Как только мы оказались достаточно далеко от баркаса, доктор Перрин обернулся ко мне и сказал:

– Миссис Аббот, мы выехали навстречу мистеру ван Тьюверу, чтобы предупредить его о неприятной случайности, которая только что произошла. Миссис ван Тьювер спала у себя в комнате, а мисс Лиман и няня находились в соседней комнате. Они позволили себе сделать несколько неосторожных замечаний насчет того, о чем мы уже не раз беседовали, а именно: следует ли сообщить жене мистера ван Тьювера о некоторых обстоятельствах, как вдруг увидели, что миссис ван Тьювер стоит на пороге…

Я взглянула на Дугласа ван Тьювера.

– Теперь она знает! – воскликнула я.

– Мы не думаем, чтобы она знала, но у нее зародились подозрения, и она старается узнать правду. Она выразила желание видеть вас.

– Да, конечно, – сказала я.

– Она заявила, что хочет видеть вас, как только вы вернетесь, и просила не допускать к ней никого, даже мистера ван Тьювера, пока она не переговорит с вами. Вы понимаете, что все это грозит нам большими осложнениями, и поэтому мы нашли нужным обсудить совместно этот вопрос.

– Итак, миссис Аббот, – начал маленький доктор, – теперь перед нами уже не отвлеченный теоретический вопрос, а непосредственная действительность. Мы, как врачи, пользующие больную, считаем себя вправе иметь в этом деле решающий голос. Мы не находим…

– Доктор Перрин, – перебила я его, – перейдем к сути дела. Вы хотите, чтобы я начала ткать новую паутину лжи?

– Мы держимся того мнения, миссис Аббот, что в таких вопросах врачи, пользующие…

– Простите меня, – быстро перебила я. – Все это мы уже обсуждали с вами и, как вы знаете, кардинально разошлись во взглядах. Мистер ван Тьювер сказал вам, какое предложение я только что сделала ему?

– Что бы он пошел к жене…

– Да.

– Он говорил нам об этом и предложил сделать так, как вы советовали. Но нам кажется, что это будет большой ошибкой.

– Прошло уже три недели после родов, – сказала я, – всякая опасность родильной горячки несомненно миновала. Если бы вопрос шел об осторожности, то я, конечно, согласилась бы отложить на время это объяснение. Я охотно подождала бы несколько месяцев, но мне кажется, что такая отсрочка только ухудшит дело. Раз это случилось, нам следует воспользоваться тем, что мы все сейчас в сборе, и убедить ее снисходительно отнестись к мужу…

– Миссис Аббот, – прервал меня доктор Джибсон (он с трудом сдерживал свое возбуждение), – вы требуете, чтобы мы перешли границы нашего профессионального долга. Не дело врача решать, как жена должна отнестись к мужу.

– Доктор Джибсон, – ответила я, – но ведь это именно вы и собираетесь сделать, только вы стараетесь замаскировать этот факт. Ведь вы же хотите заставить миссис ван Тьювер принять вашу точку зрения на обязанности жены.

Доктор Перрин снова вмешался:

– Наша пациентка желает видеть вас, она ждет от вас указаний и совета. Вы должны отложить в сторону ваши убеждения и подумать о ее здоровье. Вы единственный человек, который может успокоить ее, и сделать это – ваш долг.

– Я знаю, что, по-вашему, я должна пойти к ней и снова обмануть ее, моего друга. Но она слишком много знает, чтобы долго поддаваться обману. Ведь вы знаете, как она умна. У нее голова юриста. Как я смогу убедить ее, что сиделки… да ведь я даже не знаю, что, собственно, они сказали?

– Мы все это записали для вас, – поспешно вставил доктор Перрин.

– Вы записали, конечно, с их слов. Но представьте себе, что они забыли что-нибудь из сказанного? Вы можете быть уверены, что Сильвия этого не забыла. Каждое слово выжжено у нее в мозгу. Она сопоставила с этим все, что слышала когда-нибудь: и болезнь своей подруги Гарриет Аткинсон, и то, что я рассказывала ей раньше о подобных вещах…

– А! – прорычал доктор Джибсон. – Я так и знал. Если бы вы не вмешивались с самого начала…

– Ну, ну, – постарался успокоить его доктор Перрин. – Ведь вы просили меня избавить вас от переговоров по этому поводу. Я вполне согласен с миссис Аббот, что общество напрасно игнорирует эти вопросы, но она, я уверен, тоже согласится со мной, что сейчас не время просвещать в этом направлении миссис ван Тьювер.

– Напротив, я ни за что не соглашусь с этим, – возразила я. – Если ее муж пойдет к ней и чистосердечно, искренно…

– Вы говорите вздор! – крикнул старый доктор, снова теряя самообладание. – С ней сделается истерика, она будет смотреть на своего мужа, как на какое-то гнусное существо, что-то вроде преступника.

– Конечно, она будет потрясена, – сказала я, – но у нее на редкость рассудительная и ясная голова. Я не знаю ни одного мужчины, который умел бы так разумно подходить к самым сложным вопросам, как она. Мы можем указать ей на все смягчающие обстоятельства, и она, несомненно, примет их во внимание. Она увидит, что мы защищаем ее права…

– Ее права!.. – Старик чуть не задохнулся от ярости.

– Ну, ну, доктор Джибсон, – вмешался его младший коллега. – Ведь вы же просили меня…

– Знаю, знаю. Но в качестве старшего из врачей, пользующих больную…

Доктор Перрин кое-как успокоил своего коллегу и снова принялся уговаривать меня. Но между его доводами я все время слышала голос доктора Джибсона, бормотавшего себе в бороду:

– Суфражистка!.. Фанатичка!.. Истерия!.. Женское равноправие!

Ветер дул слабо, и солнце пекло нас немилосердно, но я все же заставила себя спокойно выслушать их доводы. Все это было мне уже давно знакомо, но доктор Перрин желал, по-видимому, высказаться еще раз именно в присутствии Дугласа ван Тьювера.

– Доктор Перрин, – воскликнула я, – предположим даже, что я сделаю попытку обмануть ее, но ведь мы не сможем привести ей ни одного правдоподобного объяснения.

– Вы ошибаетесь, миссис Аббот, – возразил он, – давно установлен факт, что эта болезнь часто передается самым невинным путем, не заслуживающим никакого морального осуждения. И в данном случае я, кажется, могу объяснить, как произошел этот несчастный случай.

– Что вы хотите сказать?

– Не знаю, говорил ли я вам, что как раз перед родами миссис ван Тьювер меня позвали на другой остров к одной негритянке. И вот теперь я пришел к заключению, что, по всей вероятности, недостаточно тщательно простерилизовал свои инструменты. Это сознание, конечно, ужасно тяжело для врача; думать…

Он запнулся. Наступило долгое молчание. Я переводила глаза с одного мужского лица на другое. Двое из них твердо встретили мой взгляд, но третий отвернулся.

– Неужели он допустит, чтобы вы сказали это? – прошептала я наконец.

– Честь и справедливость приказывают мне сознаться в своей ошибке, миссис Аббот. Мне кажется…

Но я перебила его.

– Послушайте меня, доктор Перрин. Вы повинуетесь рыцарскому чувству и думаете, что помогаете человеку выпутаться из беды. Но я говорю, что всякий, кто позволит вам возвести на себя эти небылицы, презренный трус!

– Миссис Аббот, – свирепо рявкнул доктор Джибсон, – есть предел даже для женщины…

Наступила пауза.

– У вас, господа, свой кодекс нравственности, – заговорила я наконец тихим голосом. – Вы поддерживаете мужа и защищаете его вопреки всему. Я поняла бы это, если бы он был неповинен в том, что случилось, если бы могло существовать малейшее сомнение в его виновности. Но как же вы решаетесь защищать его, зная, что он виновен?

– Ни о каком знании тут не может быть и речи! – крикнул старый доктор.

– Я не знаю, – сказала я, – насколько он был откровенен с вами, но позвольте мне напомнить об одном обстоятельстве, которое хорошо известно доктору Перрину. Когда я приехала сюда, у меня были вполне определенные сведения насчет того, что нам следует опасаться появления симптомов этой болезни. Доктор Перрин знает, что я предупредила доктора Овертона еще в Нью-Йорке. Он сообщил вам об этом.

Наступило неловкое молчание.

Я посмотрела на ван Тьювера и увидела, что он весь подался вперед, пронизывал меня взглядом. Мне показалось, что он сейчас заговорит, но доктор Джибсон резко прервал молчание.