– Ха, северянин! - прищурившись, пробасил Сагар. - Спускаешь золотишко старого козла Хирталамоса? А вдруг тебе не удастся его отработать? Вдруг не устережешь петуха?

– Может, не устерегу, - сказал Конан, поглаживая рукоять своего клинка. - Но Хирталамос платит не за одну лишь охрану. Мне обещано еще по десять золотых с головы, а тут я вижу целых четыре.

Сагар покосился на меч киммерийца. Этот клинок шириной в ладонь выглядел куда внушительней заморанских кинжалов, а владелец его мог снять четыре головы с той же легкостью, с какой петух склевывает червяка. Помня об этом, Рябая Рожа выдавил примирительную улыбку и пробурчала:

– Мы ж еще не в курятнике Хирталамоса, а в кабаке, северянин. Тут всякий может посидеть, поболтать и выпить в собственное удовольствие… Разве не так?

– Так, - согласился Конан, продолжая ласкать перекрестье своего клинка. - Так! Будь мы не в кабаке, а курятнике, я бы с тобой по иному разговаривал, падаль! Выпустил бы кишки с печенью да положил в холодке, чтоб не протухли за три дня… Десять монет, знаешь ли, большие деньги!

Сагар смерил его тяжелым взглядом, затем поднялся, взял с блюда жареную курицу и повертел перед носом Конана.

– Вот что будет с твоим петушком, киммериец. Клянусь задницей Иштар! Когда я берусь за дело, всегда пахнет жареным.

– Когда я берусь за дело, пахнет кровью! - Конан тоже встал и резким ударом вышиб курицу из лапы Сагара.

Заморанец отшатнулся, скрипнув зубами; рука его метнулась к кинжалу. Однако, покосившись на троицу подручных, что с показным усердием трудились над жарким, он решил, что время сводить счеты еще не пришло. Злобно пнув курицу ногой, Рябая Рожа пробасил:

– Гляди, киммериец, встретимся! Встретимся! И запомни: ты - один, а нас - двадцать! И нет у тебя помощников, кроме рыжего петуха!

– Вот мой помощник! - Конан хлопнул ладонью по мечу, сгреб со стола кошелек, потом наморщил лоб, припоминая слова Хирталамоса, и свирепо оскалившись, прорычал: - Двадцать шакалов и вонючая гиена не заменят льва! Так что береги шкуру, ублюдок!

С тем он и вышел из таверны, позванивая кошельком, где на разные голоса весело пели золотые монеты купца Хирталамоса.

На следующее утро почтенный Хирталамос отбыл с попутным караваном, в сопровождении своих приказчиков, слуг и дюжих охранников-бритунцев. Видно, товар, который он собирался привезти из Аренджура, был еще подороже драгоценного офирского петуха, ибо с купцом отправились не только все его стражи, но еще и три десятка туранских всадников, нанятых в конвой. Конана это удивило: казалось бы, что может сравниться ценой с Милостями Митры, обещавшего крепость тела, удачливость в делах и любовь женщин! Ну, решил он, у Хирталамоса свои дела и расчеты; скажем, желает он успеть и там, и тут, не упустив ни петуха, ни аренджурские товары.

По городу тем временем уже гуляли слухи о вчерашней сделке - потому ли, что утаить в Шадизаре что-то всегда оказывалось задачей непростой, или, быть может, сам Хирталамос эти слухи и распустил, для устрашения соперников и конкурентов. Так или иначе, но все торговцы и купцы, все солдаты местного гарнизона, все благородные нобили и прилежные ремесленники, все разносчики с базара, вся шадизарская шваль, от бандитов до убийц до последнего нищего - словом, все, абсолютно, все знали, что петуха почтенного Хирталамоса охраняет Конан из Киммерии, а петуха достойного Пирия Флама стерегут сагаровы головорезы. И не только стерегут, но еще собираются свести счеты с грозным киммерийцем - не позже, как этой ночью.

Вот почему, когда Конан с вечерней зарей отправился в дом Хирталамоса, его провожали любопытные взгляды и явственно различимый шепоток. Шадизарцы гадали, судили и рядили, чем кончится грядущая ночь: победой купца Хирталамоса или торжеством благородного Пирия Флама. Дела могли повернуться и так, и этак, ибо всем и каждому было известно, что киммериец силен и свиреп, как барс, а люди Сагара многочисленны и хитры. Во всяком случае, как полагало большинство жителей славного Шадизара, дело без крови не обойдется.

Конан тоже так считал, а потому запасся кроме меча несколькими метательными ножами и остро заточенным крюком на веревке - страшным оружием в умелых руках. Когда один из остававшихся в доме прислужников Хирталамоса провел его к птичнику, киммериец первым делом подготовил к бою весь свой арсенал: разложил клинки на чугунной печке, оставив пару за поясом, крюк повесил у калитки, обнаженный меч пристроил на топчане, заваленном кошмами. Как объяснил старый слуга, петухи из Офира предпочитали тепло, и если ночь была холодной, полагалось растопить печку. У толстых шерстяных кошм назначение оказалось иным; их держали не ради тепла, а чтоб пеленать и переносить петухов. Без такой предосторожности можно было лишиться глаза - рыжие офирцы свирепостью и силой не уступали разъяренному лесному коту.

Закончив с подготовкой, Конан отодвинул топчан в темноту, поближе к клетке Фиглатпаласара, подальше от факела, чадившего при входе, и уселся. Меж ног у него стоял объемистый кувшин с аргосским; слева в корзинках-гнездах дремали куры, справа, на насестах, застыли смутными тенями петухи, сзади посверкивал яростным глазом Великолепный - комок перьев с хвостом, изогнутым наподобие ятагана. Сквозь распахнутые ворота киммериец видел сад, озаренный луной, и террасу, на которой они пировали вчера с Хирталамосом; около женских покоев в высоком серебряном шандале горели три свечи. Все было тихо; ни шороха, ни скрипа песка под ногами, лишь изредка какой-нибудь петух сипло вскрикивал во сне.

Конан сидел в полной неподвижности, пока серебристый диск луны не поднялся над вершиной ближайшего кипариса. Тогда, нашарив у колена кувшин, он сделал пару-другую глотков, а потом пнул ногой решетку, за которой темнел силуэт Великолепного.

– Хочешь выпить, приятель?

Петух завозился и что-то негромко забормотал. Решив, что это знак согласия, киммериец плеснул ароматный напиток в ладонь и просунул ее сквозь прутья загородки. В следующий миг железный клюв впился ему в палец, и Конан с проклятьем одернул руку; в ладони его вино перемешалось с кровью.

– Поганая ты тварь! - заметил он, обтерев руки и приложившись к кувшину. - Не хочешь пить, не надо и пасть разевать! Или у вас, в Ианте, все трезвенники? Неприятное должно быть местечко, коли так.

– Кррр… - ответил петух, - кррр…

– Кррр! - передразнил Конан, - кррр! Что каркаешь, недоумок? Фигля, ворона недорезанная!

Сравнение с вороной, видимо, возмутило петуха; он снова завозился за решеткой, вытянув голову, пытаясь достать до конанова колена.

– Свернул бы я тебе шею, если б не десять золотых в ночь, - признался киммериец. - Ну, ничего, отродье Нергала: сперва ты всех заклюешь, а потом тебя клюнут… долбанут по темени, и в котел! Чтоб, значит, выварить из тебя все милости Митры…

Фиглатпаласар протестующе захрипел, взрывая землю лапами и топорща гребень.

– Не хочешь? - спросил Конан. - Понимаю, что не хочешь, клювастый огрызок! Только от судьбы не уйдешь, и лучше, что стоит тебе сделать - напиться в прах! Может, в Ианте ты вина и не нюхал, но тут, в Шадизаре, пьют все, даже самые распоследние ослы. А ты, рыжая немочь, все ж не осел, ты - петух! С чего бы тебе не пить, а? Давай-ка…

Он собирался снова плеснуть вина в ладонь, но замер, уловив, как металл слабо скребет по камню. Звуки доносились справа, от западной стены, что шла меж птичником и домом Хирталамоса. Похоже, на нее сейчас забрасывали железные крюки - такие же, каким вооружился Конан. Крюк с веревкой был необходимой принадлежностью воровского ремесла; с его помощью шадизарские искусники взбирались на башни и крыши домов, чтобы затем свалиться на головы ничего не подозревающих хозяев. Конан, сызмальства лазавший по скалам в родной Киммерии, с легкостью овладел всеми необходимыми трюками, однако сейчас они выручить его не могли: он находился в положении хозяина, а не вора.