— Удивлялся твоему поведению.
— Врач?
— А кто же? Преданность, отличная реакция, ясный ум.
— Это все обо мне?
— Не мурзись. Я, действительно, потрясен. В какой шпионской школе практику проходила?
— Проходила бы практику, умела бы прыгать!
Огрызнулась Родионова.
— Починят тебе ножку, вот увидишь. Да и работа у тебя, сама знаешь. Не под куполом цирка мотаться!
— Ага, скажите еще, что я не балерина.
Виктор Иванович сурово нахмурился.
— И скажу! Это не трагедия. Главное, ты жива.
Арина поморгала, чтобы прогнать подступающие слезы и не ответила. А что отвечать? И так ясно. Все правда. Жива, голубушка. Баба Яга Колченогая нога. Какие тут утешения? Димочку, неосмотрительно показавшегося ей на глаза, она встретила таким холодом, что он зарекся появляться в палате. С Аленой перемолвилась парой слов и отвернула лицо к стене. Ни в чем не повинный Басмач не удостаивался и такой милости. Маразм крепчал. Богатырев был один раз, помолчали вдвоем, помолчали…
Вот, кажется, и все. Дни тянулись, как липкая резина.
Вновь обретенных сил хватило на ЧП у Семеновых, и только. То ли напряжение оказалось чрезмерным, а тут еще и гибель пса, то ли всплеск был временным, сиюминутным. Она растерянно и глупо твердила: «Почему? Почему я?» И вскоре впала из отчаяния в прострацию. Перестала разговаривать с соседками по палате. Нянечка тетя Зина, которой платил Виктор Иванович, забила тревогу.
— Есть не хочет, на меня не смотрит даже. Я ее умываю, спрашиваю как дела, молчит, точно каменная. Худо. Температура поднялась.
— Опять?
— Вечером тридцать семь и три. Сейчас тридцать семь и пять.
Палатный — Алексей Анатольевич — попытался побеседовать с пациенткой. Стыдил. Ругался. Никакого толка. Девушка смотрела сквозь него и молчала. У Василия разболелся сын, всю неделю не заходил. Арина почувствовала себя брошенной и окончательно раскисла. Лосьон, которым она протирала плечи, грудь — закончился на днях. Новый просить не хотелось. От пота, август выдался жарким, тело покрылось прыщиками. Арина лежала в старой зеленой майке, засалившиеся волосы стянуты в хвост. (Мыть голову лежачему больному — та еще проблема. Нянечка устраивала эту трудоемкую процедуру раз в семь-восемь дней.) Ей противно было думать, что она выглядит неухоженной. Косметичку из дома не принесли, а зачем? Книги пылились нетронутыми на тумбочке. Пальцы жестоко обгрызла, до крови. Иногда, внезапно, на ум приходили мысли о Федоре. Арина гнала их прочь. Стоило только представить себя, хромую, и горло охватывала петля тошноты. Еще чего не хватало! Нет! Через неделю вновь нахлынула апатия. Нога начала болеть, вздуваться.
— Инфекция? Теперь? Откуда?
Раскаленная голова моталась по подушке туда обратно.
— В операционную, живо.
— Ну и пусть совсем отрежут, пусть.
Мстительно, ненавидя себя, думала Арина в полубреду от температуры и промедола. Пусть. Пусть. Пусть. Лупоглазая круглая лампа, далекие голоса персонала, затихающая пульсация в ноге. Арина поняла, что ее привязывают. В левую, отставленную в сторону руку, воткнули капельницу. Правую подключили к монитору.
— Кардиолог? Где кардиолог?
Арина догадалась, что из-за ее проблемного сердца ждут специалиста. А может не надо? Приплыла черная мысль и зашумела у висков. А может не надо? Просто пришло время уйти. А? Потолок дернулся и сжался в мохнатый шар, стены загудели и выгнулись. Арина скользила за круглой сверкающей молнией вниз по склону холма. Бесконечно, в ласковую ждущую темноту. Вот и все?
* * *
— Просыпайся, Арина, просыпайся! Открой глаза!
Она попыталась подчиниться. Ни фига не выходило. Боль набросилась, как взбесившееся животное, вцепилась раскаленными клыками в ногу и принялась немилосердно терзать. Из-под стиснутых век на щеки полились слезы. Арина услышала свой хриплый шепот.
— Больно. Очень больно.
— Арина, посмотри на меня.
Наконец ей удалось выполнить требование. Потолок казался вогнутым, стены колыхались, а фигура в белом халате троилась, и становилась то Василием, то Алексеем Анатольевичем, то симпатичной незнакомой медсестрой.
— Арина!
Медики громко говорили о чем-то. До плавающего сознания девушки доходили лишь обрывки фраз.
— Докапать обзидан. Потом два флакона калия. Ритм начал восстанавливаться. Какое давление?
Как все надоело! Как все надоело! Она пошевелилась и поняла, что правую руку сдавливает манжетка аппарата, измеряющего давление, вся грудь облеплена присосками, провода от них тоже тянутся вправо к работающему монитору. Слева возвышалась капельница. И боль, до чего же сильной стала боль в распотрошенной ноге.
— Басмач тебе привет передает, сидит на полу возле дверей, на корточках и молится. Всю операцию не отходил, и сейчас уже четвертый час около реанимации ждет.
Бедный старик, бедный старик… Что с ним станет, если она загнется? Чуть слышное сипение потребовало неслабого усилия.
— Все в порядке.
— Ну, наконец то.
Арина проваливалась в холодную полудрему, всплывала обратно. Манжетка на правой руке каждые несколько минут надувалась, стискивала руку. По черному экрану бесконечно струилась молния ЭКГ. Капельник под утро отключили. Нянечка подошла с судном.
— Сумеешь приподняться, дочка?
— Угу.
Противная липкая кожа, затекшая спина, онемевшие от внутривенных вливаний и приборов руки.
— Уколю.
Предупредила красивая медсестра, и вонзила очередную иглу в бедро. Арина зашипела от злости. Нет, надо же угодить в такой переплет. Только-только жизнь утряслась. Обрадовалась, мокрая курица, крылышками махать начала!
— Температуру измерим.
— …
— Тридцать восемь и два. Ничего страшного. Пить хотим?
— Да.
— Пару глоточков. Я помогу.
— Спасибо.
— К вам пришли.
Медсестра громко сказала в сторону.
— Пять минут, пока никого нет. А то мне всыплют — мало не покажется.
И вышла. Арина без всякого желания повернула голову.
— Дед Махмуд?
Пахнущий чистотой старик в белом халате наклонился к Арине и положил на подушку телефон.
— Номер у тебя к зеркалу пришпилен, я ему продиктовал.
— Кому?
Ничего не поняла девушка.
— Я ему сказал, что сейчас зайду к тебе. Он перезвонит. Через минуту обещал.
— Кто?
Трубка спела задорно несколько тактов. Арина свободной левой рукой, капельницу недавно отключили, нажала кнопку.
— Да?
— …
— Да!
Повторила она недовольно. И вдруг услышала спокойное.
— Надо говорить «алло».
Она поняла, что сходит с ума. Это не могло быть правдой! Закрыла глаза, прикусила губу, и все равно расплакалась. Этого не могло быть. Решительно. Этого не могло быть на самом деле. Всего лишь приятный бред. Да, именно так.
— Нет… Нет… Не может быть. Не может.
— Может. Здравствуй.
— Нет.
— Почему нет? Я хочу ее услышать, обнять… А она кричит: «Нет»!
— …
— Рина. Гадкая девчонка, не смей хлюпать носом. Стоит отвернуться, она уже в больнице. Есть там хирурги симпатичные?
— Угу.
— Так и знал. А реаниматоры?
— …
— Мужем не успела обзавестись? Между моими звонками?
— Нет.
— Замечательно, значит, разводиться не придется. Перестань, малышка. Перестань. Теперь все хорошо. Перестань.
— Не могу.
— Тебя плохо слышно. Шепчешь?
— Да.
— Назови меня по имени, пожалуйста. Я так долго мечтал об этом.
— Не могу.
— Боже, сколько слез. Я сейчас тоже зареву, как раненый дикобраз.
— Ф…Фе… Федор…
— … Ну вот, мне совсем плохо стало. Уморишь человека.
— Федор!
— Еще разочек.
— Федор. Федор. ФЕДОР. Я… мне… ты приедешь?
— Скоро. Скоро.
— Я не верю. Ты мне снишься. Я сейчас проснусь. Одна…и…
— Рина. Твое имя оказалось сильнее всего. Я его повторял миллион раз. Держался за него, когда все обрушилось на меня. Думал, есть одна плохая вредная девочка. Она меня ждет. И я лез, лез, зубами цеплялся. Стены грыз. В буквальном смысле, малышка. Вот сижу, звоню. В трубке твой голос. А ты носиком хлюпаешь! Прекрати. Я только что с Басмачом беседовал. Чуть не упал вчера, когда он снял трубку. Ничего себе думаю, дела. Услышал мужской голос в трубке, обозлился, не сразу узнал старика. Он сказал, у тебя нога сломана?
