Однако училище Михаил закончил, летное удостоверение получил и был по распределению сослан к черту на рога. Аж в самый Мурманск, помогать рыболовецкому промыслу. Каждый день поднимал Фадеев в небо над Баренцевым морем свой крошечный самолет, не переставая мечтать о громадном «восемьдесят шестом», и высматривал внизу стаи рыб. Рыболовецкие суда ждали его знака. Как только Михаил неподвижно зависал в воздухе, все корабли устремлялись к обозначенной точке, к обнаруженному косяку рыб. Не один капитан благодаря молодому пилоту в те годы ударника соцтруда получил, только вот на самого Фадеева с Северного Ледовитого океана дуло такой смертельной тоской, что впору повеситься.

Многие товарищи у него на глазах спивались, работу бросали, а он терпел. У него мечта в жизни была, ради которой себя берег, – «Ил-86». Наконец положенные три года в Мурманске истекли, и Михаил, возмужавший, заматеревший, но все еще по-детски наивный, вернулся в Москву.

– А что, – удивился, встретив сына, отец, – на Севере летчики не нужны?

– Нужны, – честно ответил Михаил, – но я не для того на пилота учился, чтобы всю жизнь на микроскопическом самолете рыбу искать.

– Чего же ты хочешь, сынок?

– Пилотировать лучший самолет всех времен и народов, – он весело подмигнул, – «Ил-86»!

Отец ему ничего не ответил: только удрученно покачал головой и ушел в свою комнату. Поздно ночью, когда старший Фадеев лег спать, мать рассказала, сколько усилий тот предпринял, чтобы найти Михаилу работу в Москве, – и все тщетно. С тех пор как отца на пенсию спровадили, руководство на местах поменялось, а у этих людей уже были свои интересы; свои сыновья-зятья-кумовья. Михаил слушал и ровным счетом ничего не понимал: какие интересы могут быть в авиации, кроме блага Отечества и безопасности граждан? О каких родственных связях идет речь, если пассажиров можно доверять только лучшим пилотам? А он и был таким – это еще в училище отмечали. Да и на Севере как должно себя проявил. Благодарности, грамоты получал; с Доски почета его фотографию последние два года даже и не снимали. А тут на тебе – отец ему работу искал. Стыд, да и только! Как будто он сам не сможет.

Михаил был парнем упорным – не в его правилах было сдаваться легко. Шесть месяцев он пытался устроиться на работу в Москве: летчики с улицы никому и нигде оказались не нужны. А те счастливчики, которые по чьим-то протекциям уже летали, держались за штурвал руками-ногами. Да еще и зубами в него впивались для верности. Полгода спустя Фадеев понял, что в столице ему ничего не светит. Но пути назад уже не было: назвался пилотом, стремись к налетам! Прочесав вдоль и поперек все московские аэропорты, Михаил положил в «дипломат» две бутылки водки – плату за проезд, летное удостоверение, с которым никогда не расставался, и в полном обмундировании летчика отправился в путь.

Сколько городов он тогда облетал в поисках работы – вспомнить страшно! Поджидал экипаж приглянувшегося рейса у служебной проходной, совал командиру под нос удостоверение, рассказывал о себе. Его брали в кабину. Кто за водку, кто так – из мужской солидарности. Это сейчас в аэропортах, слава богу, мышь не проскочит: проверки, досмотры, пропуска. О том, чтобы кто-то, кроме командира воздушного судна и второго пилота, просочился в кабину, и речи не может быть! А раньше кого только на территорию и в самолет не пускали – подумать страшно.

Михаил Вячеславович улыбнулся, вспомнив, как в один из таких полетов зайцем в кабине наблюдал веселую картину. Подлетели они к какому-то уездному аэропорту – куда именно, сейчас уже и не вспомнить, – заходит командир на посадку и, уже порядочно снизившись, видит, что по взлетной полосе преспокойно себе едет местный, на санях в упряжке оленей. А диспетчер портовый – ни гугу! Командир с матом тянет на себя штурвал, набирает опять высоту и идет на второй круг. К тому времени, как они снизились во второй раз, аборигена успели с взлетно-посадочной полосы согнать. Потом, конечно, извинились от лица руководства. «Простите, – говорят, – ехал человек по своим делам в санях, увидел большую дырку в заборе – решил путь срезать. Да вы не волнуйтесь, к следующему вашему прилету обязательно залатаем. Времени – неделя».

Одним словом, по предперестроечному Советскому Союзу Михаил скитался больше года: ни работы, ни денег. Зато чуть ли не в каждом уголке необъятной родины нашел себе по невесте. Хорошо, ума хватило тогда ни на ком не жениться. Первым делом у пилота, как известно, самолеты. Да и хотел сначала опыта набраться, жизни хлебнуть. Вот и нахлебался.

В каждом аэропорту сценарий был неизменный: Михаил, вызнав за время полета у своих коллег-добродетелей, где что находится, сразу ехал в центр. Там, как правило, дальше порога его не пускали.

– К кому? – вопрошала однотипно воинственная вахтерша на входе.

– К главному.

– Нет его.

– Тогда в отдел кадров.

– Здесь жди.

Вахтерша куда-то звонила, минут через двадцать появлялся мужик – в разных городах авиационные кадровики отличались только степенью усталости и нереализованности в глазах – и начинался самый настоящий допрос.

– Когда училище закончил?

– Четыре года назад.

– Чего летать вздумал?

– С детства мечтал.

– В город наш как забрался – родственники здесь?

– Нет.

– Ну, может, знакомые, – подсказывал он, – кто за тебя поручиться может?

– Никто.

– Слушай, молодой человек, – мужик терял терпение, – у нас тут без тебя безработных летчиков хватает. Летел бы ты в свою Москву.

В голосе почти всегда слышалась обида, по которой Фадеев угадывал, что и сам кадровик из списанных или не востребованных временем пилотов.

Михаил побывал так в каждом городе, в каждой точке на карте Союза, где значился хоть какой-нибудь рабочий аэропорт. Он сидел в кабине и, если попадал на любимый «Ил-86», с завистью наблюдал за работой коллег. Как же в этом самолете все по уму было сделано, как удобно и хорошо!

В кабине Фадеев спал, если перелет выдавался долгий, там же питался чем бог пошлет – в образе очередной сердобольной стюардессы. В общем, конечно, такая жизнь была ему даже по вкусу – он не предал небо, не снял летную форму, верил, что все – и несчетные мили, и «Ил-86» – у него еще впереди.

Каждый аэропорт в стране он теперь знал как свои пять пальцев: где короткая полоса, где дует вечный боковой ветер, где видимость ни к черту из-за низких облаков и надо сажать по приборам. Но день за днем, с каждой новой точкой на карте, которых оставалось все меньше, надежда в нем угасала. Уже и форма была порядком истрепана, и сбились каблуки на ботинках, и первая седина появилась в волосах.

Последним пунктом его назначения оказался город Магадан. Все. Край земли – дальше лететь было некуда. Или ему повезет там, или с мечтой о небе придется расстаться раз и навсегда. Но как и зачем тогда дальше жить?!

Экипаж в тот день долго пришлось уговаривать – ни за что не хотели Фадеева брать. И водка в ход уже шла, и лесть, а мужики все не сдавались. «Нам, – говорят, – хватает своих проблем. Ты тут еще на нашу голову».

Если бы не красивая до рези в глазах бортпроводница, которая в тот самый момент пришла на проходную, не видать бы Михаилу Магадана как своих ушей.

– Привет! – мелодичный голос завораживал. – Что тут у вас?

– Вот, заяц пытается пролезть, – проворчал командир.

– Да ладно, ребят, – рассмеялась она, и пилоты оттаяли, – такого симпатичного зайца грех не взять. Берите, я за ним послежу.

– Вот уж нет, Наденька, – встрепенулся командир, – если ты просишь, пусть, конечно, летит: не могу я красивой женщине отказать. Но следить за ним будем сами! Идет?

– Как скажешь, капитан! – Глаза и обнаженные в улыбке зубы блеснули, словно бриллианты.

Экипаж прошел на поле и направился к самолету. А Михаил еще долго, идя за ними следом, не мог избавиться от предательской красноты ушей. Вот черт, его, бравого летчика, назвать «симпатичным зайцем»…

Тот рейс Михаил запомнил на всю оставшуюся жизнь. Везли компанию из Совета народных депутатов: то ли на охоту они летели, то ли на рыбалку. Господа-товарищи изволили выкушать все спиртное на борту, потом приступили к личным запасам. Шум в пассажирской кабине стоял невообразимый, дым – хоть вешай топор. Все бы ничего, долетели бы без происшествий – девочки под Надиным руководством неплохо справлялись, правда, едва успевали увертываться от пьяных шлепков и щипков, – но залитым по самые брови слугам народа приспичило, как теперь принято говорить, устроить экстрим. Товарищи-господа дружно расстегнули ремни безопасности, встали с кресел и выстроились в проходе. Невиданная в своем идиотизме игра заключалась в следующем: на счет «три» всем одновременно подпрыгнуть. Кто не сообразил или опоздал, пьет штрафную. И вот по всему самолету разнеслось громогласное «раз-два-три», пьяные пассажиры одновременно подпрыгнули, и самолет покачнулся под тяжестью опустившихся на прежние места человеческих тел. Не успели бортпроводницы толком сообразить, что происходит, как, перекрывая гогот, раздалось новое «раз-два-три». Пилоты в кабине, не слыша выкриков, замерли от ужаса, почувствовав непонятного происхождения сильные толчки. Ни на турбулентность, ни на воздушные ямы они были не похожи, да и трасса оставалась чистой. Могло быть только одно – какая-то неисправность в самом самолете, но приборы молчали как партизаны. На третьем толчке в кабине раздался звонок.