Я носки не раскидывал. У меня для них был отдельный ящик. И свою одежду, всю, я тоже всегда стирал сам. От жены требовалось только готовить, да и то, если она об этом забывала, я спокойно мог обойтись растворимой лапшой.

— Не смейся, но… действительно так, — смущенно созналась Вера.

Мы посидели, помолчали. Мне было неловко разговаривать с бывшей женой. Ей, судя по всему, тоже не хотелось со мной разговаривать, и она уже жалела, что приехала.

Я вспомнил, как мы разводились. Вернее, что было до этого развода.

Как однажды, вернувшись с работы во внеурочное время, застал Веру, еще вчера уверявшую меня, что я "единственный и неповторимый" и что "кроме тебя мне никто не нужен", в объятиях очень симпатичного, высокого молодого брюнета. Почему-то особенно меня взбесили его брюки, лежавшие неопрятной грудой на подоконнике, на моей любимом месте. Как я спокойно поздоровался, извинился и ушел на кухню ставить кофе. Я не чувствовал ни ревности, ни бешенства, ни злости. Вообще ничего. Мне было совершенно все равно, с кем там развлекается моя жена.

Как Вика с гневом рассказывала мне про своего Мишу, встречающегося с моей Верой, не спрашивая меня, хочу ли я об этом знать.

Как однажды вечером, сидя в своем рабочем кресле, я понял, что не хочу идти в эту совершенно чужую квартиру, видеть эту совершенно чужую для меня женщину, есть домашние котлеты и слушать нелепые россказни о том, как ей тяжело на работе.

Это была первая ночь после свадьбы, когда я по своей воле не пришел домой. Как выяснилось позже, Вика тоже ночевала на работе, только я в кабинете, а она — в приемной. Вера сделала соответствующие выводы.

Мы развелись в один день — я с Верой и Вика с Мишей. Все ожидали, что я начну открыто встречаться с Викой и признаюсь ей в любви, в том числе и сама Вика, но вместо этого я уволился и уехал в пригород, забрав свои вещи днем, чтобы не встречаться больше с Верой… не видеть ее глаза…

Мы долго к этому шли. Нам не о чем было разговаривать. Она не понимала меня, я не понимал ее. Мы были довольны своим браком первый год и терпели его следующие полгода.

Но терпение вечным быть не может. А жить в одной квартире с человеком, к которому уже совершенно ничего не испытываешь и которому еще совсем недавно клялся в вечной любви слишком тяжело.

Мы развелись не из-за ссор и скандалов, а из-за того, что этих самых ссор не хотели.

И сейчас она сидит на лавочке рядом со мной, кусает губы, что-то говорит, что-то объясняет, уверяет, что просто была дура и слишком поторопилась.

А я ничего не чувствую. Мне совершенно все равно.

— И… может… попробуем снова… жить вместе?..

— Зачем?.. — безразлично спрашиваю я.

— Ну, просто…

И мы снова молчим. И думаем — каждый о своем. И каждый по-своему.

— Ты меня никогда не простишь, да?..

— А тебе это нужно?..

И снова молчание.

— Ну… ладно…

Она наконец встает, и я чувствую ужасное облегчение.

Подходит к джипу, еще совсем недавно бывшему моим, на прощанье оборачивается, очень грустно улыбается мне, и я замечаю, что у нее в глазах стоят слезы.

— Ну… ты все равно подумай, хорошо?..

Я вымученно улыбаюсь, киваю.

Она махает мне рукой, садится в машину.

Красивый черный джип, с серебристыми волками на боках и волчьей же мордой на чехле от запаски, пробуксовал в до сих пор не высохшей, по-весеннему глубокой луже и умчался вдаль по дороге. Я быстро потерял машину из виду.

На душе было пусто и гадостно.

Не радовала хорошая погода, яркое солнце, чистое, ярко-голубое, мытое безоблачное небо, птичье пение, цветы сирени и легкий весенний ветерок.

Очень хотелось домой.

Но дома Барсик с кошечкой, не стоит портить им романтическое свидание… И Вик с его творческим бумом…

Да, Вик. Точно. А Барсик на кухне, я совсем ему не помешаю…

Я встал со скамеечки, поправил куртку, вставил ключ в замок.

Замок опять не отпирался. Ключ проворачивался, но замок оставался совершенно равнодушным. Наконец, дверь поддалась и открылась с жутким скрипом. Я вспомнил, что хотел смазать петли.

Отпер свою дверь — она поддалась спокойно, вошел.

И замер в дверях.

На диване сидели Вик и Настя. Вернее, они не просто сидели. Они целовались, он обнимал ее за талию, в перерывах шептал что-то на ушко, прожигал ее влюбленным, сумасшедшим взглядом…

У меня в глазах потемнело. Я тихо вышел и запер дверь.

Я бродил по сумрачным улицам, и мне было совершенно все равно. На все.

В душе не было ничего. Примерно то же самое со мной творилось, когда я застукал Веру с любовником. Но тогда я был на кухне, и можно было что-нибудь разбить или просто напиться, хотя пить как раз таки совершенно не хотелось.

А сейчас я шел по пустынным улицам, и мне было совершенно некуда деть руки.

Я зашел в магазин, купил литровую пачку кефира и булочку с повидлом. Уселся на лавочке в парке.

Потом я сидел, думал о чем-то своем, отстраненно жевал булочку, запивая кефиром из горла, и любовался почти полной луной…

Домой я вернулся только поздним утром.

Бесшумно отпер дверь, тихонько вошел. Но предосторожности оказались излишни — Вик сидел на диване, положив голову на руки, лежащие на столе. Сначала мне показалось, что он спит, но потом я заметил, что глаза открыты.

— Привет, — мертвым и безразличным голосом произнес Вик, не меняя позы.

Я подошел, сел на табурет рядом с диваном.

— Ты чего?..

— Чего я, чего я… как будто бы не догадываешься.

— Нет, — покривил душой я.

Вик с сомнением хмыкнул, но промолчал.

Тишина в комнате была тяжелая, нехорошая. Под ногами нервно крутился Барсик — он тоже это чувствовал. Я не стал интересоваться, куда делась та симпатичная рыженькая кошечка. Меня это не очень волновало.

— Ну и чего ты хандришь?.. — с сочувствием спросил я.

Вик наконец-то сел по-человечески, Барсик, с оглядкой на меня, запрыгнул ему на колени, свернулся теплым и пушистым клубочком. Меня это всегда успокаивало; Вик, такое чувство, даже не заметил.

— Рассказывай.

— Я… не хочу об этом говорить.

— А придется. Иначе у Насти спрошу, — пригрозил я.

Вик вздрогнул и сдался.

— А откуда ты знаешь про Настю?..

— Я же не спрашиваю, откуда ты всегда знаешь, о чем я думаю, — усмехнулся я. Сознаваться, что "не вовремя зашел в комнату" было очень неловко. Да и вспоминать об этом не очень хотелось.

У Вика на мгновение остекленели глаза; он весь как-то сгорбился и кивнул.

— Ну, значит, ты уже знаешь, — безразличным тоном произнес Вик.

Тут переполошился Барсик, потоптался на коленях, раздирая брюки нервно выдвигаемыми когтями.

— Ты что, зеркалил?!

Вик кивнул — точно так же, безо всяких эмоций.

— Тебе же нельзя!!! У тебя и так аура разваливается!

— Барсик, заткнись, без тебя тошно, — посоветовал я.

Кот, что странно, послушался.

— Но только ты больше так не делай, — вздохнул Барсик, устраиваясь на своем месте.

— Хорошо, не буду, — таким безразличным тоном сказал Вик, что я понял: он не вполне отдает себе отчет в том, что обещает.

Мы посидели, помолчали.

Утро было сумрачным и мрачным, все небо было покрыто густыми, низкими предгрозовыми тучами. Деревья кренил сильный, по-осеннему холодный ветер; с сирени облетали последние цветы, и даже жизнерадостные одуванчики в ужасе поспешили закрыть свои цветки.

Я подумал, что, должно быть, будет сильный дождь, что пришел тайфун и что, вполне возможно, он задержится на несколько дней.

И тут Вик заговорил — хриплым, срывающимся голосом.

— Ты живой, ты не понимаешь… Когда я говорил, что схожу с ума, это была не метафора и не гипербола, а чистая правда. Я действительно схожу с ума, забываю, кто я такой на самом деле, забываю, что уже умер и как оно было и пытаюсь жить, как все… да просто — жить. Но уже слишком поздно — даже пытаться. Я умер больше века назад, и ничто и никто не сможет вернуть меня обратно. Даже некромант, пусть опытный и пусть посвященный высшей ступени. Он может вернуть меня в свой мир, но там уже никакая сила не удержит меня на земле… да и я сам, даже будь такая возможность, не захочу возвращаться. Пожалуй, это был бы лучший выход: уйти, исчезнуть, просто перестать быть… Переход на новую ступень — он уже давно должен был случиться, а я замер здесь, растягиваемый на двух канатах. Один канат — это природа и ее законы. Прочный и крепкий канат. Я умер, и уже давно должен был не только разложиться в своей могиле, но и трижды перевернуться в гробу и стать на небесах… а, не знаю, кем там становятся. Мудрым старцем, наверное. Или и там помереть. Это такой длинный стальной трос, его ничем не сломать и не остановить, он все тянет и тянет за собой, и я сам чувствую, что теперь я гораздо материальнее по полнолуниям и годовщинам смерти, тогда меня видят, тогда я будто бы, как все… И колдовать мне уже нельзя, потому что аура расслаивается, она уже почти разрушена, осталась лишь тень… Вон как Барсик суетится… Он просто не понимает — я ХОЧУ, чтобы она растворилась. Хочу, чтобы все это наконец закончилось…