Вечером он сообщил тете о Толике, и она тотчас спросила, как он выглядит. Алька потупился и сказал, что еще не ходил к нему. Нельзя же всем.

Тетя Кира заметила на это, что он, пожалуй, прав, но все-таки на его месте она бы сходила к Толику. Тетя достала из сумки три больших апельсина (сказала, что продавали в театральном буфете):

— Отнеси завтра два апельсина Толику. А этот можешь съесть сам.

Утром он положил в сумку два апельсина, прошел к дому Толика, но сразу заходить постеснялся. А когда решился и придумал, что скажет Толику, из калитки вдруг выбежал Котя. Он увидел Альку, насупил брови, отчего круглые глаза его стали очень сердитыми, и спросил:

— Чего здесь стоишь?

— Ничего, — растерянно ответил Алька.

— Ему два укола сделали. — Котя показал, куда укололи брата, и добавил: — Он спит.

Уколы. Спит… Разве Толику до него! Алька вернулся домой, достал из сумки апельсины и положил их на стол рядом со своим. Апельсины были рыжие, большие, аппетитные, и Альке ужасно захотелось полакомиться. Свой же он может съесть? Он уже и в руке его подержал, почувствовал приятную тяжесть плода, только в последнюю минуту все же пересилил себя. Нет, пока не отнесет Толику, и к своему не притронется. И почему «свой»? Вот возьмет и все три апельсина отдаст ему. А почему бы и нет? Отдаст! Не пожалеет!

Такая жертва словно придала Альке бодрости, словно часть тяжести сняла с него. Он сел к столу и принялся делать оставшиеся с вечера уроки. Закончив все, Алька посмотрел на старинные часы и решил до школы съездить за трубочником — рыбок-то кормить надо. Алька, видимо, должен был бы зайти к Валерке, предложить и ему поехать за кормом (всегда вместе ездили), но он постоял в нерешительности и не пошел к Валерке. С того дня, когда Толика увезли из сада Шмаковых на «скорой помощи», Алька еще ни разу не заходил к Валерке в дом. И сегодня не пошел…

Алька едва не опоздал в школу. Как выскочил из автобуса, прибежал домой, сунул банку с грязью возле кадушки, наспех вымыл руки и, не поев, схватил портфель. Выбежав из калитки, заметил: что-то лежит в почтовом ящике, но посмотреть, что там, уже не было времени. Помчался в школу. И спешил не напрасно: в класс влетел вместе со звонком. Тут же в дверях показался и учитель.

Галка Гребешкова строго посмотрела на соседа (сидели на тех же местах, что и в пятом классе), и шариковая ручка ее заскользила по промокашке.

«Начинается! — подумал Алька. — Опять что-нибудь насчет дисциплины…»

Но то, что прочел на зеленой промокашке, так взволновало его, будто получил приглашение лететь в космос или выступать в составе сборной страны по футболу.

«Почему не приходишь к Толику? Он спрашивал о тебе, просит, чтобы ты зашел».

Алька раз прочитал, второй, третий… Просит, чтобы зашел! А он-то боялся, переживал, мучился! Алька хотел написать в ответ, что заходил к нему, но Толик спал. Однако это показалось мелким, несущественным. Написать, что ходил за червями, — совсем глупо.

«Обязательно зайду», — наконец вывел он на зеленом листке под строчками Гребешковой.

Разговор начистоту

Алька решил немедленно, как только вернется из школы, идти к своему лучшему, самому настоящему другу, который помнит и ждет его.

Но в этот вечер Алька так и не смог побывать у Толика. Новые события и новые испытания ждали его.

Открыв почтовый ящик, Алька достал оттуда сентябрьский номер журнала «Пионер». Оказывается, в эти тревожные дни он и думать забыл о журнале, в котором еще совсем недавно так страстно ожидал увидеть напечатанным свой рассказ.

Может быть, в этот раз? Он не стал листать, а впился глазами в оглавление на первой странице и почти тотчас наткнулся на фамилию «Костиков». Да это же он! И рассказ называется так же — «Мои рыбки». Алька, как был — в кепке, пыльных ботинках, присел у стола и, раскрыв на указанной странице журнал, не торопясь, фразу за фразой, прочитал свое собственное произведение. Ему даже не верилось, что это написал он. Рассказ понравился. И еще на него вдруг пахнуло тем радостным, удивленным чувством, которым была наполнена каждая строка, чувством восхищения и любви к своим маленьким друзьям рыбкам. В последние месяцы Алька уже не испытывал этого радостного чувства. Рыбки стали для него товаром, который надо поскорее и выгодней продать, превратить в бумажки, в серебряные монетки, которые он спешил упрятать в ненасытный живот серого пуделя. Он уже редко вспоминал и о «профессоре», а если и видел его среди других рыбок, то не стоял и не восхищался им.

Альке сделалось обидно, что он забыл «профессора», перестал интересоваться затейливой игрой рыбок, изумрудной зеленью растений и неторопливой жизнью красных улиток. Да мало ли любопытного находил он раньше в своих аквариумах!

Отыскав «профессора» (он стоял у самого дна и печальными бусинками глаз смотрел на снующих всюду рыбок), Алька вдруг улыбнулся и сказал ему:

— Здорово, друг! Чего заскучал? Разве не узнаешь меня?

Он пощелкал пальцем по стеклу, и умная рыбка повернулась мордочкой к Альке, словно говоря: «А, это ты! Ну, здорово!»

Алька рассмеялся и показал рыбке журнал с рассказом:

— Здесь и про тебя. Доволен?

Алька покормил рыбок кормом из кадушки, а канителиться с грязью — выкуривать из нее с помощью горячего рефлектора червей-трубочников — у него бы сейчас не хватило терпения. Это успеется, потом… Альке хотелось кому-нибудь показать свой рассказ, услышать слова одобрения. Если бы тетя пришла. Но ее пока нет. В театре. И может еще не скоро прийти. Кому же показать? Толику! Конечно, ему! Вот кто обрадуется! Как раз и апельсины отнести.

И снова из его планов ничего не вышло. Кто-то задергал колокольчик. Алька побежал открыть. В калитке стоял Валерка.

— По делу, — сказал он.

— Чего тебе? — не очень вежливо справился Алька.

— Пройти-то дашь? — Валерка угрюмо посмотрел на Альку. — Или теперь нельзя?

— Проходи.

Возле кадушки Валерка остановился.

— Один дома?

— Ну?

— Я видел: за трубочником сегодня ты ходил.

— Ходил.

— Одолжишь? Сам собирался сегодня идти, да участковый из милиции задержал. Два часа сидел. Все пишут, расспрашивают… Совсем кормить нечем. Я потом схожу и отдам.

— Вот они. — Алька показал ногой на банку. — Еще не выкуривал.

— Ну хоть грязи дай. — Валерка достал из кармана свернутую газету и принялся вываливать на нее грязь из банки. — Хорошая. Много червей… Ты к базару-то готовишься? — Валерка тщательно завернул грязь в газету.

— К базару? — будто не поняв, переспросил Алька.

— А куда же! И так прошлое воскресенье погорело… из-за того. — Он не сказал, из-за чего именно «погорело воскресенье», но и без слов было понятно. — Так пойдешь? — повторил он вопрос. — У меня с полсотни наберется. Еще гуппи десятка три…

— Не пойду я на базар, — тихо и словно испуганно проговорил Алька. — Не пойду.

Валерка округлил глаза:

— А как же товар?

Он ждал ответа. Алька еще не знал, что должен ответить. В голове трудно и медленно, одна к другой, складывались мысли. Идти на базар… Снова торговать… И это после того, что произошло тогда! После того, когда брат его, Петр, чуть не убил Толика. Чуть не убил за несчастное яблоко, которое они, Шмаковы, собирались продать на базаре. Выручить деньги. Деньги! Из-за них и он, Алька, стал жадным, правильно говорила тетя Лена. Ведь он жадным стал. Деньги копит. А Валерка не понимает. Да он же, как Петр, за копейку тоже готов кого угодно задушить. Не понимает. Собирается как ни в чем не бывало снова идти на базар. После всего, что произошло!

— И ты не ходи, — сказал Алька.

— Это почему же? — спросил Валерка.

— Потому… Потому, что ты жадным стал.

— Это я жадный? — Валерка сжал свободный кулак.

— Ты. Жадный. Как твой Петр. Деньги копишь.

— А ты? — насмешливо напомнил Валерка. — Ты сам не копишь?

Алька понурил голову.