— Дорогой мой! Ваша лекция великолепна!

Он отстранил их с неучтивой решительностью, поблагодарил своих студентов за то, что они не поленились прийти в воскресенье послушать его рассуждения, «столь же нудные, сколь бесполезные», и вдруг предложил зайти к нему поболтать за стаканом вина. Фредерик Массар и сестры Коринна и Мирей Борделе согласились. Франсуаза заколебалась: было уже десять минут шестого, а в шесть она назначила Патрику свидание.

— Я живу совсем рядом, на улице дю Бак, — сказал Козлов.

Это решило сомнения Франсуазы. Она столько раз пыталась представить себе квартиру этого загадочного человека, а теперь она может сравнить свои предположения с действительностью.

Разумеется, все оказалось вовсе не так, как она ожидала. Квартира Козлова состояла из тесной передней, большой комнаты, оклеенной желтыми выцветшими обоями, и кухни-ванной, которая виднелась за неплотно задвинутой занавеской. Мебели было мало, и стояла она как придется. Франсуаза увидела тахту, покрытую зеленым пледом, простой стол, крашенный коричневой краской, два соломенных стула, плетеное кресло и металлическую этажерку… На полках, на полу, на подоконниках и даже под диваном громоздились французские и русские книги. Воздух пропитался устоявшимся запахом крепких дешевых сигарет. В комнате было холодно, и Козлов зажег газовую печку, пригласив молодежь усесться вокруг нее. Потом он открыл шкаф, в левой стороне которого висела одежда, а правая служила буфетом, взял стаканы и две бутылки аперитива.

— У меня даже водки нет, — сказал он. — Придется обойтись без русского колорита!

Франсуаза согласилась выпить вина. Ее внимание привлекла висевшая над тахтой картина, на которой была изображена русская деревня: голая местность, несколько тонких березок, пшеничные поля вдали и надо всем этим лучезарное, синее, ослепительное небо.

— Эту картину ваши родители вывезли из России? — спросила она.

— Когда мои родители удирали оттуда, у них хватало других забот, им было не до картин!

— В каком году они приехали сюда? — спросил Фредерик Массар.

— Довольно поздно… Много лет спустя после революции… Году в двадцать пятом…

— Им, наверное, было нелегко освоиться в чужой стране!

— Да, конечно…

— А вы на их месте поступили бы так же?

— Нет. Думаю, я бы остался. Нельзя безнаказанно покидать родные места. Рвешь самые сокровенные связи с жизнью…

— А вас не тянет вернуться туда и увидеть все своими глазами?

— Для меня речь идет не о том, чтобы вернуться,а о том, чтобы поехать, — ответил Козлов. — Я родился в Париже почти тридцать два года назад. Все, что я знаю о России, я вычитал из книг. Убедиться во всем на месте — конечно, очень соблазнительно, но и страшновато. Не рухнет ли созданный мною образ России при соприкосновении с действительностью? Иногда, может быть, лучше оставаться с мечтой… И все же я обязательно когда-нибудь туда поеду!.. Возможно, даже в будущем году…

Полулежа на диване, он с печальной усмешкой вертел в руке стакан. Франсуаза снова взглянула на картину.

— Безобразная, правда? — спросил он.

— Вовсе нет, — ответила она. — Но в ней есть что-то странное…

— Еще бы! Когда я купил ее лет десять назад в антикварной лавчонке, над избами нависало серое небо, березы стояли без листьев, а на первом плане был грязный пруд с набегающей от ветра рябью. Я гордился своим приобретением и показал его матери. Незадолго до того умер мой отец, и я жил тогда с нею. Мать согласилась, что картина неплоха, но восторга не выказала. Как-то раз, вернувшись домой, я ахнул: картина совершенно преобразилась. Она приобрела свой теперешний вид: лазурное небо, золотистые поля и зеленая листва… В комнате пахло свежей краской. На мой вопрос мать сухо ответила: «У нас такого убожества и в помине не было, я просто восстановила истину!» В ее воспоминаниях в России всегда светило яркое солнце, а ласковая природа радовала глаз… Я сохранил эту картину в знак того, как упорно сопротивляется фактам память сердца. Теперь понимаете, почему я боюсь ехать в Россию? А вдруг в день моего приезда пойдет дождь?

Он засмеялся, чтобы его слова не приняли всерьез, и допил свое вино. Фредерик спросил, общается ли он с русскими эмигрантами. Козлов ответил, что очень редко; очевидно, он предпочитал одиночество. Судя по всему, его единственной привязанностью была мать, служившая экономкой у старика эмигранта, бывшего депутата Думы. Козлов отзывался о ней с ласковой иронией:

— Моя мать — единственный в своем роде пример человека, который из любви к прошлому полностью отрицает настоящее. Еще немного, и она начнет считать деньги на рубли!

Коринна и Мирей извинились и встали: им пора было идти. Франсуазе тоже следовало бы подняться, но она не могла двинуться с места: необъяснимое любопытство удерживало ее в этой комнате. Козлов налил ей еще вина.

— Пожалуй, больше не стоит, — возразила Франсуаза неуверенно.

Она чуть пригубила, сладковатый аромат вина показался ей приятным. Козлов же залпом опорожнил свой стакан и быстро налил себе снова. Надо полагать, в винах он не слишком разбирался, да и в еде, наверное, тоже, отдавая предпочтение духовным заботам. Во рту у Козлова дымилась сигарета, пепел он стряхивал куда попало: в блюдце, на пол. Лицо его оживилось, в темных глазах вспыхивали искры. Франсуаза спросила, кого из крупных русских писателей он ценит больше других, и он ответил, не задумываясь:

— Гоголя.

— Почему?

— Потому что никто лучше его не дает нам почувствовать таинственность самого заурядного с виду предмета и самого банальнейшего с виду существа! Его карикатурное ви́дение мира учит нас сомневаться во всем!

— А между тем он был глубоко верующим и ревностным приверженцем православия, — заметил Фредерик.

— Ничто так не побуждает честных людей к неверию, как общение с истинно верующими!

Это замечание задело Франсуазу.

— Разве вы неверующий? — тихо спросила она.

— Я скептик! Мне кажется, только очень наивный человек способен падать ниц перед непреложными истинами, будь то деизм, язычество или атеизм… Раз человеческий разум по самой своей природе не способен до конца разрешить ту или иную проблему, значит, все, что книги провозглашают истинным сегодня, может завтра оказаться ложным. Ложным было бы утверждение, что этот стол не одухотворен или что этот стул не может ненавидеть меня, что смерть есть начало или что смерть есть конец, и так же ложно утверждать, что все ложно!.. Человек живет на земле для того, чтобы прокладывать пути во всех направлениях, заранее зная, что ни один из них не приведет к истине… Самая большая ошибка церкви в ее неподвижности. Подумайте только, это единственный институт на земле, который почти не изменился за много веков. Поведение церкви перед лицом реальности столь же необъяснимо и искусственно, как поведение человека, который в наши дни захотел бы ездить только в дилижансе и освещать свою квартиру только свечами. Я же знаю, что я ничего не знаю. И с каждым часом погружаюсь все глубже в неизвестное и необъяснимое.

Потрясенная его бурной речью, Франсуаза, едва преодолев смущение, спросила неуверенно:

— Раз вы не верите в Бога, значит, для вас нет различия между добром и злом?

— Добро и зло — категории относительные, — ответил Козлов. — Нельзя противопоставлять Бога Дьяволу. Нужно либо отрицать того и другого, либо поклоняться обоим. А в моих глазах они — светлая и теневая стороны одного и того же явления. Мне кажется, так же глупо любить Бога и ненавидеть черта как любить правый бок этой бутылки, потому что он освещен, и ненавидеть левый, потому что он в тени. Тем более что стоит передвинуть лампу, и левый бок окажется на свету, а правый в тени. Нет! Все гораздо сложнее чем утверждают наши мыслители. Они создают различные системы, чтобы завладеть Вселенной. Однако Вселенная ускользает из сети их аксиом, как вода сквозь сито. Быть в гармонии с миром можно, только опираясь на истинкт, на интуицию. Единственное правило, которому нужно следовать, — это не делать зла другому. Причинять зло людям — это и есть единственное зло на земле!..