Когда Стефан закрыл холодильник и вернулся, Линдсей аккуратно сложила косынку и положила ее на столик у стены.

Прежде чем они остались снова наедине, она стала собираться.

— Ты возвращаешься на остров?

Она утвердительно кивнула.

— Хочу провести выходные дома. Есть кое-какие дела и вдобавок…

— Что?

— Не знаю. Просто хочу побыть дома и убедиться, что все в порядке.

Ее объяснения взволновали его.

— Я высажу Джефа и Мэнди у двери в воскресенье вечером?

— Пожалуйста. Так я зайду к тебе в кабинет в понедельник? Или мне поискать другого врача?

— Приходи. Я назначу тебе полное обследование.

— Мы так мало знаем. Нам кажется, что мы понимаем… все. А на самом деле мы не понимаем ничего. — Она отвернулась.

— Приходи пораньше. И рассчитывай так, что тебе придется остаться в больнице на ночь. Я сегодня всех предупрежу. Дети смогут побыть у Хильды.

Она не спорила с ним. Она плывущей походкой вышла из квартиры, оставив его наедине с переполнявшими его эмоциями.

В доме на Роки-Ривер было убрано, цветы политы. Линдсей обошла его, то и дело проводя рукой по стенам. Она прижала к щеке подушечку — это была первая подушечка для иголок, которую завела себе Мэнди. Она погладила морского змея, которого Джеф смастерил из папье-маше.

Ей были так дороги и этот дом, и связанные с ним воспоминания. Она смотрела по углам и вспоминала первые шаги, сделанные Мэнди, и слезы Джефа, пролитые над сломанной игрушкой. Она чувствовала запах рождественской елки с привкусом мяты, пасхального кулича с кардамоном, который пекла Хильда, первых летних роз. Она ощущала у себя на шее тепло детских рук и слышала музыку детского смеха.

А еще она чувствовала присутствие Стефана. Год, что его не было в этом доме, не смог выветрить ощущение того, что Стефан где-то здесь. Его любимая софа слева все еще несла отпечаток тела.

Там, возле входной двери, стоял столик, на который Стефан швырял зимой свою шапку и перчатки. А за ней были ступени, по которым он как-то нес ее в спальню в припадке страсти.

Прошло две недели с тех пор, как Линдсей был вынесен смертный приговор. Две недели от того срока, что ей оставила жизнь. Эти две недели ушли у нее на то, чтобы смириться с вестью, которую ей сообщил Алден. Как верила она все эти годы, что жизнь ее бесконечна? Как могла она так обмануть себя, решив, что хочет провести часть из отведенного ей на жизнь времени вдали от любимого мужчины? Или позволить какой-то ничтожной гордыне лишить ее отведенных им вместе дней?

На кухне она взяла ракушку, которую Стефан нашел для нее той ночью в Ки-Уэсте. В тот день, когда они впервые въехали в этот дом, она заняла почетное место на подоконнике возле раковины. Когда Стефан уезжал, она не захотела расставаться ни с одним из своих воспоминаний. Она сознательно старалась привязать себя ко всему, что было для нее частью его. Несмотря на весь свой самообман, она в глубине души верила в то, что он изменится.

Теперь же она понимала, что ей не по силам изменить Стефана. Более того — не стоит даже пытаться. Он не был куском глины, из которого можно лепить все, что угодно. Он был мужчиной, за которого она вышла замуж, не больше и не меньше, человеком, со свойственными ему достоинствами и недостатками. Почему и когда вдруг его недостатки стали так важны для нее, что она напрочь позабыла о достоинствах?

Линдсей прижала ракушку к груди. В какой-то миг комната закружилась перед ней в пурпурных тенях. Она пошатнулась и схватилась за стойку, чтобы не упасть. Ракушка упала и разбилась вдребезги у ее ног.

— Стефан!

Его здесь больше не было, и он не мог слышать ее плач. Она сама просила его оставить этот дом, уйти из ее жизни. Но ей никогда не хотелось, чтобы он уходил.

Так кому же из них двоих так и не удалось раскрыть свои истинные чувства?

Кабинеты Стефана Линдсей обставляла сама. Они находились в самом конце бесконечного больничного коридора. Но вид из окон компенсировал неудобство расположения. Они выходили на парк и небольшой пруд, где пациенты и навещавшие их родственники иногда кормили уток.

Сегодня она чувствовала себя неуютно. Даже утиные чучела, выставленные на стойке приемной и так подходившие к интерьеру, казались ей совершенно безжизненными. Ей хотелось выйти на улицу и покормить настоящих уток, погладить их перья. Ей не хотелось здесь находиться.

Кэрол подошла к ней поздороваться, она была более чем любезна, но Линдсей продолжала ощущать беспокойство. Опаздывать было не в духе Стефана. Он всегда относился к своим пациентам как к ровне, неважно, кто был перед ним. Она посмотрела на часы — прошло только двадцать пять минут, а ей уже казалось, что она провела здесь несколько часов.

Впервые с тех пор, как она побывала в его доме в субботу, она позволила себе вспомнить о косынке, найденной на полу. Что за женщина была ее владелица и что эта женщина значила в жизни Стефана? Линдсей была уверена, что это не могло быть какой-то длительной связью; Стефан сам сказал, что, с тех пор как они развелись, у него никого не было, и Линдсей не имела основания ему не верить. Но он сказал это еще до того, как она изгнала его из своей жизни и постели навсегда. Может, теперь он окончательно порвал с мыслью о том, что они все еще муж и жена? Может, теперь другая женщина заполнила пустоту в его жизни?

Он заслуживал того, чтобы пустота эта была заполнена. А скоро образуется такая пустота, которую самой Линдсей уже никогда не суждено будет заполнить. Она умрет, а он останется жить. Когда ее не станет, он заслуживает большего, чем дни и ночи одиночества и тоски по навсегда утраченному. Он заслуживает тепло и любовь. И Линдсей хотелось, чтобы они у Стефана были.

Но стать свидетельницей этого при жизни она была не в силах. Дверь открылась, и из холла появился Стефан. Никто не предупредил ее, что его еще нет. Единственное, что она испытала при виде Стефана, было чувство облегчения. Он осмотрел помещение и наконец увидел ее. Затем он улыбнулся другим пациентам и обмолвился парой слов с сидящим в углу пожилым мужчиной. Жестом он велел Линдсей следовать за ним.

Он провел ее прямо в свой кабинет и закрыл за собой дверь. Накануне вечером он высадил детей у дома Линдсей, а сам даже не стал выходить из машины. Теперь она пыталась прочитать в его лице тень хоть каких-то чувств.

— Кэрол проведет общий осмотр и если обнаружит что-нибудь, то позовет меня. Если нет, она проводит тебя в больничное отделение и поможет разместиться. У тебя частный бокс на втором этаже. Я дал матери номер твоего телефона, так что дети смогут звонить тебе, когда у тебя не будет осмотров. Я знаю, что ты будешь о них волноваться.

Она подумала о том времени, когда дети уже не смогут ей позвонить.

— Я не сомневаюсь, что с ними будет все в порядке. К тому же им следует получше познакомиться со своей бабушкой.

— У тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы?

— Ты меня ненавидишь?

Стефан уставился на нее.

— Как ты можешь задавать мне такие вопросы?

— Я в стольком была не права.

— Сейчас не место и не время для откровений.

— Мы еще ни разу не оказывались с тобой в таком месте в такое время, правда?

— Еще будет какая-нибудь критика?

— Нет. — Она наклонилась вперед. На какое-то мгновение у нее закружилась голова и она потеряла равновесие. Пытаясь вернуть равновесие, она пошатнулась.

Стефан отступил назад.

— Слушай, Линдсей, все, что мне сейчас хочется, — это выяснить, что за болезнь в тебе сидит, если она действительно в тебе сидит. Главное не спутать ее с чем-нибудь еще. Пока ты здесь, я для тебя врач. Думаю, что так будет лучше для нас обоих.

Его логика была безупречна.

— Извини.

Что-то пробежало по его лицу, что-то незнакомое.

— Не надо извиняться.

— Это тоже не разрешено? Мне придется к этому привыкнуть.

— Зачем? Ведь ты привыкла к отсутствию общения. Ты сама сказала, что это было причиной, по которой ты от меня ушла.