Разговор увял, и все трое сидели тихо, прислушиваясь, как капает вода из крана. С шелестящим гулким звуком капли падали на край металлической сковородки, пока та наконец не сдвинулась и не сползла в мыльную воду.

Через некоторое время Минни извинилась и сказала, что ненадолго приляжет. Она хотела дочитать книгу.

– Осталось всего двадцать страниц. Это быстро. Вы ведь не возражаете?

– Иди.

– Супер.

Она вернулась через полчаса, уже в пижаме, сунула книгу на маленькую деревянную полку, висевшую на стене гостиной, и постояла, уперев руки в бедра.

– Интересно, что я такое собиралась сделать, – сказала она. – Ну ладно. Рано или поздно вспомню.

Они еще с час обсуждали планы на завтра. Хотя Минни почти не знала города за пределами пары кварталов по соседству, она решила присоединиться к Луке и слепому в поисках других оставшихся. Они условились, что поутру, если все по-прежнему будут в сборе и никто не исчезнет, углубятся в район оранжерей. Лука чувствовал: где трое, там и четверо, а четверо просто обязаны стать пятью.

– Впрочем, насчет шести и семи не уверен, – признал он и попытался засмеяться над собственной неловкой шуткой, но от усталости вместо смешка получился зевок.

Слепой уже заснул в кресле. Лука подавил второй зевок, и Минни взяла его за руку.

– Кровать у меня всего одна, но половина – твоя.

– Ты уверена?

– Угу. Мне так будет лучше спаться.

– Хорошо, – ответил Лука. Он почистил зубы пальцем вместо щетки и вымылся мылом в форме ракушки, которое нашел в ванной. Когда он вошел в спальню, Минни уже выключила свет, но Лука еще достаточно хорошо видел, чтобы без проблем добраться до своей стороны постели. Мгновение он постоял над Минни, пытаясь привыкнуть к мысли о том, что ему предстоит спать рядом с кем-то. Казалось, мир сделал оборот словно карусель и предоставил Луке второй шанс.

– Я хочу закончить, – сказала Минни.

– Булгакова? А я думал, ты дочитала.

– Нет. Закончить свой рассказ.

Он скользнул под одеяло.

– Говори.

– Я была далеко от дома, когда появился вирус. Это важная деталь. – Минни рассказывала медленно и обдуманно, как будто шла по запутанному лабиринту незнакомых комнат. – Я поехала на торговую конференцию по поставкам офисных принадлежностей в Тусон. Я продавала канцтовары в больницы и разные агентства. В отеле нас было человек пятьсот, все из разных штатов. Когда мы узнали новости, то бросились к машинам. Я думала лишь о том, что хочу еще разок увидеть папу. Так странно… Я не видела отца с детства, и он, в любом случае, наверняка умер, но почему-то я думала только о нем. Не о маме, не о своем парне, а об отце. Но в отеле объявили карантин, и никого не выпустили с парковки. Наверное, испугались, что кто-то из нас мог быть заражен. Не знаю. В автомате оставалось еще несколько банок колы, и я взяла одну, когда возвращалась в номер. Почти все телеканалы уже не работали, а по двум оставшимся передавали репортажи из Англии. Ужасно. Трупы лежали на траве и сидели, прислонившись к деревьям. Хорошо, что ты этого не видел… – Она содрогнулась. – Честное слово. Была одна фотография из Лондона. Сотни ботинок, которые валялись на шоссе. Ничего, кроме ботинок. Наверное, люди разувались, когда бежали… неизвестно от чего. Я то и дело включала телевизор, чтобы посмотреть, нет ли чего-нибудь новенького, но ничего не было. К вечеру остался только один канал, по которому показывали какие-то голливудские свадьбы. В записи, конечно. Какие уж там голливудские свадьбы. Кажется, наутро я почувствовала себя нехорошо. Я пошла в ванную за стаканом воды, а после этого уже ничего не помню.

Она помолчала, после чего заговорила обычным голосом, лишенным налета воспоминаний:

– Кажется, всё. Извини. Просто захотелось кому-нибудь рассказать.

– Можно кое о чем спросить?

– Давай.

– Ты быстро умерла?

– Не знаю, – ответила Минни. – Такое ощущение, что я не дожила до ночи.

Она лежала на боку, свернувшись, лицом к нему. Все это время ее ноги описывали медленные полукружия под одеялом, одна поверх другой, словно волны, набегающие друг на друга. Перед тем как заснуть, он услышал бормотание Минни: «Посуда…» – и проснулся утром.

Как всегда, слепой уже встал. Он помогал Минни на кухне и наполнял кофеварку, пока хозяйка включала тостер. Они позавтракали английскими булочками с клубничным джемом, а потом отправились в город.

Улицы казались еще безлюднее, чем прежде. Большую часть мусора – обертки от гамбургеров, обрывки автобусных билетов, пустые картонные стаканчики – сдуло в реку или разнесло по тупикам. Оставшееся было слишком тяжело или обтекаемо, чтобы ветер мог его подхватить. Сломанный будильник. Резиновый упор для двери. Компакт-диск. Они казались элементами какой-то гигантской, размером с город, художественной композиции под названием «Вещи, которые мы оставляем».

Между двух шестов возле дома трепыхался рекламный плакат, он натягивался и повисал словно парус на легком ветру, но на тротуаре все оставалось абсолютно неподвижным. Лука внимательно искал хоть какой-нибудь признак человеческой активности. Он приноравливал свой шаг к походке Минни. Слепой держался в нескольких шагах впереди, ведя рукой по стенам и окнам и ни разу не споткнувшись, когда приходилось перешагивать через бордюр на пустых перекрестках.

Лука собирался вернуться, прежде чем наступит вечер. Он боялся, что позабыл закрыть окно. Вне зависимости от того, найдут они кого-нибудь или нет, он не хотел оставлять оборудование под дождем. Мимеограф, в частности, едва тянул даже в лучшие времена – коленчатый вал часто застревал, барабан разболтался, бумага выходила сплошь запачканная чернилами. Лука не решался даже подумать, как будет работать эта штука, если в механизм попадут несколько галлонов дождевой воды.

Они остановились на несколько минут в маленьком уединенном парке на углу Семнадцатой и Маргарет-стрит и уселись на кованую железную скамью, чтобы дать отдохнуть ногам. Минни сняла туфли и начала растирать ступни, массируя их сначала большими пальцами, а потом костяшками.

– Я в жизни даже до почтового ящика не ходила пешком, – пожаловалась она. – У меня ноги как у младенца.

У сетчатого забора валялись два баскетбольных мяча. То и дело между ними пролетал порыв ветра, и они откатывались друг от друга и вновь сталкивались с необычайно звонким стуком. Минни натянула туфли. Лука похлопал слепого по плечу, и они втроем направились к оранжерее.

До вечера было еще далеко, когда слепой вдруг резко остановился и вытянул перед собой левую руку.

– Вы слышали? – спросил он.

Лука ничего не слышал. Минни тоже.

– Похоже на выстрел, – сказал слепой. – В нескольких милях отсюда.

Он склонил голову набок и указал пальцем.

– Вот! Вот опять!

Внезапно, без единого слова, он быстро зашагал вперед. У Луки и Минни не оставалось иного выбора, кроме как последовать за ним. Казалось, слепой прекрасно знал, куда шел. Он свернул направо, на Третью авеню, обогнул автомобиль, стоящий у тротуара, потом повернул влево, у торгового центра на Гиндза-стрит. Он ни разу не забрел в тупик или в чужой двор, даже не замедлил шаг. Лука понять не мог, каким чудом слепому это удается. Может быть, все дело было в потоках воздуха и в том, как разнообразные звуки сливались или сталкивались в его ушах. А может быть, в чувстве равновесия, которое работало не хуже идеально выверенного компаса. Лука решил выяснить, как только они доберутся до места.

Слепой провел их мимо библиотеки и гимназии – четыре квартала, восемь, десять, – быстро двигаясь к реке и монументу. Следующий выстрел прозвучал гораздо отчетливее.

– Черт возьми, я слышу, – сказал Лука.

– Это сигнал. – Слепой разминулся с деревянным бочонком и перевел дух. – Кто-то пытается привлечь наше внимание.

– И почему мы сами до этого не додумались?

– Мы подумали, – возразил слепой. – Но если не ошибаюсь, ни у кого из вас нет пистолета.

Еще два квартала, и они вышли из городского массива, обогнули бетонную стену парковки, поднялись на несколько ступенек вдоль пандуса для инвалидных колясок и увидели впереди просторную, поросшую травой лужайку, в центре которой возвышался памятник. Дорожки, словно спицы колеса, лучами расходились от монумента – блестящего мраморного обелиска на узком пьедестале. Рядом стоял мужчина с пистолетом и стрелял в воздух. А вокруг, оживленно разговаривая, толпились человек двести. Еще с полдесятка показались с другой стороны лужайки, привлеченные звуками выстрелов.