— Жан-Марк!..

— Я люблю тебя, Кароль! — шептал он точно в бреду. — Я люблю тебя! Люблю!..

Зловещее предчувствие, охватившее его, лишь усиливало остроту счастья. Все мысли Жан-Марка словно вихрь унес с собой. Пусть потом катастрофа, мрак — будь что будет!

— Я люблю тебя!

Кароль отстранилась от него со вздохом удовлетворения, как ребенок, выпивший залпом вожделенный стакан молока. Он снова обнял ее, но на этот раз она не протянула ему губ.

— Не надо, Жан-Марк… Послушай… Не нужно… Надень куртку… Ты еще больше простудишься…

А он покрывал ее шею мелкими быстрыми поцелуями, жадно вдыхая запах ее кожи. Сопротивление Кароль снова стало слабеть. Жан-Марк угадывал это по движению ее тела, которое то тянулось ему навстречу, то отстранялось. Вдруг она вскочила. Внизу хлопнула дверь, раздался голос Франсуазы:

— Кароль! Где ты?

— Я наверху у Жан-Марка. Иди сюда!

Она поправила блузку, юбку, и лицо ее обрело обычное выражение безмятежного спокойствия. Превращение было столь мгновенным, что Жан-Марк подумал, не почудилось ли ему то, что было минуту назад.

— Быстро ты управилась! — сказала Кароль, когда Франсуаза остановилась в дверях комнаты.

— Я встретила в Пюизо господина Винеза, и он подвез меня на своей машине. Что, Жан-Марк, плохо дело?

— Да, неважно…

— Бедняга!

— Я заставила его выпить стакан крепкого грога, — объяснила Кароль. — Обещай не вставать. Если тебе что-нибудь понадобится, позови нас!

— Неужели он не спустится пообедать с нами? — огорчилась Франсуаза.

— Спустится, если захочет! — разрешила Кароль. — Но сейчас ему необходимо полежать!

Обе ушли, и Жан-Марк откинулся на подушку. Устремив взгляд в потолок, он попытался осознать происшедшее, но чем больше старался навести порядок в своих мыслях, тем яснее понимал, что запутывается. За несколько минут перевернулся весь мир. Отношения в их семье изменились навсегда. Теперь невозможно выговорить ни слова, не солгав при этом. Стоило ему вспомнить, как Кароль стонала от наслаждения под его поцелуями, и сердце его наполнялось любовью, гордостью, властным желанием. Рассудок подсказывал, что было бы лучше, если б ничего этого не случилось, и Жан-Марк спрашивал себя, не стало бы ему легче, если б он узнал, что все это только сон. «Нет-нет! Она меня любит! Я уверен в этом! И я люблю ее!» Лицо его пылало. Он задыхался под одеялом и резким движением откинул его. Больше он не мог оставаться в постели. Пошел в ванную, умылся холодной водой, оделся, но вдруг закружилась голова и он присел на край кровати. Снизу донесся громкий смех. Вернувшийся Даниэль рассказывал о своих приключениях: «Ух и здорово было…», «Я три раза взобрался на самый верх!..», «В общем, мы влипли в такое!..» Жан-Марка нисколько не тянуло разделять спортивные восторги брата. Он снова прилег, не раздеваясь, и взялся за детектив. Но уже не понимал ни слова из того, что читал. От слабости его мутило, кровь лихорадочно стучала в висках. Он закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать.

В восемь часов Франсуаза постучалась и спросила, будет ли он обедать. Жан-Марк спустился в столовую следом за ней. С Кароль произошло таинственное превращение. Она сняла свой тюрбан, темные шелковистые волосы лежали красивыми волнами. На запястье поблескивала золотая цепочка из крупных плоских звеньев. Она надела серые брюки и старый черный свитер, который удивительно шел ей, и, должно быть, поэтому она выбрала его среди десятка других, желая быть особенно привлекательной в этот вечер. Ее оживленное лицо светилось довольством, как у счастливой матери семейства. Неужели эта женщина всего два часа назад, потеряв над собой власть, металась, прерывисто дыша?.. Она смеялась шуткам Даниэля, обсуждала с Франсуазой рецепт приготовления блинов, но, когда эти двое не смотрели на нее, она бросала Жан-Марку взгляд, полный властной нежности. Несколько раз ему казалось, что сестра может понять этот быстрый, безмолвный разговор.

— Советую оставить место для сладкого! — предупредила Кароль.

Пока Франсуаза меняла тарелки, она принесла стопку облитых ликером блинов в кольце трепещущего синеватого пламени.

— Как жаль, что нет папы! — сказала Франсуаза. — Он так любит блины!

Сердце Жан-Марка сжалось на миг, он украдкой взглянул на Кароль. Та невозмутимо улыбалась.

— Я и ему напеку, когда он вернется! — сказала она. — Давайте ваши тарелки!

Блины оказались удивительно вкусными. К великому удовольствию Кароль и Франсуазы, Даниэль отдал им должное. А Жан-Марк силился изобразить, что веселится не меньше остальных, но слезы внезапно подступили к его горлу.

— Извини, Кароль, — сказал он. — Мне что-то нехорошо. Все-таки придется лечь!

Он быстро вышел, поднялся к себе, упал поперек кровати, зарылся лицом в подушку и разрыдался от пережитого волнения, слабости, угрызений совести и любви.

XV

Из окна своей комнаты Жан-Марк увидел, как Мадлен вылезла из машины, сутулясь под зонтом, который держал над ней Даниэль, и как, огибая лужи, побежала к крыльцу. Жан-Марку сразу стало легче, чему он немало удивился. Наконец-то она здесь, прямодушная, коренастая, надежная. Ребенком ему всегда казалось, что стоит Мадлен появиться, и сразу же воцаряется порядок. И теперь тоже: одним своим присутствием она поможет ему преодолеть эту любовь. Он услышал шаги и оживленные голоса в коридоре. Кароль, Даниэль и Франсуаза провожали Мадлен в комнату для гостей.

— Ну и потоп! — говорила Мадлен. — До сих пор перед глазами так и мелькают щетки дворников! Как у вас тут хорошо! А где Жан-Марк?

— У него грипп, он у себя, — ответила Кароль. — Наверное, спит.

Все заговорили тише.

— А мы-то расшумелись! — шепнула Мадлен. — Надеюсь, у него ничего серьезного?..

Голоса стали удаляться и вскоре совсем затихли. Немного погодя послышался скрип ступенек: семья спускалась вниз.

Жан-Марк взглянул в зеркало: бледный, глаза тусклые. Он машинально снял халат, натянул пушистый коричневый свитер, нашел в шкафу желтый шелковый платок, повязал его на шее. Все-таки странно, перед кем он собрался франтить? Потом провел рукой по чисто выбритому подбородку и вышел из комнаты.

Вся семья была внизу. В камине ярко пылали дрова. Жан-Марк поцеловал Мадлен, заверил ее, что почти здоров, и стал расспрашивать, как она доехала.

— Превосходно, — ответила Мадлен, — а вот выбраться было не так просто. На Пасху в Туке всегда появляются клиенты. Но к счастью, моя соседка, госпожа Гурмон, согласилась на несколько дней заменить меня в магазине…

Мадлен остановилась, чтобы закурить, с удовольствием затянулась, выдохнула дым через нос и продолжала:

— А как поживает госпожа Тьер?

— Ох уж эта госпожа Тьер! — пожаловалась Кароль. — He напоминайте мне о ней! Она теперь приходи только по утрам, и меня это вполне устраивает. Такая копуша! Если б она торчала тут до вечера, я бы этого не перенесла!

— А кто же готовит?

— Я. И совсем неплохо получается.

Кароль повернулась к «детям», как бы призывая их в свидетели. Глаза ее, обежав всех, остановились на Жан-Марке. Его точно обожгло. Зачем она смотрит так настойчиво? Да еще при всех! Разве она не решила, как и он, положить конец этому безумию? Как она хороша сегодня! Но безмятежное спокойствие, которым светилось ее лицо, страшило Жан-Марка. Вместо того чтобы помочь ему забыть о том, что было, Кароль тешится, соблазняя его все больше. Разве она не видит, как он страдает от этой жестокой и безысходной игры? В полной растерянности Жан-Марк слушал восклицания Даниэля и Франсуазы:

— Блины были потрясающие!.. А курица с грибами еще лучше!

К счастью, никто не заметил взгляда Кароль, даже Мадлен. Плотно усевшись в кресле, она с веселым оживлением наблюдала за племянниками, как всегда после долгой разлуки.

— А не закатить ли нам сегодня на обед наше любимое фондю?

— По-моему, на ночь это блюдо слишком тяжело, — возразила Кароль.