— Permettez moi? (Вы позволите?).

Хасан и Шанталь с любопытством смотрят на меня и ухмыляются. Девушка выглядит совсем неплохо, если вообще об этом можно как-то судить при таком освещении. Она небольшого роста, стройная, у нее изящные колени, карие глаза, темные длинные волосы. Она могла бы быть ливанкой. Музыка приглушена и позволяет обменяться несколькими словами, и мне, наверное, надо что-нибудь сказать. Но что? Должен ли я встать, поклониться, назвать свое имя? Нужно ли сказать: «Bonsoir, mademoiselle» («Добрый вечер, мадемуазель»)? Я решаю завести разговор о стране и людях.

— Beirut est joli n’est-ce pas? (Бейрут красив, не правда ли?) — говорю я. Она с трудом отвечает и при этом улыбается.

— Oui, Monsieur, un ville très jolie (Да, месье, город очень красива).

С ее французским далеко не уйдешь.

— Un ville, — сказала она, путая род, надеюсь, только в грамматике. Как настоящий джентльмен, я спрашиваю:

— Do you prefer English? (Вы предпочитаете говорить по-английски?)

— Yes (Да), — отвечает она, и из-за ее сияющей улыбки я мог бы говорить с ней даже по-японски. Разговор начинает налаживаться, хотя постоянно прерывается шумом радиоустановки. Давно ли я здесь, спрашивает она. Что я потерял в Сирии, здесь же «fare more amusing» (намного интереснее). Была ли она в Дамаске, спрашиваю я в свою очередь. О да, понял я, но ей там не понравилось. Ночной ресторан мрачен, а мужчины не имеют ни малейшего представления о настоящем культурном танце.

Действительно, в Дамаске, к счастью, восточный танец живота ценится пока еще выше, чем глупые танцы-прыжки, подобные тем, что сейчас показывают на сцене. Кроме того, настоящий стриптиз в Дамаске запрещен, а это — обман, говорит она. В конце концов посетители платят огромные деньги за виски, чтобы насладиться настоящим стриптизом. Ей неприятно, что она должна разочаровывать посетителей, не предложив им того, что могла бы предложить. Должен признаться, в этом понятии о профессиональной этике есть что-то подкупающее. Может ли она сегодня вечером… Разумеется, с готовностью отвечает девушка и смотрит на бутылку, которая по неизвестным мне причинам уже пуста. Долго ли я пробуду еще здесь и не хочу ли выпить с ней еще немного виски? Я нервно съеживаюсь и судорожно улыбаюсь, когда перед нами будто из-под земли появляется официант, но не родился еще герой, который в такой ситуации отрицательно покачал бы головой. Мысль, что я хотел бы кое-что привезти домой с Востока, отодвигается теперь на задний план, и, признаюсь, сравнительно легко.

Звучат аплодисменты, и четыре девушки покидают сцену. В изящных весенних одеждах они начали хоровод в духе народного танца, пока неожиданно не появился рогатый черт, который — я думаю, вы уже догадались — срывал с них одежды и склонял их к бурному буги. Потом на сцену вышел волшебник и достал из цилиндра — какой сюрприз! — не голых девиц, а обыкновенных голубей и кроликов. Это был настоящий отдых.

Только я собираюсь возобновить разговор с моей соседкой, как она извиняется: служба зовет — и через несколько минут появляется на сцене с партнершей, в руках которой — стакан для игральных костей. Действия следующего номера легко обозримы, и его можно описать. Девушки начинают бросать кости, и та, которая наберет меньшее число очков, должна сбросить с себя одежду. Сцена задумана так, что обе заканчивают одновременно. Я отношусь к числу тех, кто аплодирует с особым энтузиазмом. Скоро девушка снова садится рядом со мной, и, пытаясь найти выражения, необходимые, чтобы оценить ее выступление, я прихожу к выводу, что мой словарный запас весьма беден.

Интересуюсь, не из Бейрута ли она, по это предположение девушка с негодованием отклоняет. Ну, теперь я должен угадать. Из какой-нибудь европейской страны? Certainly! Франция отпадает: девушка слишком плохо говорит по-французски. Я называю Италию. Она отрицательно качает головой. И не из Греции, и не из Испании; северные страны тоже исключаются: она совсем не похожа на девушек из этих стран. Остается не такой уж большой выбор, и у меня возникает мысль, которая веселит меня:

— Are you from West Germany? (Вы из Западной Германии?) — спрашиваю я колеблясь, но она утвердительно кивает:

— Yes, I was born in Hannover (Да, я родилась в Ганновере).

Я мог бы догадаться! Федеративная Республика Германия выделяется среди других стран Западной Европы как главный поставщик не только промышленных товаров и военных кадров в рамках сухопутных сил НАТО, но и как поставщик кадров для увеселительных кварталов многих городов мира. Разумеется, девушка хотела бы знать, откуда приехал я. Не желая заставлять ее теряться в догадках, так как это стоило бы мне еще одной бутылки виски, я отчетливо произношу:

— From the GDR! (Из ГДР!).

Сначала мне показалось, что она не поняла: здесь, в бейрутском ночном ресторане, можно скорее встретить жителя с Луны, чем гражданина нашей республики. Но гут я заблуждался, недооценивая тех, у кого в программе путешествий стоит Бейрут. Девушка же прекрасно обо всем осведомлена и, быстро сориентировавшись, справляется:

— Then we can continue in German (Тогда будем продолжать по-немецки).

Я, конечно, ничего не имею против. Но в нашем разговоре тотчас появляется нотка социально-критического характера, и, я должен сказать, моя республика выигрывает.

Мне вспомнился случай в Каире. При посещении пирамид я узнал, что бедуины, которые дают своих верблюдов туристам, чтобы покататься или сфотографироваться, в разговоре с туристами из ФРГ называли их «бис-марками». Но когда они столкнулись с туристами из ГДР и те сказали им, что это имя их шокирует, арабы быстро переключились на слово «мир». Я признаю, что реакция довольно наивная, и все же она говорит в нашу пользу. Хвалить пашу республику можно на разный манер.

Так и малышка, которую какой-то злой ветер занес в ночные рестораны Востока, сразу сообразила, какие слова у нас в ходу. Теперь посыпались такие слова, как «прибыль» и «эксплуатация». Через несколько минут узнаю всю ее биографию. Даже если немного опустить из всего, что она мне рассказала, то и оставшегося достаточно, чтобы представить себе весьма печальную картину. Девушка ничему другому не училась, как только раздеваться, и довольно рано сообразила, что при благоприятных условиях может на этом хорошо заработать. Один импрессарио из Гамбурга заключил с ней контракт, предусматривавший два года работы на Востоке. Управляющий обещал ей высокие дивиденды, которые ей принесет там ее тело. Может быть, моя знакомая рассчитывала также на место в гареме нефтяного шейха, но в этом она не признается. Условия договора, обусловливающие место работы, целиком зависят от нанимателя. Девушка понятия не имеет, где будет в следующем месяце: в Анкаре, в Каире или в Аммане. Она должна лишь каждую ночь дважды играть свою глупую роль, кроме того, и это, как я понимаю, самая неприятная и трудная сторона ее работы, оставаться с гостями до закрытия ресторана, то есть до пяти часов утра. В перерыве между выходами ей не разрешается пи бездельничать, ни исчезать с кавалерами, которые хорошо платят; ее долг — опекать, обслуживать посетителей, а это главным образом значит: побуждать их больше пить, чем она сможет существенно увеличить свой бюджет, ибо получает десять процентов с каждой бутылки, заказанной за ее столиком. Она, конечно, знает, что разрушает себе печень, если поддается соблазну заработать побольше на выпивке.

— Шесть стаканов виски — моя норма, — говорит она, — и ни стакана больше. — И по секрету сообщает, что часто содержимое стакана выплескивает под стол. Теперь мне ясно, почему моя первая бутылка так быстро опустела. Девушка клянется, что она танцовщица и хочет любой ценой сохранить это свое социальное положение, отчаянно защищаясь от опасности опуститься до проститутки в каком-нибудь публичном доме или, более того, работать на какого-нибудь сутенера. И еще она боится заболеть, ибо тогда ее уволят. Хозяину нужны только здоровые девушки. Она хочет остаться здоровой, выдержать и зарабатывать деньги до тех пор, пока находятся желающие платить за то, что она раздевается.