Сидя на корточках, Толик большим ножом колет сухое полено. Неожиданно он громко спрашивает:

— Ты чего сегодня домой не идешь?

С краю, у самого мангала-жаровни, стоит давешний мальчик и внимательно смотрит на работу Толика.

— Куда? — не сразу отвечает он.

— Ну, в интернат.

Мальчик долго молчал, потом негромко произнес:

— А мама не так колола.

— А как? — сразу так и кинулся к нему Толик — кинулся голосом, вопросом, глазами, оставаясь в то же время на месте, на корточках.

И снова мальчик ничего не ответил.

— А у тебя потому всегда весело, что приемник? — спросил он через некоторое время.

— Тебе нравится? — снова быстро повернулся к нему Толик.

Мальчик вытащил из земли шашлычную железную стрелку, обтер ее конец о свои штаны, положил на мангал.

— Я вчера целый день думал, — сказал он неожиданно. — Решил: у тебя буду жить.

— Так ведь негде, — огорчился Толик. Потом добавил: — У меня тут дом был. На этом самом месте.

Он показал на кровать и жаровню.

— Я вчера тебе гвозди собирал целый день, — сказал мальчишка и вытащил из кармана горсть ржавых гвоздей.

…Ночь была прохладная, и Толик несколько раз вставал с земли, где устроил себе постель, накрывал мальчишку по имени Дамир, спавшего на его кровати…

С утра было солнечно.

Толик вел мальчика Дамира по Алтынабаду. В одной руке он держал его маленькую ладошку, в другой нес приемник. Оставлять приемник было негде, да и не хотел Толик с ним разлучаться.

Они шли мимо строящихся домов, мимо бульдозеров, мимо какого-то учреждения, которое работало на своих столах прямо во дворе. А двор этот насквозь просматривался с улицы, через обвалившийся местами забор…

Несмотря на странную обстановку, все служащие этой конторы под открытым небом — спокойны, деловито ходят от стола к столу, совещаются…

Поглядев на них сквозь заборные проломы, Толик и Дамир движутся дальше.

На углу рабочие обновляют и подкрашивают уличную конструкцию — из тех, что ставились силами находящегося рядом завода или какой-нибудь фабрики. А на железном щите с завитушками по краям — фотографии передовых людей этой фабрики…

— Гляди, Дамирчик, — говорит Толик.

Дамир разглядывает выцветшие фотографии на железном сварном стенде и спрашивает у Толика:

— Это кто?

— Самые лучшие люди района, — улыбаясь, отвечает Толик.

Ему очень нравится что-то объяснять Дамиру.

— А почему тебя здесь нет? — строго спрашивает Дамир.

— А я в другом районе живу… — смущается Толик, и они идут дальше…

…Потом они стоят у автоматов с газировкой. Дамир пьет воду, спрятав в стакан пол-лица.

Рядом в пыльном скверике, развесив простыни в виде ширм и навесов, работает парикмахерская. Дом, где она была раньше, развалился. В остальном же, кроме стен и потолка, парикмахерская выглядит вполне нормально — с уцелевшими механическими креслами вроде зубоврачебных.

Из одного кресла вышел мальчик не старше Дамира, свежеостриженный, с голым затылком и новеньким чубчиком, как будто приклеенным на четверть головы. Он остановился рядом с Дамиром, ждет, когда Дамир освободит стакан для газировки. Стоит и подбрасывает на ладони монетку в пять рублей.

Дамир пьет, а глазами следит за монетой.

Глядя сверху на мальчиковые головы — заросшую, черную Дамира и оголенную, белесую, другого, — Толик даже расстроился:

— Ну что же это?.. Ребенка-то зачем так уродовать? Молодая девушка-парикмахер выглянула из-за занавески:

— Следующий!

Толике Дамиром прошли в «парикмахерскую». В соседнем кресле старик-парикмахер брил какого-то взрослого.

Дамир взгромоздился в кресло. Толик обеспокоенно встал рядом.

— Выйдите, папаша. Мешаете, — сказала девушка.

— Моему такой чубчик не надо, — сказал Толик. — И затылок не брейте.

— У нас для детей — один фасон: бокс или полубокс.

— Просто подровнять можешь?

— Я вам что сказала? У нас для детей…

И в то же мгновение из соседнего кресла вскочил быстрый мужчина — это был стремительный гостиничный Сосед Толика.

— Что значит «для детей», женщина?!. — закричал он. — Ребенок — не человек, да?!! Ребенок красивым должен быть! Дети — это все, женщина!

— Я вам не «женщина», — оскорбилась девушка.

— Мне не женщина, другому — женщина! Думать надо!..

Говоря так, он сорвал с себя салфетку, он уже выхватил у девушки ножницы, алюминиевую ее расческу и набросился на Дамирову голову.

Девушка-парикмахер не ожидала ничего подобного и стояла, не сопротивляясь. Застыл и потрясенный Толик. И старик, который брил Соседа…

Ловко орудуя парикмахерскими приспособлениями, Сосед обрушился на девушку, словно вихрь:

— Бокс! — кричал он. — Ты видела, кто сейчас ходит с боксом?! Покажи мне такого человека! Ребенка знаешь как стричь надо?!! Лучше всех надо стричь! Равнодушный ты человек!

— У нас альбом фасонов… — попыталась вставить девушка.

— Покажи этот альбом знаешь кому?! — вскричал Сосед еще сильнее. — Не могу, понимаешь, при ребенке сказать! У тебя голова круглая? А у него, например, огурцом!.. Что, одинаково стричь будешь? Думать надо. Кто будет думать? Считаешь, только Дума Государственная думать будет?!.

Девушка уже не знала куда деваться. Меж тем Сосед быстро и на редкость ловко подстриг Дамира и отступил, любуясь.

— Полька! — воскликнул он, уже остывая. — Бокс… Уметь надо!!!

— Сколько платить? — спросил Толик, приходя в себя.

— Ему и платите, — сказала девушка с обидой и даже убрала свой расчетный листок. Какое-то время она чувствовала себя виноватой, но потом, очевидно, обиделась: должно быть, когда Сосед учил ее думать.

Толик повертел деньги и убрал.

Отведя Дамира в интернат, Толик привел Соседа к себе, то есть на свою железную кровать у забора, — в гости.

Расстелив одеяло, они сидели на кровати и пили чай.

— Прибился ко мне, — объяснял Толик. — Родители у него…

Он сделал жест неопределенный, но печально понятный.

— А у тебя свой есть? — спросил Сосед, уже прикидывая какую-то комбинацию.

— Да я и не женился еще никогда, — ответил Толик.

И тут Сосед, обуреваемый новой идеей, вскочил, опять включил все свои мощности, заговорил быстро и горячо:

— Слушай, бери его себе! Хороший малый, я тебе говорю, жалеть не будешь! Мамой клянусь!!!

— А разве можно? — Толику это не приходило в голову.

— Конечно! Усынови — и все! Я тебе сделаю, идем! Сам бы взял — у меня своих трое!

Он схватил Толика за локоть и уже бежал, уже весь летел, досадуя на Толика за медленные мысли, за его чай, за нерешительность, за неустроенную эту кровать — пора делать дом, чего медлить?!!

Нужно немедленно делать дом, усыновлять бежать, оформлять… В общем — не сидеть, только не сидеть!..

Толик вырвал локоть, даже не приподнялся:

— Зачем мне это надо?!

— Сын, дорогой, понимаешь?!. — закричал Сосед. — Готовый мальчик есть! Где ваша власть? Горсовет-шморсовет, милиция-шмилиция… Иди со мной, я все сделаю! Я все справки знаю. Две минуты надо!

— Да никуда я не пойду. Мне еще сына не хватало! — сказал Толик, рассердившись на Соседа за явную глупость и несерьезность его фантазий.

— Хочу усыновить, — сказал Толик.

Он сидел на стуле в кабинете директора интерната.

Директор была женщина, на первый взгляд — вполне учительского вида. То есть она имела вид человека с заранее известными установками, с продуманными приемами всегда одерживать верх в разговоре. Однако умный, заинтересованный глаз ее некстати блестел и не давал отнести ее к четко определенному типу.

— Кого? — спросила директорша.

— Дамирчика… Такого черненького.

Толик показал рукой от пола, что за Дамирчик, а директорша даже слегка покачнулась вперед, за край стола, посмотреть ему под руку.

— Так, — сказала она деловито, словно впрямь увидела Дамирчика. — Знаю. Документы принесли?

— Документы есть, — закивал Толик. — Всегда хожу с документом, сплю с документом. Вот… паспорт… сейчас…