Все домашние новости, приходящие ко мне из прошлой жизни, уже почти не волновали меня. Мама сообщила, что мне звонили Димка и Вика, разыскивая меня, но я попросила не давать им мой новый номер телефона (мне даже завели новую симку). Мне не хотелось вовлекать их в неприятности, а, как я уже убедилась, любой, находящийся рядом со мной, подвергался самой настоящей угрозе, а кроме того, вдруг поняла, что не представляю, о чем буду с ними говорить. Моя жизнь изменилась так круто, что иногда казалось, что между мной и миром обычных людей лежит огромная пропасть.

Вот и мама… Поговорив со мной минут пять, она вдруг замолкала, и мы молчали, разделенные, нет, даже не расстоянием, чем-то неизмеримо большим.

– Ну что, пока? – говорила я, когда тишина становилась совсем невыносимой.

– Пока, – отвечала мама, и мне казалось, что в ее голосе звучит облегчение.

– Будь огурцом! – привычно кричал в трубку папа.

Наверное, так было суждено: в один из дней они подобрали меня и обогрели в своей семье, но пришел час, и они отпустили меня – так же просто и безболезненно, как окрепшего голубенка Мерлина.

Мысль, только ли это последствие гипноза или нечто большее, не оставляла меня в покое. Так или иначе, но разговоры наши становились все короче и суше, а я все больше погружалась в новую жизнь.

Кроме занятий с Артуром, о которых я уже рассказывала, я посещала уроки танцев и те ужасные примерки, которые устраивали для меня Жюли и портниха. Раньше я даже не представляла себе, насколько это утомительно. Эти двое решили создать нечто совершенно особенное и подгоняли платье под мою фигуру так долго, что я теряла всякое терпение. К концу примерки я обычно была вся истыкана булавками, а спина буквально разламывалась от боли.

Немногим лучше оказались уроки танцев. За короткое время мне предстояло выучить множество затейливых фигур и комбинаций.

Но не меньший материал для наблюдения представляла и сама учительница. Все началось с того, что я заметила, что Жюли исподтишка наблюдает за мной и Артуром, и, в свою очередь, стала присматриваться к ней. Француженка оказалась прелюбопытным объектом для наблюдений и явно отличалась от других вампиров, она держалась в обществе холодно и чуть отстраненно. Я бы сказала, что в ней была некая тайна, дразнившая мое журналистское обоняние ароматом неизвестности.

– Расскажи мне о Жюли, – пристала я как-то к Артуру.

Вопрос застал его врасплох.

– Ну, она – одна из старших, – задумчиво произнес он. – Ее у нас уважают, однако она никогда не вмешивается в дела Дома. Думаю, ей это просто неинтересно. Зато по вопросам этикета и всяких там танцев на нее можно положиться. Это она здорово умеет и всегда готова помочь.

Больше Артур о Жюли ничего не знал, и я поняла, что все сведения мне придется добывать самой.

– Как ты замечательно танцуешь, – сказала я как-то на уроке танцев, когда Жюли показывала мне очередную фигуру менуэта.

– Танцы, можно сказать, у меня в крови, – ответила она, поправляя мою осанку.

– Ты была танцовщицей или балериной? – спросила я, пытаясь держать спину и локти именно так, как мне только что показали. (И почему у нее все выходило просто и непринужденно, а я прилагала титанические усилия и чувствовала себя так, словно проглотила жердь?!)

– Не будь такой напряженной, Полина, – поправила меня Жюли. – Правильная осанка – не значит деревянная, а напротив. Посмотри внимательно, как стою я, – и только после того, как я более-менее справилась с задачей, ответила на мой вопрос: – Да, я действительно была танцовщицей.

– В Париже? – даже муки обучения не могли ослабить мою журналистскую хватку.

Жюли проследила за тем, как я проделала фигуру танца, и в порядке бартерного обмена, ответила:

– Да, – и, видя, что я явно жду продолжения, добавила: – В «Мулен Руж». Возможно, ты слышала о нем.

Этим летом я как раз посмотрела фильм с Николь Кидман, поэтому тут же заверила Жюли, что нет человека, который не слышал бы о блистательном «Мулен Руж», и разговор пошел более оживленно.

Оказывается, у Жюли была удивительная судьба. В далеком 1889 году, когда в Париже только открылось знаменитое кабаре «Мулен Руж», она была там танцовщицей, звездой, взглянуть на которую приезжали со всего Парижа.

Я слушала ее забавные истории, как волшебную сказку. Огни сцены, джентльмены во фраках и цилиндрах – все это казалось мне таким далеким и нереальным, словно я заглянула в чужой для меня мир. Собственно, так оно и было.

Жюли охотно рассказывала мне о кабаре, не забывая при этом следить за моей осанкой и движениями, но когда я спросила, что заставило ее уйти со сцены, француженка замкнулась и тут же сменила тему.

Я не расстроилась. На мой взгляд, одна из важнейших добродетелей журналиста – терпение. Так что мы еще обязательно вернемся к этому разговору. В другой раз. При благоприятной возможности.

И такая возможность действительно вскоре представилась.

Лучше всего мне удавался вальс. Мы обычно танцевали его на балах в школе, а о таком партнере, как Артур, можно было только мечтать! Раньше мы танцевали с ним один-единственный раз – на том самом школьном балу, вспоминать который мне сейчас не хотелось. Как же все изменилось с тех пор! И только сильные и нежные руки Артура, уверенно направлявшие меня, дарили ощущение стабильности, заставляли поверить, что все будет хорошо.

– «Ты блистательный принц золотой андерсоновской сказки»[3], – шептала я ему, прижимаясь к нему в туре вальса, и моя голова сладко кружилась от аромата сандала и пряностей, причудливо смешавшихся в его туалетной воде, а еще от того, что он был рядом со мной.

Пока мы вальсировали, Жюли смотрела на нас, и на ее красивом лице читалась тоска. Как я уже говорила, она давно приглядывалась к нам с Артуром, и я уже не сомневалась: в ее прошлом была некая романтическая, возможно, грустная история.

После урока я осталась поболтать с Жюли и, чтобы вызвать ее на откровенность, рассказала нашу с Артуром историю. Она слушала очень внимательно, и я понимала, что все это действительно волнует ее. В тот раз она сама так и не проговорилась, однако я заметила, что ее отношение ко мне переменилось, превратившись из формального в настоящее, дружеское. Постепенно она разговорилась и сама. И вот что мне удалось узнать.

Во время расцвета своей карьеры ослепительная красавица, звезда «Мулен Руж» влюбилась в Сергея – заезжего русского офицера, да так сильно, что тайком бежала с ним в Россию. Здесь ей пришлось пережить смерть своего возлюбленного. Что делать чужеземке в чужой холодной стране, над которой к тому же уже собирались грозовые тучи? Жюли искала лишь смерти, которая явилась перед ней в необычном обличье. Все это мне удалось вытянуть из нее буквально по слову. За время подготовки к балу мы немного сблизились с ней, и она оказалась вовсе не такой гордой и холодной, как представлялось с первого взгляда. Сто лет спустя она все еще любила своего Сергея. Я слышала, как менялся ее голос, когда она произносила его имя. Я даже чувствовала, что в ее груди в этот момент снова начинает биться сердце. Если бы меня попросили назвать самую великую историю любви, я назвала бы не имена Ромео и Джульетты – что успели они, умершие слишком рано, чтобы понять, как можно жить друг без друга, – а имена русского офицера и французской танцовщицы. Сергея и Жюли. Я надеюсь, что моя любовь к Артуру будет столь же глубокой и верной, только хотелось бы, чтобы немного более счастливой.

– Ну, что ты теперь скажешь, мой мальчик?

Его голос, как всегда, когда он говорил с Артуром, был полон отеческой заботы. В его присутствии больше всего хотелось опуститься перед ним на колени и откровенно рассказать все, переложить бремя забот и волнений на надежные, крепкие отцовские плечи.