— Но вы не спрашивали его? — не отступалась Хани. — Вы не спрашивали его почему?
— Нет, не спрашивала. Он даже не знает, что я их нашла, — ненавижу всю эту театральщину. Не могу представить себе ничего более жестокого, чем открыть ему это, как по телевизору показывают или еще в ужастиках. Но, конечно, думала, почему он так делал… О, вот они!
Китти достала из ящичка небольшой сверток писем Алекса в розовых конвертах. Оперлась локтем о свой погасший камин:
— Они правда такие милые. Я прочитала почти все — это не заняло много времени, потому что они очень короткие. Могу представить, сколько денег ушло на почтовые расходы! Я взяла только несколько, поэтому он наверняка ничего не заметил. Вот это нравится мне больше всего: «Дорогая Китти, когда бы она ни обнимала детей, она всегда смотрит поверх их маленьких плеч на родителей и улыбается в знак того, что не испытывает к этим детям антипатии. С любовью, Алекс Ли Тандем». Это так замечательно! Именно так я и делаю, всегда!
Алекс постарался улыбнуться.
— Мне безумно жаль, — проговорила она, — что не смогла найти их раньше, при жизни моего третьего мужа. Он был художником. Может, вы о нем слышали?
Она назвала имя, звучавшее не по-английски, и на лице продолжавшего пребывать в ступоре Алекса ничего не отразилось.
— Ну и ничего, Алекс. Ты бы наверняка ему понравился. Поселился в его сердце. Он любил писателей, которые умеют сказать многое в немногих словах, — и вообще всех, кого ему можно было представить. Здесь всегда было полно писателей и художников — они обожали эту квартиру! Чувствовали себя здесь как дома! — Китти погладила бессловесную бежевую стену рядом с собой. — Знаешь, почему они мне так понравились? — задумчиво промолвила она. — Твои письма? Там ничего нет о кино. Ни слова. Они только о женщине, живущей в этом мире. По-моему, это восхитительно.
— Как он мог… — начал громко Алекс. Весь дрожа, он поднялся со своего кресла.
— Алекс, — оборвала его Хани. — Сядь немедленно.
Алекс сел и немного сбавил тон:
— Как он мог скрывать мальчишеские письма целых тринадцать лет? Тринадцать лет моей жизни!
Китти с беспокойством на него посмотрела, а потом ее взгляд обратился к окну:
— Очень жаль, что так получилось. И жаль тебя. — Она поднесла пальцы обеих рук к губам. Алекса взяла досада от этого ее театрального жеста — когда он обнажил душу, без всяких жестов, оставшись беззащитным. — Мне приходит в голову только одна причина. Может, когда-то я получила несколько писем. И они оказались точно такими же, как множество других, правда? Эта фраза: «Я ваш самый большой фан» — такое вульгарное слово «фан», ненавижу его… но думаю, может, твои письма… они такие необыкновенные… словно ты меня хорошо знал… и Макса это задело за живое, понимаешь? Потому что он считал, что это дано ему одному. Думает, что только он меня понимает. Это ему очень важно. Полагаю, ему очень хотелось… может… сохранитьидею… платоновскую идею… у него…
Алекс не испытывал желания слушать философские рассуждения и слегка стукнул кулаком по столу, так что чашки подскочили.
— Никак не могу понять, — процедил он, сбросив с плеча руку Хани, — в чем дело. Он что, воспылал ненавистью? Ко мне? Вы ведь иногда получали другие письма? А он только мои прятал? Смеха ради? Просто ему нравилось тринадцать лет подряд…
— Нет! — вскрикнула Китти, прижимая письма к груди. — Он меня защищает.У него параноидальная идея — думает, что вокруг хватает помешанных, упрямцев, вроде Нормана Бейтса [86]и кое-кого еще. Кино странным образом меняет людей. Он считает, что его задача — защищать меня от всех этих сумасшедших. Ирония судьбы в том, что сам Макс… если вы его знаете… он тоже немного помешанный. Я сошлась с ним однажды… теперь и вы это знаете… на семь дней, когда мы были на Гавайях. Но мне этого хватило — он оказался гомосексуалистом, что в нашей среде встречается весьма часто. О да! — воскликнула она, увидев разинутый от удивления рот Хани. — Дорогая! Каждой надо хоть раз в жизни выйти замуж за гомосексуалиста. Ничего нет полезнее. Сразу все иллюзии относительно неотразимости собственных прелестей как рукой снимет. Ну и потом, когда я снова вышла замуж, Макс жил с нами. Я ничего не могла с ним поделать, моя дорогая, — проговорила она, на этот раз обращаясь исключительно к Хани, которая так и продолжала сидеть раскрыв рот. — Такой уж он человек. На наших вечеринках вел себя как лакей, напитки разносил!
— Это не… — Алекс тряхнул головой. — Можно мне тоже кое-что сказать? Только пару слов? Пожалуйста.
Китти слегка поморщилась и приглашающе вытянула руки:
— Конечно, конечно!
Но Алексу, так легко получившему слово, вдруг захотелось спрятаться за занавеску.
— Ну же! Пожалуйста! — взмолилась Китти, кладя ему на руку бисквит. — Ты должен сказать, что думаешь. В Америке это почти закон.
— Ладно, слушайте. Просто… — заговорил Алекс с набитым ртом. — От чего вас надо было защищать? От моих писем? Разве я дал хоть малейший повод…
— Ал! — Хани отвесила ему подзатыльник. — Ты грубишь! Прекрати. Нам надо идти, мисс Александер. Мы и так отняли у вас слишком много времени.
Хани поднялась, но Китти, стоявшая у своего камина, заставила ее сесть. Алекс закрыл глаза, проклиная себя последними словами.
Китти мягко, извиняюще кивнула, снова подошла к своему шкафчику и открыла другой ящичек. Взяла еще одну пачку писем и села вплотную к Алексу. Вздохнула и разложила письма на столе:
— Пойми, пожалуйста, от тебя мне защищаться не надо. Но не все так называемые фаны походят на тебя.
Теперь они сидели рядом на диване — Хани, Алекс посередине и Китти. Разве мог он хоть неделю назад даже вообразить такое? Чтобы его с обеих сторон касались столь знаменитые особы? Сокровенная мечта любого Собирателя. Китти взяла один конверт и протянула ему:
— Одна неприятная история. Началась полгода назад. Полиция тут бессильна. Можешь себе представить? Только Макс обо мне беспокоится.
— А если я помогу?
Она кивнула, а он открыл конверт и вытащил письмо.
— Это так ужасно! — Китти передернуло. — Кажется, ему все известно. Где я хожу, что покупаю и что ношу. Он наверняка таскается за мной по пятам. По-моему, это не столько опасно, сколько утомительно — Макс теперь почти не позволяет мне выходить из дому. Из-за этого маньяка сижу здесь, как в заточении. Больше ему делать нечего, как только преследовать по всему Нью-Йорку одинокую старуху и ее собачку. Смех да и только.
Алекс быстренько пробежался по письму глазами. Написано детским почерком, чуть не штампованные фразы из разных телесериалов в каждой строчке. Но и помимо стиля письмо очень неприятное. Автор его явно не в ладах с самим собой.
— Откуда оно прислано? Они все такие?
Китти, словно через силу, показала на пол, в глазах у нее стояли слезы. Ее левая рука, которую непроизвольно погладила Хани, тряслась.
— Они приходят сюда. Ничего не могу понять — адреса моего почти никто не знает, кроме, если не ошибаюсь, нескольких верных друзей. Ну и Макса, конечно.
Она опрокинула молочник и, как ни пытались ее остановить, пошла на кухню за тряпкой. Хани и Алекс едва успели обменяться выразительными взглядами и всем известными жестами, имеющими долгую и славную историю. Через минуту она вернулась, и все трое начали, мешая друг другу, передвигать чашки и спасать книги (молоко, к их удивлению, растекалось в двух направлениях одновременно), а Китти в это время продолжала размышлять: сверхбдительный Макс («Даже с Люсией погулять мне не разрешает!»); ее одиночество, замкнутый образ жизни; разных ненормальных по соседству так много, что никому до них нет дела.
— Послушайте, мисс Александер, не хочу ничего такого сказать… — начала Хани, которая как раз и собиралась сказать «кое-что такое», — но неужели вам никогда не приходило в голову, что это может быть ваш Макс, который…
Китти осторожно опустилась в кресло:
