Он направился к двери, бросив через плечо:

— Я не намерен тратить здесь попусту время в праздной болтовне! Пока меня не будет, вы обе во всем должны повиноваться моей матери.

Он вышел, и Сара, озабоченно посмотрев на свою подругу, бросила шитье и опустилась на колени возле дивана. Черити отвернула голову в сторону, чтобы Джонас не видел ее лица. Ее глаза были закрыты, но горькие слезы медленно текли по щекам.

— Миленькая моя, ну не плачь! — горячо заговорила Сара. — Джонас, жестокий и злобный, расстроил тебя, хотя ты и так болеешь, но ведь он и говорил только для того, чтобы сделать тебе больно. Прошу тебя, не обращай на него внимания!

— Как я могу не обращать внимания, если он говорит правду? Да, это так! — И в ответ на негодующее возражение Сары: — Я знаю это с того ужасного дня.

— Не верю! Ты что, да каждый знает, как относится к тебе сэр Даррелл, еще с тех пор, когда выбыли детьми.

— Ах, но ты не понимаешь! Сара, ведь это я, я убедила Даррелла остаться в Девоне. И ты полагаешь, он в состоянии относиться ко мне по-доброму, когда из-за меня погиб его сын?

— Родная моя, что ты такое говоришь? Ведь ты сама чуть не погибла, пытаясь спасти ребенка.

— Лучше бы я погибла! — Тихий голос Черити был исполнен отчаяния. — Ах, почему Господь не забрал меня вместо ребенка?

— Черити, послушай меня! Я была там, когда сэр Даррелл вынес вас обоих из воды, и, клянусь, его первая мысль была о тебе. И потом, после этого, когда тебе было так плохо, он приезжал сюда каждый день, хотя ему нелегко появляться в доме Джонаса, причинившего ему столько зла. Какие могут быть сомнения в глубине его чувства к тебе! — Она умолкла, придирчиво изучая лицо кузины, потом махнула рукой. — Ты мне не веришь!

Черити покачала головой, но из благодарности сжала руку своей младшей подруги.

— Я понимаю, что ты готова на все, лишь бы утешить меня, но не стоит, Сара, прошу! — На мгновение она прижала к губам свободную руку, пытаясь унять их дрожь. — Никакие слова, даже самые добрые, не могут поколебать моей уверенности, что мне есть за что корить себя.

— Мои — да, возможно, — задумчиво произнесла Сара, — но вот если бы сам сэр Даррелл... Думаю, он убедил бы тебя бросить эти глупости. Разве нельзя ухитриться как-нибудь...

— Нет! — резко перебила ее Черити, приподнявшись с подушек. — Сара, я запрещаю тебе! Я отказываюсь видеть его! — Она упала на диван, не сдержав рыданий. — Я не смогу теперь посмотреть ему в глаза, между нами смерть этого невинного младенца.

Сара не согласилась с этим, но по лихорадочному блеску глаз Черити и пятнам румянца, выступившим на бледном лице, поняла, что спорить дальше бессмысленно и вредно. Поэтому она устроилась поудобнее, утешая себя мыслью, что, как только Черити поправится, она по-иному посмотрит на трагедию и придет к выводу, что ей не в чем себя винить.

Однако в этом отношении Черити не изменилась. Она немного окрепла, но вместе с физическими силами росло и ее упорство. Много раз Сара пыталась завести разговор о встрече с Дарреллом, и каждый раз Черити отвергала это более спокойно, чем поначалу, но и с большей решимостью. Это было единственное, в чем хоть как-то проявлялась ее сила духа.

Ко всему же остальному она относилась с безразличием отчаяния, которое поглотило ее в тот несчастный день и переросло со временем в полное равнодушие к жизни. Черити не трогало, что кратковременная доброта тети испарилась и что ее собственная апатия вызывает множество резких нареканий. Черити знала, что Генри Мордисфорд все еще живет в Дауэр-Хаус и тайно встречается с Сарой, но не могла заставить себя подыскать убедительные возражения или хотя бы предостеречь подругу. Когда-то жизнь казалась ей прекрасной и многообещающей; теперь же Черити воспринимала ее как утомительную обузу и ежилась при мысли о пустых годах, что потянутся перед ней нескончаемой нудной вереницей. Чего ей ждать от будущего, кроме одиночества и печали? Она и так уже почти не жила, неся сквозь череду долгих бессмысленных дней и ночей тяжкую ношу скорби — свою единственную реальность.

Однажды, это было в самом начале осени, Черити сидела за прялкой в гостиной, но, как частенько случалось теперь, руки ее праздно покоились на коленях, глаза бесцельно смотрели в пространство. Весь день ее не оставляли мысли о Конингтоне, потому что ночью ей приснился дом, каким он был когда-то, и пробуждение к суровой действительности принесло невыносимую боль. Внезапно она почувствовала, что стены комнаты давят на нее и что Маут-Хаус — тюрьма, в которую ее загнали, лишив малейшей надежды на освобождение. Она отбросила работу и вышла из дому, через конюшенный двор в парк.

День стоял серый, но не холодный, воздух насыщен влагой — то ли туман, то ли дождь моросит; вокруг тишина, убранные поля и опавшие листья. Впервые со времени своей болезни Черити вышла за пределы обнесенного стеной сада, но тут же резко свернула в сторону ото рва, не отваживаясь даже посмотреть туда, и побрела по направлению к ручью. Собрав все силы, она взобралась на холм, но не остановилась передохнуть на вершине, а как лунатик, двинулась через парк и вошла в ворота поместья.

В этот безрадостный день руины дома казались совершенным воплощением одиночества. Кое-где цвели еще поздние цветы в заросшем саду, но первые холода уже окрасили пейзаж признаками увядания. Опадающие листья, багряные и золотые, потускнели в тумане и ничего не было здесь от осенней пышности, остались только ее печаль, ощущение уходящего года и медленного умирания.

Черити поднялась по ступеням террасы и вступила под разрушенные своды, которые когда-то были Большим холлом. Разбитые каменные плитки под ногами, мокрые от дождя и скользкие от опавших листьев, обгорелые черные стены — все вокруг смотрело на нее мрачно и враждебно. Черити присела на большой обломок кирпичной кладки и с тоской огляделась. Здесь был громадный камин, в котором зимой ярко пылали целые бревна, бросая теплые мерцающие блики на резные панели и богатые гобелены, заставляя сверкать старинное оружие, украшавшее стены. Там была арка, за которой начиналась парадная лестница, а там галерея для менестрелей. На мгновение Черити совершенно ясно увидела прежний Конингтон — теплый и гостеприимный, увидела дорогих ей людей, узнала знакомые черты. Она вновь испытала счастливое чувство защищенности, радостной уверенности, что ее любят; так всегда бывало, стоило ей только очутиться в этих стенах. Но в следующую минуту видение померкло, и она вновь была одна в заброшенных развалинах. Оказывается, еле слышный, отдаленный шепот незабываемых голосов — это всего лишь птичий щебет, а милые сердцу очертания — просто игра тумана среди бесшумно опадающей листвы.

Ей открылся смысл полного одиночества. Все прошло, утрачено безвозвратно — дорогие люди и счастливые дни. Жизнь бессмысленна, если нет цели, а сила и мужество угасают, если нет ничего, за что надо бороться. Это и была та самая мысль, что мучила ее долгие недели, оставаясь неуловимой; чтобы открыть для себя эту истину, она и пришла сегодня в Конингтон. Горькое открытие, и все же оно принесло умиротворение. Как в полузабытьи, она медленно, медленно опускалась на пол, пока не прильнула вся к шероховатому влажному камню, положив голову на скрещенные руки. В конце концов, здесь ее место.

Время утратило свое значение, и, возможно, через минуту, а может быть, через час она пришла в себя, услышав звук шагов на террасе и встревоженный голос Даррелла, окликающий ее. Черити, не веря себе, приподнялась в смятении и, повернув голову, увидела, что он быстрыми шагами направляется к ней по заваленному обломками залу. Она вытянула руку, как бы пытаясь оттолкнуть его, но он опустился рядом с ней на колено и схватил ее за плечи. Она увидела, что его лицо побледнело от испуга.

— Черити, — потрясенно повторял он. — Слава богу! Я уж подумал... Ты лежала совершенно неподвижно! — Он умолк и, с явным усилием справившись со своим голосом, продолжал: — Малышка, что ты здесь делала?