старых Дорог. Одновременно было поднято Бобруйское тракторное училище, которое заняло оборону под Бобруйском. Все мосты через реку Березина были минированы, подготовлены к взрыву. Остатки 42-й дивизии, правда, очень слабые, и 21-й деповский полк занял оборону на левом берегу реки Березина.
По взрыву мостов мною была поставлена задача командиру 42-й дивизии Лазаренко — в случае появления танков противника и угрозы захвата переправ, все мосты подорвать, что генерал Лазаренко сделал при отходе наших частей.
Около 3 часов ночи 27 или 28 июня начальник штаба 13-й авиадивизии лично от меня получил приказ — с первым проблеском рассвета уйти с аэродрома, чтобы не подвергнуть себя полному поражению, что очень своевременно авиацией было проделано, и аэродром на рассвете был уже занят танковыми частями противника. Противник продолжал все время стремиться найти переправы через реку Березина в район Пташково — Доманово.
Для обеспечения наведения переправ противник применил массовый налет авиации пикирующих бомбардировщиков и огромное количество минометов. Наша авиация в течение двух дней имела основную задачу — бомбить бобруйскую группировку противника.
Для переговоров по телефону с командующим ВВС мною был составлен следующий код: Северная группа — это означало район Смолевичи, Северная 2-я — это означало район Плещениц и Южная — это Бобруйск.
Этот код был установлен для того, чтобы можно было всю авиацию, в зависимости от обстановки, простым распоряжением сосредоточить на любом из этих направлений.
С 25 по 28 число радиосвязи ни с 3-й, ни с 10-й армиями не было. Попытка полета делегатов на самолетах окончилась тем, что самолеты сбивались. Послано большое количество делегатов обходными путями на машинах.
Мне не известно, пробрались ли эти делегаты к штабам 10-й и 3-й армий или нет. Люди, появляющиеся из 3-й и 10-й армий, привозили данные о том, где находится штаб этих армий или части, обычно с опозданием на двое суток. Из 10-й армии с реки Зельвянка оторвалась и вышла 1-я противотанковая бригада. Вышла, не имея ни одного снаряда. Была остановлена на Березине и немедленно пополнена снарядами для того, чтобы оборонять переправу Березино.
В дальнейшем основной задачей ставилось — любыми мерами и любой ценой разыскать, где находятся наши части. Сбрасывались парашютисты в районе предполагавшегося нахождения наших частей с задачей — вручить зашифрованную телеграмму или передать на словах направление отхода.
В 10-й армии все время, вплоть до моего отъезда, находился Маршал Советского Союза Кулик, судьба которого мне по настоящее время неизвестна.
Накануне моего ареста мне стало известно в штабе фронта, что из окружения выходит конный корпус и якобы 113-я дивизия. Принятыми мерами по задержанию направления противника на Минск со стороны Слуцка был сохранен свободный промежуток выхода частей южнее Минска до Щацка включительно, куда и направились все части 155, 121, 143, 55-й дивизий и 21-го стрелкового корпуса, кроме 5-й дивизии, которой было приказано занять оборону левого берега реки Березина северней Борисова.
Выводя части на реку Березина, мною заблаговременно из разных сборных отрядов и школ были организованы отряды прикрытия переправ в районе Борисова, Березино и местечка Свислочь. Задача этих отрядов — пропустить все наши части за реку Березина, отошедшим частям, занявшим левый берег реки Березина, поручено удерживать левый берег, не допуская переправ противника.
47-й стрелковый корпус, 20-й мехкорпус намечались к использованию для контрудара в общем направлении Могилев — Бобруйск, чтобы совершенно отрезать прорвавшиеся на Рогачев танки противника.
Эти мероприятия не удалось осуществить, так как приехал новый командующий фронтом.
На день отъезда я не могу точно доложить состояние частей 3-й и 10-й армий, но знаю, что по состоянию войск они будут сопротивляться очень долго и упорно и примут все меры к тому, чтобы выйти из окружения.
За все время боев штаб фронта работал с полным напряжением, приходилось добывать сведения всякими возможными путями, так как проволочная связь совершенно бездействовала. Она рвалась в западных областях местным антисоветским элементом и диверсантами — лицами, сброшенными с самолетов.
Степень истощения начальника штаба генерала Климовских была настолько велика, что мне лично приходилось записывать отдаваемые распоряжения к себе в блокнот или самому лично проверять их выполнение, или отправлять для проверки специальных людей, подобранных из состава политработников.
Основной причиной всех бед считаю огромное превосходство танков противника и его новой материальной части и огромное превосходство авиации противника.
Отданный под суд командующий фронтом не мог, разумеется, располагать данными об этом давившем на психику превосходстве. Оно было видно и визуально. Павлов не знал, что только в первый день войны советские ВВС потеряли 1200 самолетов. Но о подлинных масштабах катастрофы он догадывался по колоссальным потерям, которые понесла авиация его округа. Не выдержав потрясения, застрелился командующий ВВС генерал Колец. Господство немецких летчиков в воздухе было полное. Германские генералы, обращаясь после войны к началу боевых действий, отмечали, что русские фактически не имели стратегической авиации, и те немногие удары, которые нанесла наша авиация дальнего действия, не причинила немцам никакого ущерба. Правда, советские самолеты-разведчики углублялись иногда в расположение противника на 50—100 километров, но истребители и бомбардировщики редко залетали за линию фронта более чем на 30 километров. Это было для противника большим облегчением, так как даже в самые тяжелые периоды войны передвижение войск и грузов в тыловых районах проходило беспрепятственно.
По мнению немецких генералов, советская авиация использовалась в основном для решения тактических задач, и даже после коренного перелома в войне, наступившего в 1943 году, самолеты русских в основном висели с утра до вечера над полем боя. Отдавая должное нараставшему в ходе войны качественному превосходству русской авиации, отставные немецкие генералы вместе с тем упорствуют в том, что в тактическом отношении русские летчики все же уступали немецким.
