Нина Елизаровна покорно встает и включает «Спокойной ночи, малыши». И снова садится за швейную машинку.

— И сдвинься в сторону, а то Бабушке из-за тебя ни хрена не видно, — говорит ей Настя и погружается в изучение журнала.

Часам к двенадцати ночи Лида подходит к дому. У подъезда стоит Мишка с перевязанной головой. Лида в испуге шарахается, но тут же узнает его.

— Господи, как ты меня напугал!.. Миша, что с тобой?

— Да так, — криво усмехается Мишка. — Лидия Александровна, вы не могли бы…

— Я не Александровна, а Викторовна.

— Но вы же сестра Насти?..

— Да. И тем не менее я — Викторовна.

— А она Александровна… — ничего не понимает Мишка.

— Это у нас такое маленькое семейное хобби — каждому свое отчество, — улыбается Лида.

Когда Лида осторожно входит в совершенно темную квартиру, Нина Елизаровна говорит ей со своего дивана сонным голосом:

— Доченька… Там в кухне — все на столе. Покушай, детка.

— Спасибо, мамуля.

Лида тихо пробирается к Настиной раскладушке, опускается на корточки и трогает Настю за плечо:

— Настюхочка… Там Мишка внизу. Просит тебя на секунду выйти.

Настя открывает глаза, свешивается с раскладушки и заглядывает под стол, чтобы убедиться, спит мать на своем диване или нет.

И тихо говорит Лиде:

— Лидуня, если тебе не трудно, спустись к нему и пошли его… — Настя берет Лиду за воротник, притягивает к себе вплотную и что-то шепчет ей на ухо.

— Что?! Что ты сказала?! — в ужасе отшатывается Лида. И тогда Настя достаточно громко повторяет:

— Я сказала, чтобы он пошел…

Нина Елизаровна на своем диване зажмуривается и зажимает уши руками.

На светящемся будильнике два часа ночи. Не спит Нина Елизаровна. Уткнулась глазами в спинку дивана…

Настя не спит на своей раскладушке. Смотрит в закрытую дверь Бабушкиной комнаты, злобно вытирает взрослые слезы с детского лица.

В маленькой комнате все ворочается и ворочается с боку на бок Лида. Тоже никак не может уснуть…

Да и Бабушка — неподвижная, немая, почти не дышащая — вонзила открытые немигающие глаза в потолок, на котором вздрагивает отблеск уличного фонаря.

И всплывают в остатках Бабушкиной памяти ее постоянные беззвучные черно-белые видения…

…Тогда, в сорок девятом, она проснулась от звука подъехавших к дому машин. Тихо выскользнула из широченной постели, где на второй подушке сладко посапывал Друг, метнулась к окну и увидела «эмку» и «воронок» у подъезда…

…Потом трясущемуся, растерянному Другу его помощник предъявлял ордер на арест, а еще один подавал Бабушке уже заранее заготовленные листы протоколов, и она, сидя за туалетным столиком в ночной рубашке, подписывала их с одной и другой стороны. Друг увидел, что Бабушка подписывает протоколы, закричал, забился в истерике, упал на колени, подполз к ней, стал целовать ей ноги, рыдая и умоляя не подписывать эти страшные листы.

А Бабушка, боясь поднять на него глаза, поджимала босые ноги под банкетку и ставила одну подпись за другой…

Помощник дал знак увести Друга. И когда дверь за ними захлопнулась, он подошел к Бабушке, намотал ее длинные волосы на правую руку, а левой стал расстегивать ширинку своих форменных галифе…

В день Бабушкиного рождения утро, как всегда, началось с дикой суматохи: уже готовая к выходу из дома Лида мечется по квартире.

— Где мои перчатки? Мама, ты не видела моих перчаток? Бабушка, с днем рождения! Прости меня, миленькая… Голова кругом… Ну где же мои перчатки?!

Нина Елизаровна вынимает Лидины вещи из шкафа, стопкой складывает их на диван.

— Лидочка! Паспорт, билет на самолет и деньги будут лежать вот здесь. Да! Бабушка подарила тебе к отпуску пятьдесят рублей!

— Бабуленька, спасибо, родненькая… Господи, ну где же перчатки?!

Настя в одних трусиках и короткой ночной рубашке убирает свою раскладушку.

— Ты эту кофточку берешь с собой? — спрашивает Нина Елизаровна.

— Мама, успеется с кофточкой! Я на работу опаздываю! Где мои перчатки?

— Завтра в шесть утра тебе улетать! Когда ты думаешь собирать вещи? Сегодня весь вечер у нас будет народ!

— Боже мой, еще вчера перчатки лежали перед зеркалом в прихожей! Настя, где мои перчатки?

— В машине не можешь без перчаток? — спрашивает Настя.

— Какая машина?! — орет Лида. — Он еще позавчера вечером улетел! Ну где же мои перчатки?

— Слушай, ты с этими перчатками уже всех в доме заколебала! — Настя проходит в прихожую, вынимает Лидины перчатки из своей куртки. — На, подавись своими перчатками!

— Мама, ты видишь?! Ты видишь, что это такое растет?! — кричит Лида, но в это время из Бабушкиной комнаты раздается сильный удар корабельной рынды.

Бом-м-м!!! — несется по всей квартире.

— Судно! Судно забыли вынуть из-под Бабушки! — кричит Лида.

— Иди, иди уже со своими перчатками, — говорит ей Настя и проходит в комнату Бабушки. — Привет, Бабуля! Ну что там у нас?

Она довольно ловко вытаскивает судно из-под Бабушки, морщит нос и вопит на всю квартиру:

— Ура! Бабушка покакала!

На вытянутых руках, отвернув голову в сторону, она проносит судно мимо сестры и матери в ванную.

— Милости прошу! Вуаля! Какой цвет! А запах! Кристиан Диор!

Она сливает судно и начинает его мыть щеткой.

— Что ни говори, а в жизни всегда есть место подвигу! Да, Лида?

— Дура малолетняя! Раз в жизни… И то умудрилась спектакль устроить! — почему-то обижается Лида и выскакивает за дверь.

Настя выходит с чистым судном из ванной и уже без ерничества, спокойно просит мать:

— Мамуль, подмой Бабушку сама. Мне, наверное, с этим не справиться.

Нина Елизаровна берет Настю за уши, притягивает к себе и целует ее в нос…

В теплой курточке, в джинсах, заправленных в резиновые сапожки, и в спортивной шапочке Настя стоит в кухне и записывает все, что говорит Нина Елизаровна:

— Черный хлеб — целый. И два батона белого по двадцать две. Виктор Витальевич любит по двадцать две. И обязательно смотайся в «Прагу»! Там могут быть крутоны из ветчины. Помнишь, я к Новому году покупала? Так… Нас — трое, Виктор Витальевич — четыре, папа — пять, Евгений Анатольевич — шесть.

— Что еще за Евгений Анатольевич?

— Я тебе уже говорила. Возьмешь шесть штук. Ясно?

— Да. А Бабушка будет опять овсянку жрать?

— Настя!.. А бабушке там же купишь две куриные котлетки. — Нина Елизаровна лезет в шкафчик за деньгами и видит несколько трешек, лежащих отдельно. — А это что за деньги?

— Стипуху вчера получила.

— Очень кстати. А почему так мало?

— Елки-моталки! — вспоминает Настя, открывает холодильник и достает из морозильной камеры смерзшийся пакет. — Я же к сегодняшнему дню языки достала! Шесть сорок за них отдала! Мамуля, их же нужно срочно разморозить!

— Языки? Настя! Немедленно признавайся, где ты достала языки?

— Мам, знаешь, есть такой анекдот: что такое «коммунизм»? Это когда у каждого советского человека будет свой знакомый мясник в магазине. Вот мы сегодня и заглянем в наше светлое будущее.

— Это безнравственно, Настя! И отвратительно!

— Зато вкусно! Давай деньги, я пошла. — Настя вынимает из рук матери деньги, берет сумку и уже в дверях говорит: — Ма, я заскочу на рынок? Папа очень любит кинзу. Куплю ему пучок?

— Купи… — растерянно говорит Нина Елизаровна.

Троллейбусная остановка точно напротив Лидиной работы.

Лида выскакивает из троллейбуса, перебегает тротуар и плечом толкает старинную роскошную стеклянную дверь своего учреждения.

И тут же, в тамбуре, перед второй, тоже прозрачной дверью, Лиду останавливает молодая печальная женщина с пятилетним мальчиком.

— Простите, пожалуйста. Вы — Лида?

— Да. А собственно…