Протоколы высших инстанций, высших судов, составляли грамотные палачи – и у них-то все точки, запятые, тире, буквы на месте, не как у рядовых пьяных лилипутов. Но в каждом документе – беззаконие, в каждом документе – разбой, в каждом документе – беззащитная русская трагедия.
Пом. Главного военного прокурора
подполковнику юстиции тов. Бирюкову
Сообщаем, что личное тюремное дело заключенного Васильева Павла Ник., 1910 г. р., не сохранилось, не представляется возможным также сообщить – когда и кем он вызывался на допрос, продолжительность допроса, – так как архив за 1937 год уничтожен.
Нач-к Бутырской тюрьмы УМВД полковник Калинин
Нач-к Канцелярии мл. лейтенант
Чупятова
Почему на смертном приговоре поэт поставил свою подпись карандашом? И многие на смертных документах ставили свою подпись карандашом. Палачи боялись и могли, при случае, стереть? И сами – палачи, требуя «развернутых признаний», ставили свою подпись карандашом. Неточность, неразборчивость подписи, «увиливание» от инициалов – привычка негодяев, профессиональная их болезнь, страх перед грядущим.
Кто уничтожал архивы бессчетных советских тюрем и лагерей? Кто уничтожал списки палачей? Кто уничтожал списки жертв? В опросах 1956 года указывается, что ни Павел Васильев, ни другие узники не признали себя виновными, по сути – указывается на произвол следователей. Ныне в КГБ мне помогли те, кто, как и мы с вами, тяжело переживает безвинную кровь людей, погубленных мафией свирепых грызунов, палачей XX века, палачей, не уступающих жестокостью фюрерским истопникам камер.
Избитый, измученный юноша, великий русский поэт, раздавленный каблуками палачей, карликов-изуверов, расстрелянный, как великий татарский поэт Муса Джалиль, да, юноша, измученный в неонацистских подвалах, ослепленный тьмою, потерявший любимую, потерявший мать, потерявший отца, потерявший братьев, потерявший Родину, Россию, о чем он, Павел Васильев, думал, о чем плакал?
На далеком, милом Севере меня ждут,
Обходя дозором высокие ограды,
Зажигают огни, избы метут,
Собираются гостя дорогого встретить как надо.
А как его надо – надо его весело:
Без песен, без смеха, чтоб ти-ихо было,
Чтоб только полено в печи потрескивало,
А потом бы его полымем надвое разбило.
Чтобы затейные начались беседы… Батюшки!
Ночи-то в России до чего ж темны.
Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, – я еду
Собирать тяжелые слезы страны.
А меня обступят тая, качая головами,
Подпершись в бока, на бородах снег.
«Ты зачем, бедовы, бедуешь с нами,
Нет ли нам помилования, человек?»
Я же им отвечу всей душой:
«Хорошо в стране нашей – нет ни грязи, ни сырости.
До того, ребятушки, хорошо!
Дети-то какими крепкими выросли.
Ой и долог путь к человеку, люди,
Но страна вся в зелени – по колени травы.
Будет вам помилование, люди, будет,
Про меня ж, бедового, спойте вы…»
Все сказал, «гулаги, колымаги, певеклаги, сиблаги», все в стихах поэта. «Дети-то какими крепкими выросли» – в позднейших расстрельных подвалах, в тюрьмах, в солдатских могилах Монголии, Китая, Кореи, Польши, Венгрии, Югославии, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Германии, под стелами Норвегии, Италии, Финляндии, Испании и т.д., и т.д., и т. д.
Да, «Ой и долог путь к человеку, люди!..». Но не одни МГБ и НКВД окровавлены. Окровавлен и КПК, тогдашний ЦКК, про него еще Владимир Маяковский упоминал:
Явившись в ЦеКаКа
грядущих
светлых лет,
над бандой
поэтических
рвачей и выжег
я подыму,
как большевистский партбилет,
все сто томов
моих партийных
книжек.
Сильно, видать, допекли аппаратные инквизиторы этого мамонта – Владимира Владимировича Маяковского. ЦКК, КПК, ЦКК – а на деле: партийная хунта, хранители и блюстители «образцов принципиальности» участвовали в кровавых преступлениях, в геноциде – над калмыками, чеченцами, татарами, украинцами, мордвою, чувашами, всеми, всеми, кто лежит в безымянных курганах, под номерами и без номеров, кто – мы, русские!..
Комитет партийного контроля, рудзутаки, москатовы, андреевы, эти шкирятовы, эти пельши, не встали, не заслонили ни одного из членов партии «участников подпольного заседания террористов» – святых, русских писателей, патриотов.
А чем они, ленинцы, сталинцы, хрущевцы, брежневцы, андроповцы, черненковцы, горбачевцы, помогли нам, изнывающим под прессом «демократов и прорабов» перестройки, навешивающих на нас ярлыки «антисемитов», «черносотенцев», «шовинистов», «правых консерваторов», «переворотчиков», «экстремистов», чем? Мы – «правые», как «правые» Павел Васильев и те, кого уничтожили «левые», мы – «консерваторы», а палачи – «стахановцы», да?
У Павла Васильева есть строки о наших днях:
– Что вы, ограбить меня хотите! —
Били в ладони,
Спор шелестел
Из-за коровьих розовых титек…
(Что вы, ограбить меня хотите!)
Из-за лошажьих
Рыжих мастей…
И – ограбили. И – расстреляли, сгноили, втоптали в советскую пыль крестьян – Васильевых, рабочих – Васильевых, ученых – Васильевых, втоптали дзержинские, ягоды, урлихты, межинские, ежовы, родзинские, берии, москатовы, вышинские, андреевы, шкирятовы, пельши и тысячи других «несгибаемых ленинцев», отдавших свою жизнь, всю, «капля по капле», партии, стране, обрызганной безвинною кровью тружеников.
Интересно, что бы делали и как бы мы дивились, если бы еврея повели на суд или повели в тюрьму за оскорбление русских? Но… Смешно – правда? Но не смешно – и сегодня нас, русских, одергивать, поучать, как нам себя уважать, как нам себя обустраивать?
Край обилен. Пониже, к пескам Чернолучья,
Столько птиц, что нету под нею песка,
И из каждой волны осетриные жабры да щучьи…
И чем больше ты выловишь – будет все гуще,
И чем больше убьешь – остальная жирней и нежней.
Но – истребили мы обилие. Но – истребили мы нежность. Арал – высох. Иртыш – отравлен. Енисей – погибает. Волга – в болота превращена. И – доброта пускается в ночные грабежи, в изуверство: палачам, облавным уркачам, «молодежь» подражает?
* * *
Более двадцати лет я рвался к «Делу» Павла Васильева, зо-лотоголового богатырского наследника поэзии Сергея Александровича Есенина. Я пытался «проникнуть» к Шелепину, но безрезультатно. И вот – последний порог.
Начальнику Управления
КГБ СССР по Москве и
Московской области
товарищу Прилукову В. М.
Уважаемый Виктор Михайлович!
Видя Вашу доброту и большую государственную работу по восстановлению имен безвинно уничтоженных людей, по возвращению их образов, их дел в нашу жизнь и опираясь на неоднократные замечательные отзывы о Вас, человеке глубоком, А. Г. Михайлова, я взялся за перо: обращаюсь к Вам за поддержкой, за помощью.