В своей арендованной квартирке он запил бутылкой пива пару таблеток аспирина и, завернув в полотенце кубики льда, водрузил на голову компресс. Затем он развесил по стенам увеличенные фотографии обнаженной, как ему хотелось верить, Андреа, и около часа пристально их разглядывал. Уже в полусне он поклялся себе, что утром первым делом позвонит ей. И уснул.

Проснувшись, он обнаружил, что шишка на голове увеличилась, зато боль утихла. Прежде чем позвонить Андреа, он некоторое время раздумывал, стоит ли говорить ей о вчерашнем происшествии, и решил наконец, что, поскольку она, вполне вероятно, все равно узнает обо всем от Донны, лучше уж расскажет он сам.

Похоже, Андреа не ожидала его звонка. Стараясь не выдать своего желания немедленно оказаться рядом с ней, он небрежно поинтересовался, не желает ли она пообедать с ним сегодня вечером. С притворным простодушием Андреа спросила, будет ли с ним Донна. Он ответил, что с Донной они разбежались — и при весьма удручающих обстоятельствах. Когда он описывал ей свою встречу с Донной и Домостроем, выставляя себя невинным идиотом среди злодеев, сочувственное хихиканье Андреа побудило его приукрасить историю выдуманными подробностями и посмеяться вместе с ней.

Прежде чем закончить разговор, они договорились о времени и месте встречи.

— "Не оставайся долго с музыкантшею, чтобы как-нибудь не попасть в сети ее". Это из "Книги Премудрости сына Сирахова". [21]— Андреа беседовала с Домостроем по телефону. — Вчера вечером я обедала с Джимми Остеном, — продолжила она. — Зачем это твои наемные громилы избили его на глазах "бурого сахарка" [22]Даунз? Ты что, трахаешь ее теперь и захотел покрасоваться?

— "Женщины, в сущности, это музыка жизни". Это из Рихарда Вагнера! — парировал Домострой. — Кроме того, меня возмущают твои расистские замечания в адрес Донны.

— Ах, неужели? Так позволь же мне сказать, кто здесь расист. Знаешь, почему ты запал на Донну Даунз? Из-за ее поразительного таланта и консерваторского образования? Чушь! Ты бегаешь за своей темнокожей сиреной, мистер Лицемер Белый Хер, не потому, что у тебя встает под ее музыку, и не потому, что нашел себе в гарлемской одалиске духовную сестру, а потому, что она шустрая девица, и для тебя, как и всякого белого сексиста, черная кожа означает рабство, а черная дырка — блядство. Ты убеждаешь себя, будто домогаешься Донны из-за ее таланта и тому подобного дерьма, а на самом деле просто хочешь трахать развратную шоколадную рабыню. Как и любого другого белого господина, бегающего за черными потаскушками из гетто, тебя заводит только один ее талант — услаждать тебя! И в глубине души ты понимаешь это! И твоей черной Кармен тоже это известно!

— Ты что, у себя там драму изучаешь или мыльную оперу?

— Тебя-то я хорошо изучила.

— Тогда ты должна знать, что я познакомился с Донной Даунз через крошку Джимми Остена — еще одного ее, как ты выражаешься, "белого господина". Или Джимми как раз любил ее по-настоящему?

— Сомневаюсь, что он когда-нибудь ее любил. Он сказал, что уже три месяца, как положил на меня глаз, — еще до того, как нас познакомила Донна.

— Но это же не ты купила ему шпионские игрушки и послала нас подслушивать?

— Нет, не я. Наверное, он переживал из-за того, что она таскается с кем попало за его спиной, пока сам он учится в Калифорнии. — Она помедлила, прежде чем сказать: — Между прочим, как любовник Джимми имеет перед тобой одно неоспоримое преимущество… — И замолчала, словно специально его поддразнивая.

— Он молод, — предположил Домострой.

— Возраст не имеет значения, — возразила Андреа. — Зато его ранимость — имеет. Она пробуждает в женщине материнский инстинкт, а это лучший фон для сексуальных отношений.

— Любовница, которая помогает родиться, мне не нужна, — отрезал Домострой.

— Поэтому-то Джимми и даст тебе сто очков вперед.

— Я с Джимми Остеном соревноваться не собираюсь, да и ни с кем другим, если на то пошло, — ответил Домострой, пытаясь сменить тему разговора. — Если в тебе проснулась мать, можешь опекать малыша Джимми сколько душе угодно, но я убежден, что все это во вред нашим замыслам. Что, если вдруг появится Годдар и увидит, как ты кормишь Джимми грудью?

— Прекрати называть его малышом, если не хочешь, чтобы я поинтересовалась у Донны, каков ты по сравнению с Диком Лонго.

— Если ты сделаешь это, я…

— Что — ты? — с вызовом спросила Андреа.

— Я позвоню Джимми и все о нас расскажу.

— Он тебе не поверит.

— Так, может, он поверит фотографиям? У меня есть негативы.

— Ну и что? Там не видно лица!

— На некоторых не видно. Ты была тогда слишком занята собой, так что не знаешь, что я наснимал!

— Если ты сделаешь это, Патрик, я…

— Что — ты? — Теперь он бросил вызов. Впрочем, тут же понял, что вся эта перепалка не имеет смысла, и заговорил примирительно: — Довольно городить чепуху, Андреа. Клянусь, я не спал с Донной. И не имею никакого отношения к негодяям, стукнувшим по башке Джимми Остена во время его ребяческой игры в "Невыполнимые поручения". [23]Надеюсь, он это понимает.

— Он очень тобой интересовался, — с облегчением сообщила Андреа. — Во всяком случае, ты прав, в моей квартирке ему не место. Вряд ли Годдару понравится, если он увидит здесь Джимми. Нет, мальчику пора обратно, в свою любимую Калифорнию.

— Калифорнию? При чем тут Калифорния?

— Он изучает литературу и писательское мастерство в Калифорнийском университете в Девисе. Пишет докторскую диссертацию. Может, Джимми и мальчишка, но он, знаешь ли, интеллектуал. Так что, если твоя драгоценная Донна бросит его, я подберу — даже вцеплюсь в него — на какое-то время.

— Давай-давай. В самом деле, будь подобрей с мальчиком. В конце концов, то, что хорошо для Остенов, хорошо для «Этюда», а что хорошо для «Этюда», хорошо для меня. Не забывай, я все еще в их жадных лапах. — Он рассмеялся. — Просто будь начеку. И дай мне знать, если произойдет что-то неожиданное.

— Например?

— Например, объявится Годдар. Он, несомненно, рыбка покрупнее Джимми, — хмыкнул Домострой. — Я угробил кучу времени, заманивая Годдара своими блестящими письмами и твоими грязными снимками. Не хотелось бы думать, что все мои усилия оказались напрасны только потому, что он застал тебя в постели — послышался печальный вздох, — с малышом Джимми Остеном!

— Не забывай, что я оплатила твои усилия. Так что с результатами их могу делать, что пожелаю.

И она бросила трубку.

— Ты знаком с Андреа Гуинплейн? — спросила Донна Домостроя после очередного их занятия в "Олд Глори".

Мгновение Домострой колебался, не сказать ли правду. Почему он должен врать Донне, женщине, которая ему действительно нравится, и тем самым ставить под угрозу их искренние отношения? До какой степени он связан договором с Андреа?

— Андреа Гуинплейн? — повторил он. — Это имя мне ни о чем не говорит. Кто она?

— Разве я тебе не говорила? Она студентка театрального факультета Джульярда, но посещает лекции на музыкальном отделении. Кажется, Джимми изрядно ею увлекся. Он ухаживает за ней с тех пор, как стал ходить со мной на лекции в Джульярд.

— С каких это пор? — небрежно поинтересовался Домострой.

— Да с месяц уже.

— С месяц? И ты уверена, что раньше он ее не встречал? — не сдержавшись, спросил он.

— Конечно уверена. Это случилось сразу после того, как Джимми попросил меня узнать, преподают ли в Джульярде музыку Годдара Либерзона — это имя мне знакомо, так как он был связан с Си-би-эс, — и другого композитора, как его… — Она наморщила лоб. — Вспомнила, Борис Прегель, современник Либерзона. Ты знаешь их сочинения?

— Знаю. Я даже знал их самих. — Сердце Домостроя заколотилось. — Но что же было дальше? — спросил он, опасаясь, что Донна утратит нить повествования.