Он верил, и он научился, но сейчас так было проще. Да, неправильно, но проще, потому что он же человек, черт побери, он слаб. И если он допустит в себя правду, если даст себе право в нее поверить, принять ее, то придется останавливать «Студебеккер» прямо посреди пустынной трассы, вываливаться на асфальт под ледяной ветер «Санта-Моники» и выть, биться головой, рвать волосы, пытаясь осознать неосознаваемое, принять невозможное, смириться с непосильным… Но он не остановил «Студебеккер», не изменился в окаменевшем лице. Только иногда прищуривался, усилием воли отгоняя от себя видение обветшавшего особняка. Он не желал, отказывался пропитываться этим воспоминанием и тем же усилием воли вызывал другое воспоминание – того дня, когда он, курсант-выпускник, покидал дом приемного отца. В тот год папа приказал слугам покрасить дом в светло-серый и белый цвета, и так же были окрашены обе беседки во дворе и чайный домик. В тот день ненадолго отступила осень и перестал лить дождь. Тучи расступились, и скупое октябрьское солнце затопило город, тысячу раз отразившись в лужах, окнах, витринах. Тогда здесь еще был город, здесь жили люди и никто не называл эти места Периферией. Чуждая новая природа не пыталась наложить свою лапу на владения человека, и человек… человек жил.

Стас помнил этот момент, помнил очень хорошо. Худощавый, несмотря на вынужденную трость удерживающий надлежащую осанку и наклон головы, отец стоял в дверях и следил за отъезжающей машиной. Откуда-то доносился едва различимый мотив Фреда Астера, и мир был красив как никогда. В этом мире нужно было жить, в этом мире и жили. И таким желал оставить в своих воспоминаниях дом отца Стас. Но приходилось все чаще щурить глаза, потому что врывающееся воспоминание лишенных стекол оконных проемов грозило растопить искусственную пустоту и выбросить воющего водителя на асфальт.

Дождь тем временем становился все сильнее, отбросив учтивость и принявшись в полную силу хлестать осмелившийся бодаться с ним автомобиль. Дворники сновали туда-сюда, силясь разогнать потоки воды, а «Санта-Моника» кружила вокруг дождевые водовороты. Поэтому, заметив в дожде пульсирующий неон вывески дорожного бара, Стас поторопился свернуть с дороги. Призывно светились окна бистро. За столиками сидели хмурые люди, и кухня, скорее всего, оставляла желать лучшего, но чем это было хуже одиночества в стремнине набирающего силу дождя? Стас припарковал машину на свободном месте и, придерживая шляпу, побежал к бару. И за несколько шагов успел основательно вымокнуть. Давненько он не попадал под такой дождь, а впрочем, там, где он жил и работал, климат был мягче и дожди не такие холодные. Периферия – здесь всегда все не так, и, если сравнивать с какими-то другими районами, сравнение будет не в пользу этих мест.

Из-за плотной стены дождя и охлаждающего эффекта пробежки от «Студебеккера» к бару он не отреагировал, войдя внутрь, так, как отреагировал бы в любой другой ситуации. И вместо того, чтоб воскликнуть «О боже!» или «Мать твою, что за…», он всего лишь подумал про себя, что такого не бывает. Однако же вот оно было перед ним, место, чертовски напоминавшее другой бар. Тот назывался «Мертвый Чау-Чау», а этот – «Дорожная станция 01», но в остальном различия были минимальны: диваны вдоль автобусных окон, отделанные ярко-красным кожзаменителем, часы с перелистывающимися пластиковыми табличками для цифр, даже плакаты с пилотами крэш-болидов, причем с теми же самыми пилотами. Правда, они висели не в том порядке. Скажем, у двери должен был висеть портрет Поедателя Зомби, пилота МакЛарена, чемпиона десятилетней давности, а здесь висел постер с Танцующим Магом, последним, перед закрытием, чемпионом гонки на выживание.

– Эй, красавчик, ты там не заснул часом?

За стойкой стояла классическая увядающая красавица в обтягивающем свитере и с непослушной копной обесцвеченных волос. В свое время она запросто могла с такой внешностью наслаждаться недолговечной славой порнозвезды, но, скорее всего, большую часть жизни провела за этой или другой барной стойкой.

– Добрый вечер! – Стас сел за стойку и, не глядя на таблицу предлагаемых блюд, заказал стейк и стандартную чашку американского кофе. Когда барменша отправила листок с заказом в пневмотрубу, Стас не удержался и спросил:

– Простите, а вы случайно не знакомы с Бобом Гунером? – И, когда взгляд барменши наполнился подозрением, добавил: – Он когда-то владел очень похожим баром. Правда, в другом месте. Назывался «Мертвый Чау-Чау». Я там провел много времени после армии…

– Нет, красавчик, – тут же смягчила взгляд барменша, – к сожалению, не знаю. А если бы знала, то непременно дала бы тебе полный отчет.

Последняя фраза была сказана таким тоном и сопровождалась таким многообещающим взглядом, что стало понятно: речь идет не только и не столько об информации. Стас торопливо отвел глаза. Мрачные по случаю раннего утра дальнобойщики внимательно изучали содержимое своих тарелок. Стас перевел глаза на часы: пять утра. Он не спал почти двое суток. Но оказаться в постели увядающей пергидрольной красотки в день, когда он узнал о смерти своего приемного отца, это был тот уровень цинизма, на который Стас до сих пор не посягал. Однако, судя по всему, планы барменши шли вразрез с его.

– Зато мне хорошо был знаком мерзавец по имени Александр Файерберг, – сказала она, коснувшись его локтя. Стас вынужден был снова обернуться к ней и обнаружил, что она вся подалась вперед, водрузив на стойку свою почтительных размеров грудь. Судя по всему, несмотря на возраст, хозяйка держала грудь высоко далеко не за счет бюстгальтера.

– Э… Мне не знакомо это имя, – проговорил Стас после слишком очевидной паузы. «Хотя, – мелькнула в голове непрошеная мысль, – если мне действительно нужно уйти от этого сегодня, лучшего способа не найти…»

– Так звали моего отчима, – слегка жеманно поморщилась барменша, – до конца прошлого года он был хозяином этой дыры. А в декабре его печень приказала долго жить, прихватив вместе с собой и папеньку. Но я вовсе не опечалена. Александр Файерберг был редкостным сукиным сыном. Когда умерла мать, он плотно присосался к бутылке. Ну и начал позволять себе лишнее. Понимаете? – Барменша выразительно повела плечами. – Стал вести себя так, как не подобает хорошему папочке. Пришлось достать себе кольт, но бог миловал, и мой отчим отдал ему душу без моего участия.

– Вот оно что, – проговорил Стас.

– Ну да. – Барменша на секунду отвернулась – слишком медленно, чтобы Стас посмотрел на ее грудь, – к прилавку за ее спиной, где уже ждали заказанные Стасом кофе и стейк.

Стас наконец мог последовать примеру дальнобойщиков и внимательно изучить содержимое тарелки.

– У тебя потрепанный видок, – проворковала барменша. И Стас, подняв глаза, обнаружил, что та водрузила на стол оба локтя и, положив на сложенные ладони подбородок, с интересом разглядывала Стаса. В этом взгляде уже не осталось ни жеманности, ни наигранности, только четко читающееся намерение. – Если тебе негде передохнуть, – понизив голос, предложила барменша, – могу сдать тебе до полудня половину своей кровати.

– Э… – Стас сделал обжигающий глоток кофе и только тогда ответил: – Знаете… я не спал почти двое суток и могу вырубиться в любую минуту. Не думаю, что окажусь достаточно…

– Давай я об этом позабочусь, – покачала головой барменша и, выудив откуда-то из-под стойки ключ, положила его на стойку перед Стасом. – Допивай кофе и вали из бара. Как выйдешь, обойди здание слева. Там лестница на второй этаж, дверь одна, не перепутаешь.

Не стоит этого делать, подумал Стас и взял ключ. Кофе, кстати, был дерьмовый.

Ливень оказался не только обжигающе холодным, но и стремительным. Когда Стас вышел из бара, в воздухе стоял приятный запах свежести.

За углом свет окружающих барную стоянку фонарей словно отрезало, и Стас вновь вспомнил об окраине Периферии. Пришлось остановиться. Неожиданно накатила тошнота. Стас согнулся, упер руки в колени и крепко зажмурился. Дождь тут же намочил его затылок и голую шею, которые теперь не прикрывались широкими полями шляпы. Это помогло, ледяная пыль охладила голову, и Стас смог снова встать во весь рост. Не сегодня, упрямо подумал он. Не желаю думать об этом сегодня, не этим гребаным утром. Он решительно зашагал в обход здания, нашел лестницу, поднялся на второй этаж и открыл единственную ведущую с внешней площадки дверь.