Недаром я тогда дни и ночи торчал у Лешки в больнице!!!
Насмотрелся, наслушался… Какое там «бессмертие»?! Чушь собачья.
Я мгновенно «сотворил» небольшую бутылочку нитроглицеринового спрея, подлетел к уже синеющему Старику-Ангелу и пару раз пшикнул из бутылочки в его старый, судорожно открытый беззубый рот.
Откачал я Старика, успокоил, как мог, даже «вознестись» пообещал — только бы он не нервничал. А когда он слегка очухался, приготовил ему укрепляющую смесь из сгущенного нектара и порошковой консервированной амброзии — мы их регулярно получали Сверху в очень красивой упаковке, — напоил Старика, накормил, уложил под плед, дождался, когда он задремлет, и помчался туда, где последние месяцы жил Леша Самошников.
Сквозь стену дома я проник очень легко — дом был блочный, панели тонкие, с шумопоглощающей ватой…
Вошел в Лешкину квартирку, увидел на столе все, что он позавчера оставил, когда собирался на Кайзер-брюкке сводить счеты с жизнью, лег на Лешину тахту, накрыл голову его подушкой и расплакался чисто по-человечески!
Однако плакал я очень даже осмысленно: все прикидывал и так и этак — не я ли сам виноват в том, что произошло? А может быть, не эту дурацкую «завтрашнюю газету» нужно было сочинить, а что-нибудь другое?.. Но я же спасти хотел! И не только уберечь его от самоубийства, но и дать возможность заплатить тому посольскому «инспектору», чтобы уехать домой в Ленинград! В конце концов, это и было основной задачей моей Наземной практики — постараться максимально оградить и без того уже исстрадавшегося Лешку Самошникова от лишних, как он сам говорил, «…болей, бед и обид». И потом… Вот это столкновение с бензовозом, этот взрыв на ландштрассе при въезде в город — что это было?! Кара Небесная?!! Если да — то за что?! Или это нужно квалифицировать как самое обычное дерьмовое ротозейство и равнодушие? Неужто эта Земная зараза достигла и наших Высших Сфер?.. Значит, вся эта всемирная трепотня о Его Высшей Справедливости, Всемогуществе и Всесилии — сказочка? Миф?.. Где же была «Могучая длань Господа», когда гигантский бензовоз мчался на счастливых и окрыленных Лешку и Гришу?! Где же ты был, Господи?!! Да и есть ли ты вообще?.. — плакал я безутешно.
Но доплакать до каких-либо логических умозаключений мне не дал неожиданный приход сотрудников криминальной полиции во главе с хаузмайстером. Это что-то среднее между русским дворником и управдомом… Да что я вам-то объясняю? Вы это лучше меня знаете, Владим Владимыч.
С книжного стеллажа я прихватил две аудиокассеты с Лешиным голосом — на одной русские романсы, на второй — поэзия: Пастернак, Заболоцкий, Мандельштам, Блок.
Спрятал их в свой рюкзачок, в который обычно запихивал крылья, когда для дела приходилось «являться» людям на глаза, утер слезы рукавом и тем же путем — сквозь блочную стену дешевого немецкого новостроя — вылетел на свежий воздух.
Лечу над городом и думаю — как бы мне в навчу резиденцию влететь поаккуратнее, потише, чтобы Старика не потревожить. Уж так он перепугался моего Вероотступничества! Хорошо, что я ему лишнюю ложечку амброзии подмешал в тот коктейль. Амброзия в таких случаях очень успокаивает. Просто превосходный релаксант…
Прилетаю, а там — здрасте, пожалуйста!
Старик мой не спит, сидит в углу нахохлившись, физиономия покрыта нервным склеротическим румянцем, на меня не смотрит, а за нашим обеденным столом восседают три строгих взрослых Ангела!
Вернее, двое по бокам в белом — Ангелы, а третий в середине весь в красном — Архангел. Главный среди них.
— Вот он, — говорит им мой Старик и указывает на меня левым крылом.
Белые Ангелы промолчали, а красный Архангел кивнул Старику и сказал так небрежно:
— Угу, — и в какую-то толстую папку углубился. Проглядывает Архангел разные бумажки в папке, то левому Ангелу что-то там покажет, то правому. Те головами кивают, на меня даже и не смотрят.
— Доигрался? — шипит мне мой Старик. — Вот и «тройка» из самого АООКаКа прилетела…
— Что за «тройка»? — тихонько спрашиваю я.
— «Тройка» — выездная сессия Ангельского Особого Отдела Конфликтной Комиссии! Я тебе говорил, а ты все мимо ушей… — шепчет мне Старик.
И я вижу, его буквально трясет от страха! Я только взялся его успокаивать, как вдруг красный Архангел захлопывает папку и громко говорит:
— Тэк-с… Как выражаются жители этого кусочка Земли — немцы: «Аллес кляр». Все, дескать, ясно. Начнем, пожалуй?
Ну и, простите меня, Владим Владимыч, за непарламентскую лексику, начинает мне кишки на барабан мотать!..
— Напрасно извиняетесь, Ангел, — говорю я со своего диванчика. — Для большинства членов нашего сегодняшнего парламента подобный образец фольклорного речения — признак достаточно высокого интеллектуального уровня. А пословица, несомненно, точная. Подозреваю, что родилась она во времена испанской инквизиции в результате поисков истины, потом трагически повторилась в Советском Союзе конца тридцатых, а уже спустя пять-шесть десятков лет, как в вашем случае, превратилась в некое ироничное определение допроса без применения так называемых «спецсредств»…
— Чего действительно не было, так это «спецсредств», — согласился Ангел. — О них, к счастью, я знаю только из литературы. Думаю, что знаю не все… Возвращаясь же к тому судилищу надо мной, должен признать, что оно шло хоть и в «ангельской» манере, но жестко и примитивно. Ошибочно ориентируясь на мой, как вы говорили, «щенячий возраст», «тройка» нашего Особого Отдела совершенно не учла моего нервного состояния и готовности к сопротивлению, которые во мне бушевали после смерти Леши Самошникова. Его гибель я открыто назвал «убийством» и обвинил Всевышнего в глухоте и равнодушии. И даже позволил себе усомниться в ЕГО существовании…
Короче, я повторил им все то, о чем час тому назад горько плакал на Лешкиной тахте, накрыв голову Лешкиной подушкой, которая еще хранила тонкий запах Лешкиного одеколона «Хеттрик».
На время недолгого совещания для вынесения мне приговора меня попросту усыпили, ибо выставить было некуда. Наша «резиденция» являлась обыкновенной, крайне недорогой однокомнатной квартирой. Небо чрезвычайно скупо расходовало средства на содержание своих Представителей на Земле. Я, например, всю свою Наземную практику спал на раскладушке в кухне стариковского казенного жилища…
Когда меня привели в чувство, чтобы объявить приговор, первое, что я увидел, открыв глаза, это беззубую улыбку моего милого Старика Ангела-Хранителя, Руководителя моей Наземной практики. Он даже весело, как-то-очень по-свойски подмигнул мне — мол, не трусь, малыш, — все окей!..
А дальше в довольно занудливой и бесцветной речи Архангела в красном чиновничье-суконным языком излагались все мои прегрешения перед Всевышним и Верой в Него, перечислялись смягчающие мотивы — безукоризненная предыдущая учеба в Школе, хорошая спортивная подготовка, отменная характеристика Руководителя моей Наземной практики…
Кстати, на этой фразе Архангел так неодобрительно посмотрел на моего добрейшего Старика, что тот, бедняга, аж съежился!..
Короче, мои «заблуждения» были признаны хотя и значительными, но подлежащими исправлению. А посему я должен немедленно покинуть Землю и вознестись в лоно своей «альма-матер», где уже Педагогический Совет Школы подвергнет меня специальному тестированию, чтобы решить — оставить меня на второй год или дать возможность перейти в следующий класс. Наземная же практика решением Ангельского Особого Отдела Конфликтной Комиссии мне не засчитывается!..
Наверное, мой Старик ожидал худшего. Услышав окончательный вердикт АООКаКа из уст Председательствующего Архангела, Старик не смог себя сдержать и как-то излишне верноподданнически, восторженно вскричал со слезами на глазах:
— ОН простил тебя, мой мальчик!.. ОН тебя простил!!!
Вот, Владим Владимыч, когда мне стало тошно, чуть ли не до обморока…
Старика жалко было — ну, прямо глотку перехватило! В это мгновение он был так похож на всех наших сегодняшних несчастных Земных стариков, когда-то воевавших за свою Землю и так отвратительно преданных ею! Они же по сей день, голодные и обворованные, из последних сил таскают по митингам древние портреты страшных и жестоких лгунов и проклинают всех, кто утратил их Веру. Веру в своих собственных палачей! Вот что дико и непонятно…
