Завтрак, которого она так боялась, прошел спокойно, в обществе отца, поглощенного делами, брата, занятого предстоящей поездкой, и приторно ласковой мачехи. Ни малейшего намека на ее вчерашнее бегство. Кароль подготовила почву, и благодаря ей любая ложь приобретает видимость истины. Жан-Марк обещал сегодня прийти к обеду. Он удивится, увидев сестру: ведь утром она говорила, что переедет к матери. Она все ему объяснит. Теперь она может довериться лишь ему одному. Строгий голос Козлова прервал ее размышления.

— Вы плохо подготовлены… А экзамены на носу… если вы не приналяжете как следует…

Это строгое замечание ее не касалось. Она вообще больше не считала себя студенткой этой группы и необъяснимым образом вдруг утратила всякий вкус к учению. Неужели ее чувство к Козлову стало столь всепоглощающим, что вытеснило все остальное? Во всяком случае, русский язык совершенно перестал ее интересовать. Никогда она его не одолеет, и экзаменов ей ни за что не сдать… Ну и пусть! Единственно важным для Франсуазы было то, что произойдет между ней и этим человеком сегодня, завтра, послезавтра… Вдруг загрохотали отодвигаемые стулья, зашаркали ноги. Урок кончился. Девушки окружили Козлова, наперебой задавая вопросы. И что только им от него нужно! Да и он слишком охотно пускается в разговор с некоторыми студентками. Может быть, у него что-то было с какой-нибудь из них? Нет, она бы знала, догадалась бы. К тому же среди них не было ни одной красивой. Ну и что? Он и не искал красавиц. Иначе бы… Зал пустел. Франсуаза вышла последней. Козлов задержал ее и шепнул:

— Почему ты ушла тайком?

— Я не могла остаться, — с трудом проговорила она. — Мне надо было домой…

— Напрасно ты меня не разбудила!

— Зачем? Я знала, что увижу вас днем в институте…

— Ты сейчас занята?

— Нет.

— Хочешь прийти ко мне через час?

Он смотрел ей прямо в глаза мягко и настойчиво, и Франсуазе вдруг захотелось снова прижаться к нему. Чувствуя внезапную слабость в ногах, она прошептала:

— Хорошо.

Козлов ушел. Для отвода глаз Франсуаза забрела на несколько минут в библиотеку и затем тоже вышла.

На улице она столкнулась с ожидавшим ее Патриком. Какая досада! Она совсем забыла, что назначила ему свидание. И какие у него маленькие глаза за очками! Как это она раньше не замечала?

— Ну, наконец-то! — сказал Патрик. — Я так давно тебя не видел!.. Что у тебя происходит?

— Я была очень занята последние дни.

— В этом я и сам убедился, сколько раз звонил, никак не мог застать!

— Ну, вчера-то я подошла к телефону.

— Да, к моему удивлению…

Они шли по направлению к Сене.

— Давай посидим где-нибудь, — предложил он.

— Не могу… видишь ли… я тороплюсь, — сказала Франсуаза.

— Как же так? Ведь мы с тобой условились на четыре часа?

— Так уж вышло… В последний момент оказалось, что я не могу освободиться… Мне очень жаль!

— У тебя совсем нет времени?

— Да нет… Несколько минут есть… Мы можем поговорить… Я как раз хотела тебе сказать, Патрик… Мне кажется, мы оба заблуждались… Я тобой очень дорожу… Я к тебе привязана, но этого недостаточно, чтобы вместе строить жизнь…

И вдруг Франсуаза поняла, что порвать с ним ей легко, доводы являлись сами собой, неоспоримые и ясные. Патрик поднял голову. Удивление придало ему глупый вид.

— А моим мнением ты поинтересовалась? Я не могу с этим согласиться! Мало ли что на тебя нашло! У женщин это бывает! Но у меня-то голова на плечах…

Франсуазе скучно было слушать эти протесты, расспросы, увещевания. Он хочет знать, что случилось. Может быть, она полюбила другого? Или он чем-нибудь рассердил ее? Ведь так просто, без причины, не уходят! А как же все их планы?.. Неужели она от всего отречется из-за какого-то каприза?.. Ведь он ее любит, он нисколько не изменился!.. Франсуаза отвечала уклончиво и холодно. Чем больше Патрик настаивал, тем спокойнее она держалась. Его огорчение не вызывало жалости. Франсуаза любила другого, и для Патрика в ней не нашлось даже сочувствия. Нельзя же быть таким назойливым! Он попросту мешал ей. Да, любовь жестока! В пять часов она обещала быть у Козлова, а уже двадцать минут пятого. Когда они вышли на набережную, Франсуаза круто повернула назад по улице Сен-Пер.

— Почему ты идешь этой дорогой? — спросил Патрик.

Вместо ответа Франсуаза со вздохом сказала:

— Милый Патрик, напрасно ты споришь. Я не изменю своего решения. Нам нужно расстаться.

— Значит, ты отказываешься от данного мне слова? — спросил он с пафосом, который показался Франсуазе смешным.

— Пусть так…

— Ну, а я от своего слова не отказываюсь. К тому же я убежден, что ты совершаешь ошибку. И я буду ждать, сколько понадобится.

Такая верность тронула Франсуазу. Он не стал предаваться отчаянию, зато трезво обдумал, что делать дальше. В этом он весь.

— Ты хочешь, чтобы мы остались друзьями?

— Ну, конечно.

— Я позвоню тебе на днях. Не раньше субботы, мне нужно подготовиться к зачету. Но после этого…

— Хорошо!

— Могу я проводить тебя еще немного?

— Не надо, Патрик.

Франсуаза протянула руку. Патрик вяло пожал ей пальцы, бросил ничего не выражающий взгляд, повернулся и ушел.

Франсуазу не оставляло неприятное чувство, будто она совершила дурной поступок. Но едва она завидела дом на улице дю Бак, все ее угрызения рассеялись. Было десять минут шестого. Франсуаза с сожалением подумала о потерянных десяти минутах. А вдруг Козлов рассердится на нее за опоздание? Она поднималась по лестнице, и сердце ее билось боязливо и радостно.

* * *

Даниэль шел к выходу по пестрой дорожке коридора, ступая осторожно, словно по цветочной клумбе. То, на что здесь понадобилось каких-нибудь десять минут, превзошло самые смелые его мечты. Вместо того чтобы отправить отпечатанное им вчера письмо по почте, он, выходя из лицея, вдруг решил пойти прямо в фирму «Кодак-пате» и просить приема у директора. Если ему откажут, он попросит принять его в другой день. Для таких дел необходим личный контакт. И все прошло как по маслу. Разумеется, его принял не сам директор, а другой господин, тоже, как видно, начальство. Старикан лет сорока, не меньше, в очках. Он курил маленькую едкую сигару. Вначале Даниэль оробел. Но потом, ободренный улыбкой собеседника, рассказал о своей экспедиции непринужденно, как товарищу. Кончилось тем, что старикан, не переставая улыбаться, позвал секретаршу, продиктовал письмо и подписал его…

Выйдя на улицу, Даниэль снова прочитал это письмо, волнуясь, словно приказом по армии ему объявили благодарность.

«Сударь,

В соответствии с нашей сегодняшней договоренностью мы обязуемся вручить Вам 1 июля с. г. оборудование по прилагаемому списку. Все материалы будут предоставлены Вам во временное пользование для осуществления кино- и фотосъемок на черно-белой и цветной пленках в период летней экспедиции на Берег Слоновой Кости, которую Вы предпринимаете на средства, выделенные Фондом Зелиджа. Вы со своей стороны обязуетесь посвятить нашей фирме одну из частей вышеозначенного фильма, а также предоставить нам возможность отобрать в целях рекламы двадцать фотографий из числа тех, которые Вы сделаете на предоставленной нами пленке. Поскольку Ваше возвращение намечено на 15 сентября, мы будем рассчитывать на возврат выданного Вам оборудования до конца означенного месяца.

Желаем Вам успеха.

С искренним уважением».

Даниэль приосанился. Ему поверил человек, который видел его впервые. Ему предоставляют оборудование, стоящее не одну тысячу франков. С ним разговаривали, как с профессиональным репортером, называли «сударем», «желали успеха», словом, он еще удивит мир! Даниэля так и распирало от гордости, губы его сами растягивались в блаженной улыбке. Ему казалось, что все прохожие улыбаются ему в ответ, видя, какой он славный малый, что все люди на земле довольны и счастливы. Теперь, когда он раздобыл пленку и кинокамеру последней модели, все нужное для репортажа у него есть. Оставалось уладить вопрос с транспортом. До отъезда Даниэль не хотел трогать свои четыреста пятьдесят франков. Это и так немного. Еще удастся ли на месте подработать на еду? Лучше заранее предусмотреть возможные трудности. Завтра четверг, вторая половина дня свободна — надо будет заглянуть в несколько пароходных компаний и попробовать договориться о проезде до Абиджана на грузовом судне по сниженной цене (а может, и бесплатно?). Даниэль сложил письмо, сунул его в бумажник и с радостью подумал о том, как удивится вся семья, когда за обедом он расскажет о своих успехах. Кстати, Жан-Марк собирался сегодня прийти. Да они просто ахнут от удивления! Даниэль готов был пуститься в пляс. Он вскочил на мопед, нажал на стартер, с наслаждением прислушиваясь к тарахтению мотора. Шум всегда представлялся ему высшим проявлением силы, здоровья, жизни. Неужели можно любить тишину? Даниэль рванул машину с места, ощущая письмо у самого сердца.