«Едва увидев его, я поняла, что он особенный», – практиковалась она вслух.
Ей было двадцать пять, когда они встретились в отвратительном пабе, где Патрик поддразнивал ее из-за пристрастия к караоке, купил ей выпивку, а потом почти семнадцать лет продолжал очаровывать и веселить ее. В то время она с опаской относилась к мужчинам – пару раз ее сердце разбивали предыдущие паршивые парни, и, конечно, ее ранил собственный распутный отец, бросивший семью. Но Патрик был другим. Он просто был хорошим. Она инстинктивно доверилась ему, и чутье ее не подвело.
Был понедельник, начало новой недели. Этот день всегда казался особенно тяжелым: еще семь тоскливых и безрадостных дней без мужа, и абсолютно нечего ждать. «Продолжай, Зои. Шаг за шагом», – подбадривала ее подруга Клэр в пятницу вечером. «Держись, любовь моя», – убеждала мама по телефону накануне, но иногда вставать по утрам становилось чертовски трудно. Так сложно заставить детей надеть школьную форму и выставить за дверь, когда хочется весь день проваляться в постели, укрывшись с головой одеялом.
Зои была учительницей начальной школы, хотя после рождения Би перешла на работу репетитором, обнаружив, что изо дня в день жонглировать тремя собственными детьми и тридцатью учениками в классе – это уже чересчур. После смерти Патрика она вообще держалась подальше от школы. Недавно пришла его страховка – щедрый пакет, – которая, слава богу, облегчила финансовую ситуацию, но также лишила ее стимула снова пойти на работу. «Как ты относишься к тому, чтобы вернуться к преподаванию? – спросила Клэр прошлым вечером, когда они выпили вина и немного расслабились. – Или еще рановато спрашивать? Это может стать отвлекающим маневром. Может, это… поможет?»
Зои понимала, что вопрос был задан из лучших побуждений и что Клэр просто пытается вернуть ее к нормальной жизни. Проблема была в том, что она не могла представить, что когда-нибудь снова почувствует желание встать перед классом и говорить о фонетике, таблице умножения или Викторианской эпохе. Зои, которая каждое утро надевала красивую блузку и юбку, целовала мужа и детей на прощание перед тем, как отправиться на работу, Зои, которая могла вдохновить и просветить целый класс девятилетних детей… эта веселая, беззаботная женщина исчезла. От нее остались обломки обозленной, рыдающей женщины, которая кричала на своих детей, забывала простейшие вещи и не спала по ночам из-за беспокойства о том, что с ними со всеми будет. А когда она наконец засыпала, ей снился Патрик. Ей часто снилось, что она ныряет в реку, пытаясь спасти его. Иногда она замечала его тело в воде и изо всех сил пыталась вытащить его на поверхность из темных глубин – бесполезно, беспомощно, потому что в какой-то момент кошмара она понимала, что он уже мертв, а она опоздала. Иногда она мельком видела, как он отдаляется от нее, скользя сквозь тростники и тени. «Подожди! – кричала она, пытаясь дотянуться до него и пуская изо рта серебристые пузыри. – Остановись!» Но он не останавливался, и она никак не могла догнать его, как бы быстро ни плыла в этих снах, как бы отчаянно ни выкрикивала его имя.
Она просыпалась, тяжело дыша и хватая ртом воздух, как будто и впрямь тонула в мутной Темзе. И через несколько секунд понимала, что наступил еще один кошмарный день, и ужас реальной жизни снова вставал перед ней. «Что случилось с тобой той ночью? – хотелось ей спросить его. – Что на самом деле произошло?»
«Может быть, – ответила она на вопрос Клэр. – Но не сейчас. Еще слишком рано».
Слишком рано, как будто это была всего лишь временная потеря. Как будто она не всегда будет чувствовать себя так. Это казалось маловероятным сейчас, когда она чувствовала себя наполовину человеком, развалиной, оставшейся в живых. Дома она цеплялась за свое здравомыслие, но вокруг царил все нараставший хаос. Дом с каждым днем становился все грязнее, потому что она совсем не заботилась о том, чтобы пылесосить и прибирать. Беспорядок достиг такого размаха, что Лиз, мать Патрика, всякий раз, приходя, начинала молча разбирать и гладить ее белье. Время от времени брызгала средством для мытья сантехники в туалете. Оставляла в холодильнике запеканку или крамбл[6], чтобы Зои потом разогрела. Однако эти добрые поступки только заставляли Зои чувствовать стыд, как будто свекровь осуждала ее за неряшливость; стойкий запах моющего средства был упреком за то, что она подводит семью.
Если бы ее спросили месяц назад, Зои сказала бы, что именно она делала все по дому, но стало очевидным, что именно Патрик заботился о множестве домашних дел: например, подстригал живую изгородь у входа. Чистил компостный контейнер. Разбирался со счетами, мыл машины и давал на чай. Одна из скобок на карнизе в комнате Гейба оторвалась, и Зои до сих пор не удосужилась ее починить. Эта работа заняла бы у ее мужа пять минут, но она нервничала из-за дрели (какой размер сверла ей нужен? какого цвета взять чоп?). Нужно было продлить автомобильную страховку, и обычно Патрик искал для нее выгодный вариант, но на этот раз ей придется делать это самой. Что касается его машины, она предполагала, что ей придется ее продать, но она даже не знала, как это сделать. Конечно, она могла бы попросить отчима или брата, но даже это казалось еще одной задачей, которую придется добавить в список дел. Все это вместе просто ошеломляло. Казалось невозможным. Почему-то гораздо проще ничего не делать, позволить себе все глубже погружаться в этот бедлам, пока он окончательно не поглотит ее.
В последнее время она стала часами гулять, пока дети были в школе, бродила по паркам и улицам, как скорбный призрак, пытаясь таким образом скомпенсировать количество съеденных чипсов (которое опасно выходило из-под контроля), а также сбежать из грязного дома. Несколько дней она ходила по Ботаническому саду, смутно замечая, как нарциссы кивают своими жемчужными головками, и стараясь не вспоминать о том, сколько раз за эти годы Патрик дарил ей эти цветы. В течение нескольких недель после его смерти она хранила последний букет, который он ей купил, не в силах избавиться от цветов. Дэн, должно быть, выбросил их в мусорное ведро, поняла она на днях, и с трудом удержалась от того, чтобы не рыться в мусорном ведре в попытке спасти хоть несколько пожухших коричневых лепестков.
Сегодня она дошла пешком до Чизвика и даже оставила попытки произнести поминальную речь, когда, словно призрак, плыла мимо магазинов на Хай-роуд, пытаясь вспомнить, как ведут себя нормальные люди. «Другие женщины знают, что делать», – тупо подумала она, плотнее затягивая шарф на шее, глядя на то, как они сидят в кафе или показывают друг другу одежду в бутиках. Другие женщины вместе бегали трусцой по паркам и скверам, синхронно топая сверкающими кроссовками; везли в колясках вопящих малышей и приглашали друг друга выпить кофе, поболтать-поболтать-поболтать. Зои больше не могла с такой беспечностью вращаться в этих кругах; она стала чужаком, нежеланным гостем. Оказалось, что, если ты потеряла мужа и любовь всей своей жизни, другие люди испытывают неловкость рядом с тобой – боятся быть слишком счастливыми или бойкими в твоем присутствии; они чувствуют, что должны говорить приглушенным тоном и касаться твоей руки, склонив головы набок. «Как ты?» Они всегда спрашивали «Как ты?», широко раскрыв глаза от беспокойства. Сказать по правде, это сводило ее с ума.
Самым худшим – из многих худших вещей – было то, что теперь на ней всегда будет эта отметина. Все клеймили ее как бедную Зои, бедную овдовевшую Зои. «Так грустно, не правда ли?» «Вы слышали, о боже, не могу поверить». «Вы думаете, это было самоубийство?» «Я слышал, что у них были проблемы с деньгами». «Ты шутишь, кто бы мог подумать?» О, она слышала все эти перешептывания, замечала толчки и взгляды, как бы сочувственно люди ни смотрели ей в лицо.
«Не обращай на них внимания, – напомнила она себе. – Не хватало еще впасть в паранойю». Она была на улице и на свежем воздухе – ну, во всяком случае, достаточно свежем для Тернем-Грин-роуд, – и ей удалось продержаться без слез до одиннадцати утра. Также – нет худа без добра! – вчера снова появился Дэн, и хотя она все еще не простила его (и, вероятно, никогда не простит), он, по крайней мере, предлагал поддержку, которую она неохотно приняла. Он собрал гору документов и почты, которые накопились со смерти Патрика, и забрал, пообещав со всем разобраться. Она предположила, что это – уже прогресс. Крошечный шаг вперед сквозь страдания.
