– Мы что, рядом со взлетной полосой?

Форт-Уиверн имел все удобства и был оснащен аэродромом, способным принимать не только большие реактивные самолеты, но и гигантские «Си-13», предназначенные перевозить тракторы, военную технику и танки.

– Полоса в полумиле отсюда. Вон там. – Я показал пальцем. – Но здесь не обслуживали Воздушные Силы. Может быть, контролировали полеты, однако тоже едва ли.

– Тогда что же здесь было?

– Не знаю.

– Зато я знаю. Зал для игры в бинго.

Несмотря на отрицательную ауру вокруг здания и на то, что нас направили сюда личности незнакомые и, возможно, враждебные, я не чувствовал, что нам угрожает близкая опасность. Но как бы там ни было, ружье Бобби могло остановить любого нападающего успешнее, чем мой 9-миллиметровый «глок». Оставив пистолет в кобуре и неся только фонарь, я подошел к двери в человеческий рост, пробитой в одном из огромных порталов.

– Идет большая волна, – сказал Бобби.

– В фигуральном смысле?

– В прямом.

Бобби зарабатывал себе на жизнь, анализируя данные метеорологических спутников и другие сведения, чтобы с высокой точностью предсказывать условия для занятия серфингом во всем мире. Его компания «Серфкаст» снабжает информацией десятки тысяч серферов, передавая по факсу или электронной почте специальный бюллетень, а также отвечая по телефону на 800 с лишним тысяч запросов в год. Поскольку Бобби ведет простой образ жизни и не имеет офиса, никто в Мунлайт-Бее не догадывается, что он мультимиллионер и самый богатый человек в городе. Если бы кто-нибудь узнал об этом, он бы ахнул. Но Бобби наплевать на деньги. Для него богатство – это возможность каждый божий день заниматься серфингом, а все остальное имеет для него такое же значение, как сальса.[13] под энчиладас[14]

– Как минимум трехметровая волна до самого горизонта, – пообещал Бобби. – А кое-где и три шестьдесят. Весь день и ночь. Мечта серфера.

– А по этому ветерку с моря не скажешь, – отозвался я, подставляя ладонь бризу.

– Я имею в виду послезавтра. К тому времени подует с суши. Волны будут такие, что ты почувствуешь себя в барреле, как маринованный огурчик.

Баррелем называется узкий проход в волне, поднятой на дыбы ветром с суши; серферы живут на свете только для того, чтобы сновать по нему взад и вперед, пока рухнувший гребень не переломает им кости. Такая волна бывает далеко не каждый день. Это подарок судьбы, святыня, и когда приходит серф, ты скачешь по нему, пока хватает сил, пока ноги не становятся ватными и не начинают дрожать мышцы живота. Тогда ты шлепаешься на песок и либо издыхаешь, как выброшенная на берег рыба, либо очухиваешься и жадно съедаешь миску кукурузных чипсов.

– Три с половиной метра, – с завистью сказал я, открывая проход в двенадцатиметровой двери. – Два человеческих роста.

– Результат шторма к северу от Маркизских островов.

– Есть для чего жить, – промолвил я, переступая порог ангара.

– О том и речь, брат. Повод для того, чтобы не свернуть здесь шею.

Даже два фонаря не могли осветить все пещерообразное пространство главного помещения ангара, но зато мы видели над головой рельсы, по которым от стены к стене перемещался давно демонтированный и увезенный портальный кран. Массивность поддерживавших рельсы стальных конструкций подтверждала, что кран поднимал чрезвычайно тяжелые предметы.

Мы переступали через стальные швеллеры толщиной в два дюйма, все еще поддерживавшие заляпанную маслом и химикатами бетонную крышу, под которой когда-то собирали тяжелую технику. Глубокие извилистые траншеи в полу, очевидно предназначенные для гидравлических механизмов, заставляли нас идти зигзагами.

Бобби тщательно проверял каждое отверстие. А вдруг там прячется какая-нибудь тварь, готовая выскочить и откусить нам головы?

Когда лучи фонарей падали на рельсы и их опоры, на стенах и высоком изогнутом потолке начинали плясать тени. Они образовывали странные, постоянно меняющиеся загадочные иероглифы, которые вспыхивали у нас над головой и тут же исчезали в темноте, следовавшей за нами по пятам.

– Хреново тут, – тихо сказал Бобби.

– Подожди немного. – Я тоже говорил чуть ли не шепотом, не столько из страха быть подслушанным, сколько из-за того, что здесь царила угнетающая атмосфера церкви, где только что прошло отпевание, больницы или похоронного бюро.

– Ты был здесь один?

– Нет. Всегда с Орсоном.

– Я думал, хоть у него есть голова на плечах. Я вел Бобби к пустой шахте лифта и широкой лестнице в юго-западном углу ангара.

Как и на складе, где я столкнулся с крысами «веве» и парнем, вооруженным дубиной, вход на нижние этажи был тщательно замаскирован. Подавляющее большинство персонала, работавшего в ангаре, – порядочных людей, честно служивших своей стране, – и не подозревало о том, что творилось у них под ногами.

Фальшивые стены или приспособления, скрывавшие вход на нижние этажи, были содраны во время демонтажа. Хотя дверь на лестницу отсутствовала, стальной косяк на верхней площадке оставался нетронутым.

Когда мы перешагнули порог, лучи фонарей осветили кучи мертвых насекомых на бетонных ступеньках. Некоторые были раздавлены, но большинство оставалось целехонькими и крупными, как дробинки.

Кроме того, в пыли красовались отпечатки лап и подошв. Они вели как вниз, так и вверх.

– Мы с Орсоном, – сказал я, узнав следы. – Осталось от предыдущих визитов.

– Что внизу?

– Три подземных этажа, каждый больше этого ангара.

– Изрядно.

– Mucho.[15]

– Что они там делали?

– Гадости.

– Это-то ясно.

Лабиринт коридоров и комнат под ангаром был ободран до голого бетона. Из стен были вырваны даже воздушные фильтры и розетки: тут не было ни проводка, ни выключателя. Многие помещения Уиверна остались нетронутыми. Обычно эвакуаторы определяли на глаз самое ценное оборудование, которое можно было демонтировать с наименьшими усилиями. Однако проходы и комнаты под ангаром были обчищены так тщательно, словно виновные предприняли геркулесовы усилия, чтобы не оставить на месте преступления никаких улик.

Когда мы бок о бок спускались по лестнице, металлическое эхо моего голоса возвращалось ко мне сразу из нескольких точек, в то время как другие части стен поглощали слова так же, как звукоизоляция радиобудки, из которой Саша вела ночные музыкальные передачи радиостанции «Кей-Бей».

Я сказал:

– Они вывезли отсюда все дающее представление о том, чем тут занимались. Все, кроме одного. Но не думаю, что это было сделано из соображений государственной безопасности. Это всего лишь догадка, однако, судя по тому, как вывернуты наизнанку эти три этажа, они боялись того, что здесь случилось… но не просто боялись. Стыдились.

– Это те самые генетические лаборатории?

– Нет. Таким лабораториям требуется абсолютная биологическая изоляция.

– То есть?

– Тогда тут повсюду были бы камеры очистки. Между лабораториями, у каждой двери лифта, у каждого выхода на лестницу. По виду камер можно понять, для чего они предназначены. Даже после того, как их демонтировали.

– Ты родился детективом, – сказал Бобби, когда мы добрались до площадки второго этажа и продолжили спуск.

– Простая дедукция, – скромно ответил я.

– Может быть, я стану твоим Ватсоном.

– Нэнси Дрю не работала с Ватсоном. Это был Шерлок Холмс.

– А кто был правой рукой Нэнси Дрю?

– Никто. Нэнси была одинокой волчицей.

– Та еще сучка, верно?

– Как и я. Здесь, внизу, только одна комната, которая может быть очистной камерой. Она очень странная. Сам увидишь.

Далее мы спускались молча. Тишину нарушал лишь тихий скрип резиновых подошв и треск панцирей мертвых насекомых.

Хотя Бобби нес ружье, это не мешало ему спускаться по лестнице с непринужденностью и грацией, которые могли бы убедить кого угодно, что он абсолютно спокоен и даже доволен собой. Бобби почти всегда доволен собой – за исключением чрезвычайных ситуаций. Но я знал его достаточно долго и понимал, что сейчас Бобби не по себе. Если он что-то и напевал себе под нос, то наверняка не безмятежные песенки Джимми Баффета.